Ученик чародея
Наконец-то наступили времена неги и блаженства. За окном только сосны и снег, из дел только книгочейство. Жаль, что осталось только завтра до начала жизни. Только что закрыл книгу Дмитрия Быкова «Остромов или ученик чародея».
Бывают такие книги, за которые берешься и сразу знаешь, что они тебе не понравятся и читать их незачем. Это, поверьте, вовсе не из серии «я Пастернака не читал, но осуждаю». Просто, выражаясь языком книги Быкова, я как человек достигший уж по крайней мере первого эона кое-что знаю о своих читательских пристрастиях, о писателях и о дарованиях. И все же взялся за быковский роман и дочитал его до конца. Потому, во-первых, что несмотря на предчувствия продолжаю надеяться, что вместо нелюбви случится любовь. И потому что иногда нелюбимые книги так прочно вписываются в сознание, что становятся в молекулярном составе души едва ль не важнее любимых. Вот так у меня, странно сказать, с Чеховым, и так с Солженицыным.
А с Быковым не так. Нет, не так. К роману его меня отчасти подтолкнуло и любопытство. Я почитываю критиков, а они усыпали роман лепестками роз. Впрочем, критиков я не виню. На нашем беллетристическом безрыбье и рак рыба. И надо же кого-то любить. Кого-то хвалить. Как учит бронзописец Чупринин в назидательной статье, направленной против критика Лурье, надо где-то давать позитифф, а то от мизантропии остается горький привкус во рту. Тут надо заметить, что в печальной России горькое в чести. От этого, наверное, книги означенного мизантропа, коль скоро бывают изданы, расходятся в считанные месяцы. О чем позабыл Чупринин.
Но я отклонился от сюжета.
В какой-то рецензии на роман Быкова я прочитал, за точность не ручаюсь, что это новые приключения булгаковских героев. И правда, булгаковского в романе много, от сюжетных ходов (бегство за дьяволом, например), до отдельных цитат, вкрапленных в текст. Найдутся и перифразы героев. Тут вам в некотором роде и мастер, и Азазелло, и Воланд. Сам же Быков выступил в роли рыцаря, который когда-то неосторожно пошутил на тему света и тьмы.
Действие романа разворачивается в середине 20-х годов прошлого века, в Ленинграде. В центре сюжета два героя Остромов и Галицкий. Первый шарлатан, выдающий себя за масонского мессию, второй пылкий, одаренный юноша, который вступает в кружок, организованный шарлатаном, и становится его учеником. А там за пределами магического круга набирает силу тупая, плоская, бесчеловечная и с каждым днем все более могущественная советская власть. На самом-то деле 20-е всего лишь небрежный задник романа о дне сегодняшнем. Или еще вернее о девяностых годах века прошлого. Иначе как бы объяснить появление в этом романе вот хоть слова «гопота». Поверили ли бы вы рассказу о дворянском гнезде, где вдруг у автора невзначай вырвалось слово «комсорг»? То-то и оно. Того времени - начала века Быков не понимает и передать не может. Отсутствие чувства времени это не то же самое, что отсутствие мастерства. За это не попрекнешь. Это как отсутствие, скажем, ноги. Просто нету и всё, и новой не будет. Видимость можно создать, но факт останется неизменным. Быков и трудится в основном над видимостью. Все остальное сплошная условность. Бывший город, все почему-то сплошь бывшие люди. А те, что не бывшие, так те и небывшие. Оглядывая свой кружок Остромов не видит людей, которым мог бы сочувствовать. И в этом его взгляде я отчасти угадываю взгляд Быкова. Вообще какая-то его родственность с Остромовым просматривается, несомненно.
«Любителей разгадывать литературные шарады и угадывать прототипов ждет в “Остромове” целое пиршество, приготовленное немного хулиганистым и себе на уме шеф-поваром. Как всегда в подобных конструкциях, кто-то, измененный для художественных нужд на пару-тройку букв, угадывается сразу (эзотерики “Георгий Иванович”, “Александр Варченко”, в жизни - Барченко, масон, искатель Гипербореи, романист, консультант ГПУ; чекисты “Огранов” и “Двубокий”), кто-то ускользает, а кто-то предстает этаким рукотворным мутантом, вроде незабвенного Псиша Коробрянского из “ЖД”.» - так пишет Алексей Колобродов в недурной рецензии о книгах Быкова и Пелевина.
Уж какое раздолье, какое пиршество! Только ведь никто не любит разгадывать примитивные загадки. Зеленый, растет на огороде, хорош в засоле к водке. Правильно, огурчик. Быков - капитан очевидность. Загадочность ему нравится созерцательно, а не как собственное его свойство. Он мастер скоморошеского, площадного искусства. Полутона - это не его. Если сатира, так такая чтоб - наповал, чтоб не приходилось голову ломать, про кого, да зачем, да в каком таком смысле. Если намек то прозрачный. Оттого и разгадывать особенно нечего. Все ингредиенты литературного винегрета красиво разложены на виду. Тут вам и Аделаида Герцык, и Волошин, и Хармс, и Грин, и Кузмин, и Дмитриева - Черубина, и Гумилев, и Гинзбург, и Фаина Раневская, и даже Маршак в эпизодах. Только вот зачем все это, так сразу в толк не возьмешь. Для достоверности? Кому нужна достоверность в мистическом романе о мистике. Вот уж где реализмом точно испортишь кашу. Не иначе все это потому, что переработка имеющегося литературного материала - главное умение Быкова - явления эпохи вторичности. Впрочем, предложу и более изящное объяснение. Может быть, это такой литературный алхимический рецепт. Очень было бы в духе романа. Ну, что-то вроде: мышиный хвост, рыбья голова, лист кленовый, сосновая шишка, кровь девственницы, все сварить, подуть, плюнуть и вот превращай каменья в злато, незамысловатые вымыслы в русский роман…
Все бы оно и ничего. В конце концов, сколько не прячься за non-fiction, а родина все та же - с болотами и журавлями, и с мутным взором колдуна. Ну, в конце концов, не сердцу, так уму. Ведь роман-то неплохо задуман и сделан местами мастерски. Весь джентельменский набор, претендующего по крайней мере на солидность в русской табели о рангах романа, налицо - тут тебе и провидческие сны героев (традиция аж с пушкинских времен) и разговоры о христианстве (как без этого в русском романе - все, что написано, написано о боге), и любимая игра с читателем в «узнай цитату», и закольцовываение внутренних сюжетов, и сквозные персонажи и, разумеется, изученная в библиотеке реальная история, стоящая за всем. Спешите получить все 33 удовольствия. Все правила жанра соблюдены, как по хрестоматии. Бывают умы, которые этим и сыты. Не самые дурные. Но есть одна загвоздка. В конце романа есть такое эффектное обобщение. Быков сравнивает коммунистическую Россию с трупом, который приводился в движение только приношением жертв. И в частности пишет так:
«Пять миллионов мертвецов были сорваны с мест и строили для него заводы, шесть миллионов срывали горы и выплавляли сталь, семь миллионов охраняли кладбищенский порядок и стояли под ружьем, все они мерли без числа в болотах, тайге, пустынях, угрожали друг другу и охраняли друг друга, а когда движение их замедлялось - трупу давали новый удар, и удары требовалось усиливать, так что число жертв росло неуклонно, - но, мертвые, они не замечали собственной смерти, а многие оправдывали ее.
И труп ходил.
Когда собственных сил для его гальванизации стало не хватать, его искусно втравили в новую войну, старательно вырастив достойного врага, и враг этот дал трупу такой удар, какого не выдержал бы никто из живых, - но мертвец выдержал и завалил, задушил врага миллионами трупов, и сорок лет питался памятью об этой победе; лучшие были истреблены, первое поколение живых вырублено под корень…»
И вот эту меру условности в разговоре не об условном я принять не могу. Кое-кого из этих объявленных мертвецов, которые гибли, но не погибли в болотах и прочих местах, мне приходилось знать. Кого-то из них я очень любил. Так что хватил Быков лишку. Как обычно. А так бы все ничего. Не сердцу, так уму, не уму, так фантазии, а если и не ей, то хоть так полевитировать на досуге.
P.S. Вот до чего доводят досуг и обжорство. До многословия!
Бывают такие книги, за которые берешься и сразу знаешь, что они тебе не понравятся и читать их незачем. Это, поверьте, вовсе не из серии «я Пастернака не читал, но осуждаю». Просто, выражаясь языком книги Быкова, я как человек достигший уж по крайней мере первого эона кое-что знаю о своих читательских пристрастиях, о писателях и о дарованиях. И все же взялся за быковский роман и дочитал его до конца. Потому, во-первых, что несмотря на предчувствия продолжаю надеяться, что вместо нелюбви случится любовь. И потому что иногда нелюбимые книги так прочно вписываются в сознание, что становятся в молекулярном составе души едва ль не важнее любимых. Вот так у меня, странно сказать, с Чеховым, и так с Солженицыным.
А с Быковым не так. Нет, не так. К роману его меня отчасти подтолкнуло и любопытство. Я почитываю критиков, а они усыпали роман лепестками роз. Впрочем, критиков я не виню. На нашем беллетристическом безрыбье и рак рыба. И надо же кого-то любить. Кого-то хвалить. Как учит бронзописец Чупринин в назидательной статье, направленной против критика Лурье, надо где-то давать позитифф, а то от мизантропии остается горький привкус во рту. Тут надо заметить, что в печальной России горькое в чести. От этого, наверное, книги означенного мизантропа, коль скоро бывают изданы, расходятся в считанные месяцы. О чем позабыл Чупринин.
Но я отклонился от сюжета.
В какой-то рецензии на роман Быкова я прочитал, за точность не ручаюсь, что это новые приключения булгаковских героев. И правда, булгаковского в романе много, от сюжетных ходов (бегство за дьяволом, например), до отдельных цитат, вкрапленных в текст. Найдутся и перифразы героев. Тут вам в некотором роде и мастер, и Азазелло, и Воланд. Сам же Быков выступил в роли рыцаря, который когда-то неосторожно пошутил на тему света и тьмы.
Действие романа разворачивается в середине 20-х годов прошлого века, в Ленинграде. В центре сюжета два героя Остромов и Галицкий. Первый шарлатан, выдающий себя за масонского мессию, второй пылкий, одаренный юноша, который вступает в кружок, организованный шарлатаном, и становится его учеником. А там за пределами магического круга набирает силу тупая, плоская, бесчеловечная и с каждым днем все более могущественная советская власть. На самом-то деле 20-е всего лишь небрежный задник романа о дне сегодняшнем. Или еще вернее о девяностых годах века прошлого. Иначе как бы объяснить появление в этом романе вот хоть слова «гопота». Поверили ли бы вы рассказу о дворянском гнезде, где вдруг у автора невзначай вырвалось слово «комсорг»? То-то и оно. Того времени - начала века Быков не понимает и передать не может. Отсутствие чувства времени это не то же самое, что отсутствие мастерства. За это не попрекнешь. Это как отсутствие, скажем, ноги. Просто нету и всё, и новой не будет. Видимость можно создать, но факт останется неизменным. Быков и трудится в основном над видимостью. Все остальное сплошная условность. Бывший город, все почему-то сплошь бывшие люди. А те, что не бывшие, так те и небывшие. Оглядывая свой кружок Остромов не видит людей, которым мог бы сочувствовать. И в этом его взгляде я отчасти угадываю взгляд Быкова. Вообще какая-то его родственность с Остромовым просматривается, несомненно.
«Любителей разгадывать литературные шарады и угадывать прототипов ждет в “Остромове” целое пиршество, приготовленное немного хулиганистым и себе на уме шеф-поваром. Как всегда в подобных конструкциях, кто-то, измененный для художественных нужд на пару-тройку букв, угадывается сразу (эзотерики “Георгий Иванович”, “Александр Варченко”, в жизни - Барченко, масон, искатель Гипербореи, романист, консультант ГПУ; чекисты “Огранов” и “Двубокий”), кто-то ускользает, а кто-то предстает этаким рукотворным мутантом, вроде незабвенного Псиша Коробрянского из “ЖД”.» - так пишет Алексей Колобродов в недурной рецензии о книгах Быкова и Пелевина.
Уж какое раздолье, какое пиршество! Только ведь никто не любит разгадывать примитивные загадки. Зеленый, растет на огороде, хорош в засоле к водке. Правильно, огурчик. Быков - капитан очевидность. Загадочность ему нравится созерцательно, а не как собственное его свойство. Он мастер скоморошеского, площадного искусства. Полутона - это не его. Если сатира, так такая чтоб - наповал, чтоб не приходилось голову ломать, про кого, да зачем, да в каком таком смысле. Если намек то прозрачный. Оттого и разгадывать особенно нечего. Все ингредиенты литературного винегрета красиво разложены на виду. Тут вам и Аделаида Герцык, и Волошин, и Хармс, и Грин, и Кузмин, и Дмитриева - Черубина, и Гумилев, и Гинзбург, и Фаина Раневская, и даже Маршак в эпизодах. Только вот зачем все это, так сразу в толк не возьмешь. Для достоверности? Кому нужна достоверность в мистическом романе о мистике. Вот уж где реализмом точно испортишь кашу. Не иначе все это потому, что переработка имеющегося литературного материала - главное умение Быкова - явления эпохи вторичности. Впрочем, предложу и более изящное объяснение. Может быть, это такой литературный алхимический рецепт. Очень было бы в духе романа. Ну, что-то вроде: мышиный хвост, рыбья голова, лист кленовый, сосновая шишка, кровь девственницы, все сварить, подуть, плюнуть и вот превращай каменья в злато, незамысловатые вымыслы в русский роман…
Все бы оно и ничего. В конце концов, сколько не прячься за non-fiction, а родина все та же - с болотами и журавлями, и с мутным взором колдуна. Ну, в конце концов, не сердцу, так уму. Ведь роман-то неплохо задуман и сделан местами мастерски. Весь джентельменский набор, претендующего по крайней мере на солидность в русской табели о рангах романа, налицо - тут тебе и провидческие сны героев (традиция аж с пушкинских времен) и разговоры о христианстве (как без этого в русском романе - все, что написано, написано о боге), и любимая игра с читателем в «узнай цитату», и закольцовываение внутренних сюжетов, и сквозные персонажи и, разумеется, изученная в библиотеке реальная история, стоящая за всем. Спешите получить все 33 удовольствия. Все правила жанра соблюдены, как по хрестоматии. Бывают умы, которые этим и сыты. Не самые дурные. Но есть одна загвоздка. В конце романа есть такое эффектное обобщение. Быков сравнивает коммунистическую Россию с трупом, который приводился в движение только приношением жертв. И в частности пишет так:
«Пять миллионов мертвецов были сорваны с мест и строили для него заводы, шесть миллионов срывали горы и выплавляли сталь, семь миллионов охраняли кладбищенский порядок и стояли под ружьем, все они мерли без числа в болотах, тайге, пустынях, угрожали друг другу и охраняли друг друга, а когда движение их замедлялось - трупу давали новый удар, и удары требовалось усиливать, так что число жертв росло неуклонно, - но, мертвые, они не замечали собственной смерти, а многие оправдывали ее.
И труп ходил.
Когда собственных сил для его гальванизации стало не хватать, его искусно втравили в новую войну, старательно вырастив достойного врага, и враг этот дал трупу такой удар, какого не выдержал бы никто из живых, - но мертвец выдержал и завалил, задушил врага миллионами трупов, и сорок лет питался памятью об этой победе; лучшие были истреблены, первое поколение живых вырублено под корень…»
И вот эту меру условности в разговоре не об условном я принять не могу. Кое-кого из этих объявленных мертвецов, которые гибли, но не погибли в болотах и прочих местах, мне приходилось знать. Кого-то из них я очень любил. Так что хватил Быков лишку. Как обычно. А так бы все ничего. Не сердцу, так уму, не уму, так фантазии, а если и не ей, то хоть так полевитировать на досуге.
P.S. Вот до чего доводят досуг и обжорство. До многословия!