К вопросу о массовости и советской героике
Сегодня закончил читать повесть А.Серафимовича «Железный поток». Знаковое произведение советской литературы, написанное, как явствует из рецензии на Википедии, в жанре героической эпопеи. Излишне писать, что героика в книге выведена исключительно в советском специфическом понимании.
Подробности - ниже.
Историческим фоном повести служат события лета-осени 1918 г. - отступление Таманской армии из Кубани, охваченной антибольшевистским восстанием. Повесть написана в 1924 г., так, сказать, по «горячим следам». Для воссоздания картины событий автор много работал с первоисточниками: расспрашивал бывших участников тех событий, использовал их письма и дневники.
Необходимо подчеркнуть, что бывшие бойцы Таманской армии высоко оценили данную повесть, подтвердив ее правдивость.
Итак, о чем это произведение? Отступающие красные части (армия скорее по названию - на деле обремененная беженцами анархическая вольница) уходят из Кубани, где произошло восстание казаков.
Пересказывать всю книгу не стану, благо, краткое содержание ее уже передано:
http://briefly.ru/serafimovich/zheleznyj_potok/
Подобно другим произведениям советской литературы 1920-х гг., рассказывающих о Гражданской войне, в«Железном потоке» значительное место занимают брутальные сцены насилия. Причем, насилия отнюдь не белогвардейцев (таковое в сюжете только упоминается: «И зараз по перед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тилько б до рук попался»), а их идейных противников, т.е. красных.
Показательный эпизод. В одной из глав командующий красных принимает решение захватить город, занятый грузинскими войсками, проникнув туда в обход (благо, имеются проводники)::
«Он помолчал, вглядываясь в наползающую в ущелье ночь, коротко уронил:
- Всех уничтожить!
Кавалеристы молодецки поправили на затылках папахи:
- Будет исполнено, товарищ Кожух, - и лихо стали садиться на лошадей.
Кожух:
- Пехотный полк... товарищ Хромов, ваш полк спустите с обрыва, проберетесь по каменьям к порту. С рассветом ударить без выстрела,
захватить пароходы на причале.
И опять, помолчав, уронил:
- Всех истребить»!
Вскоре город захватывают. Приказ командира исполняется неукоснительно: грузинский гарнизон вырезан полностью. (В книге речь только о гарнизоне, об участи мирного населения автор предпочел умолчать). Далее следует описание последствий побоища:
«Зной разгорается. Невидимый мертвый туман тяжело стоит над городом.
Улицы, площади, набережная, мол, дворы, шоссе завалены. Груды людей неподвижно лежат в разнообразных позах. Одни страшно подвернули головы, у других шея без головы. Студнем трясутся на мостовой мозги. Запекшаяся, как на бойне, кровь темно тянется вдоль домов, каменных заборов, подтекает под ворота.
На пароходах, в каютах, в кубрике, на палубе, в трюме, в кочегарке, в машинном отделении - все они с тонкими лицами, черненькими молодыми усиками».
Начинаются грабежи.
«А на базарах, в лавках, в магазинах идет уже мелькающая озабоченная работа: разбивают ящики, рвут штуки сукна, сдергивают с полок белье, одеяла, галстуки, очки, юбки.
Больше всего налетело матросов - они тут как тут. Всюду крепкие, кряжистые фигуры в белых матросках, брюках клеш, круглые шапочки, и ленточки полощутся, и зычно разносится:
- Греби!
- Причалива-ай!
- Кро-ой!!
- Выгребай с энтой полки!
Орудовали быстро, ловко, организованно. Один приправил на голове роскошную дамскую шляпу, обмотал морду вуалью, другой - под шелковым кружевным зонтиком.
Суетились и солдаты в невероятных отрепьях, с черными, босыми, полопавшимися ногами; забирали ситец, полотно, парусину для баб и детей.
Вытаскивает один из картонного короба крахмаленную рубаху, растопырил за рукава и загоготал во все горло:
- Хлопьята, бач: рубаха!.. Матери твоей по потылице...
Полез, как в хомут, головой в ворот.
- Та що ж вона не гнеться? Як лубок.
И он стал нагибаться и выпрямляться, глядя себе на грудь, как баран.
- Ей-бо, не гнеться! Як пружина.
- Тю, дура! Це крахмал.
- Що таке?
- Та с картофелю паны у грудях соби роблють, щоб у грудях у их
выходыло.
Высокий, костлявый - почернелое тело сквозит в тряпье - вытащил фрак.
Долго рассматривал со всех сторон, решительно скинул тряпье и голый полез длинными, как у орангутанга, руками в рукава, но рукава - по локоть. Надел прямо на голое тело. На животе застегнул, а книзу вырез. Хмыкнул.
- Треба штанив.
Полез искать, но брюки забрали. Полез в бельевое отделение, вытащил картон, - в нем что-то странное. Развернул, прицелился, опять хмыкнул:
- Чудно! Штани не штани, а дуже тонко. Хведор, що таке?
Но Хведору было не до того, - он вытаскивал ситец бабе и ребятам - голые.
Опять прицелился и вдруг хмуро и решительно надернул на длинные, жилистые, почернелые от солнца и грязи ноги. Оказалось, то, что надел, болталось выше колен кружевами.
Хведор глянул и покатился:
- Хлопьята, гляньте! Опанас!..
Магазин дрогнул от хохота:
- Та це ж бабьи портки!!
А Опанас мрачно:
- А що ж, баба нэ чоловик?
- Як же ты будешь шагать, - разризано, усе видать, и тонина.
- А мотня здоровая!..
Опанас сокрушенно посмотрел.
- Правда. То-то дурни, штани з якой тонины роблять, тильки материал портють.
Вытащил из коробка все, что там было, и стал молча надевать одни за другими, - шесть штук надел; кружева пышным валом повыше колена».
(Справедливости ради надо сказать, что в следующей главе командир отчитал своих бойцов за недостойное поведение и заставил поделиться награбленным на общие нужды).
Далее следует еще один показательный эпизод. Ночью поймали одного из грузинских солдат - еще совсем подростка, который надеялся пересидеть красных, укрывшись в кустах.
«В освещенный круг взволнованно вошла толпа солдат, и костер неверно и странно выхватывал из темноты то часть красного лица, то поднятую руку, штык. А в середине, поражая неожиданностью, блеснули золотые погоны на плечах тоненько перехваченной черкески молоденького, почти мальчика, грузина.
Он затравленно озирался огромными прелестными, как у девушки, глазами, и на громадных ресницах, как красные слезы, дрожали капли крови. Так и казалось, он скажет: "мама..." Но он ничего не говорил, а только озирался.
- У кустах спрятался, - все никак не справляясь с охватившим волнением, заговорил солдат. - Это каким манером вышло. Пошел я до ветру у кусты, а паши еще кричат: "Пошел, сукин сын, дальше". Я это в самые кусты сел, - чего такое черное? Думал - камень, хвать рукой, а это - он. Ну, мы его в
приклады.
- Коли его, так его растак!.. - подбежал маленький солдат со штыком
наперевес.
- Постой... погоди... - загомонили кругом, - надо командиру доложить.
Грузин заговорил умоляюще:
- Я по мобилизации... я по мобилизации, я не мог... меня послали... у меня мать...
А на ресницах висли новые красные слезы, сползая с разбитой головы.
Солдаты стояли, положив руки на дула, хмуро глядя.
Тот, что лежал по ту сторону на животе и все время, озаренный, смотрел в костер, сказал:
- Молоденький... Гляди - и шестнадцати нету...
Разом взорвали голоса:
- Та ты хто такий?! Господарь?.. Мы бьемось с кадетами, а грузины чого под ногами путаются? Просили их сюда? Мы не на живот, на смерть бьемось с козаками, третий не приставай. А хто вставит нос у щель, оттяпаем совсем с головой.
Отовсюду слышались возбужденно-озлобленные голоса. Подходили и от других костров.
- Та хто-сь такий?
- Вон лежит молокосос... Ще и молоко на губах не обсохло.
- Та мать его так!
Солдат грубо выругался и стал снимать котелок. Подошел командир.
Мельком глянул на мальчика и, повернувшись, пошел прочь, уронив так, чтобы грузин не слышал:
- В расход!
- Пойдем, - преувеличенно сурово сказали два солдата, вскинув винтовки
и не глядя на грузина.
- Куда вы меня ведете?
Трое пошли, и из темноты донеслось с той же преувеличенной серьезностью:
- В штаб... на допрос... там будешь ночевать...
Через минуту выстрел. Он долго перекатывался, ломаясь в горах, наконец смолк... А ночь все была полна смолкшими раскатами. Вернулись двое, молча сели к огню, ни на кого не глядя... А ночь все была полна неумирающим последним выстрелом».
А далее следует ну просто замечательный образец советской «героики». Отряд нападает на казачью станицу. Застигнутые врасплох, казаки не оказывают серьезного сопротивления, после чего станица оказывается в руках красных. Начинаются расправы над захваченными в плен офицерами. Им рубят головы шашками. Причем, узнав, что казачий атаман сумел спастись бегством, победители убивают всю его семью: жену и маленьких детей.
«Из поповского дома выводили людей с пепельными лицами, в золотых погонах, - захватили часть штаба. Возле поповской конюшни им рубили головы, и кровь впитывалась в навоз. За гомоном, криками, выстрелами, ругательствами, стонами не слышно было, как шумит река.
Разыскали дом станичного атамана. От чердака до подвала все обыскали, - нет его. Убежал. Тогда стали кричать:
- Колы нэ вылизишь, дитэй сгубим!
Атаман не вылез.
Стали рубить детей. Атаманша на коленях волочилась с разметавшимися косами, неотдираемо хватаясь за их ноги. Один укоризненно сказал:
- Чого ж кричишь, як ризаная? От у мене аккурат як твоя дочка, трехлетка... В щебень закапалы там, у горах, - та я же не кричав.
Срубил девочку, потом развалил череп хохотавшей матери».
Такой он вот, советский «героический эпос».
И для сравнения: несколькими главами ранее красные набредают на 5 (!) повешенных на телеграфных столбах майкопских рабочих, казненных за «большевизм». То есть даже в советской литературе тех лет наглядно отображена несоразмерность масштабов жестокости с обеих сторон. Уж после вырезанного и разграбленного красными города, да после упомянутой выше сцены с рубкой детей - пятеро выпоротых нагайками и повешенных большевиков выглядят бледно. Почему для достижения большей массовости, автор не увеличил количество казненных восставшими казаками, вопрос. Как бы там ни было, в тексте фигурирует именно такая цифра.
В целом, после ознакомления с произведениями советской литературы 1920-х гг., прихожу к выводу, что в отличие от последующих лет, тогдашние авторы не стеснялись описывать большевистские зверства, считая их оправданными классовым подходом.
Второе. В то время было написано много подобных произведений. Однако переиздаются только некоторые из них, наиболее известные. Это - вроде как надводная часть красного айсберга. Подозреваю, что если поднять периодику тех лет, да отыскать в хранилищах не переиздававшиеся с того времени книги - их содержание будет столь же брутальным (если не больше).
Подробности - ниже.
Историческим фоном повести служат события лета-осени 1918 г. - отступление Таманской армии из Кубани, охваченной антибольшевистским восстанием. Повесть написана в 1924 г., так, сказать, по «горячим следам». Для воссоздания картины событий автор много работал с первоисточниками: расспрашивал бывших участников тех событий, использовал их письма и дневники.
Необходимо подчеркнуть, что бывшие бойцы Таманской армии высоко оценили данную повесть, подтвердив ее правдивость.
Итак, о чем это произведение? Отступающие красные части (армия скорее по названию - на деле обремененная беженцами анархическая вольница) уходят из Кубани, где произошло восстание казаков.
Пересказывать всю книгу не стану, благо, краткое содержание ее уже передано:
http://briefly.ru/serafimovich/zheleznyj_potok/
Подобно другим произведениям советской литературы 1920-х гг., рассказывающих о Гражданской войне, в«Железном потоке» значительное место занимают брутальные сцены насилия. Причем, насилия отнюдь не белогвардейцев (таковое в сюжете только упоминается: «И зараз по перед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тилько б до рук попался»), а их идейных противников, т.е. красных.
Показательный эпизод. В одной из глав командующий красных принимает решение захватить город, занятый грузинскими войсками, проникнув туда в обход (благо, имеются проводники)::
«Он помолчал, вглядываясь в наползающую в ущелье ночь, коротко уронил:
- Всех уничтожить!
Кавалеристы молодецки поправили на затылках папахи:
- Будет исполнено, товарищ Кожух, - и лихо стали садиться на лошадей.
Кожух:
- Пехотный полк... товарищ Хромов, ваш полк спустите с обрыва, проберетесь по каменьям к порту. С рассветом ударить без выстрела,
захватить пароходы на причале.
И опять, помолчав, уронил:
- Всех истребить»!
Вскоре город захватывают. Приказ командира исполняется неукоснительно: грузинский гарнизон вырезан полностью. (В книге речь только о гарнизоне, об участи мирного населения автор предпочел умолчать). Далее следует описание последствий побоища:
«Зной разгорается. Невидимый мертвый туман тяжело стоит над городом.
Улицы, площади, набережная, мол, дворы, шоссе завалены. Груды людей неподвижно лежат в разнообразных позах. Одни страшно подвернули головы, у других шея без головы. Студнем трясутся на мостовой мозги. Запекшаяся, как на бойне, кровь темно тянется вдоль домов, каменных заборов, подтекает под ворота.
На пароходах, в каютах, в кубрике, на палубе, в трюме, в кочегарке, в машинном отделении - все они с тонкими лицами, черненькими молодыми усиками».
Начинаются грабежи.
«А на базарах, в лавках, в магазинах идет уже мелькающая озабоченная работа: разбивают ящики, рвут штуки сукна, сдергивают с полок белье, одеяла, галстуки, очки, юбки.
Больше всего налетело матросов - они тут как тут. Всюду крепкие, кряжистые фигуры в белых матросках, брюках клеш, круглые шапочки, и ленточки полощутся, и зычно разносится:
- Греби!
- Причалива-ай!
- Кро-ой!!
- Выгребай с энтой полки!
Орудовали быстро, ловко, организованно. Один приправил на голове роскошную дамскую шляпу, обмотал морду вуалью, другой - под шелковым кружевным зонтиком.
Суетились и солдаты в невероятных отрепьях, с черными, босыми, полопавшимися ногами; забирали ситец, полотно, парусину для баб и детей.
Вытаскивает один из картонного короба крахмаленную рубаху, растопырил за рукава и загоготал во все горло:
- Хлопьята, бач: рубаха!.. Матери твоей по потылице...
Полез, как в хомут, головой в ворот.
- Та що ж вона не гнеться? Як лубок.
И он стал нагибаться и выпрямляться, глядя себе на грудь, как баран.
- Ей-бо, не гнеться! Як пружина.
- Тю, дура! Це крахмал.
- Що таке?
- Та с картофелю паны у грудях соби роблють, щоб у грудях у их
выходыло.
Высокий, костлявый - почернелое тело сквозит в тряпье - вытащил фрак.
Долго рассматривал со всех сторон, решительно скинул тряпье и голый полез длинными, как у орангутанга, руками в рукава, но рукава - по локоть. Надел прямо на голое тело. На животе застегнул, а книзу вырез. Хмыкнул.
- Треба штанив.
Полез искать, но брюки забрали. Полез в бельевое отделение, вытащил картон, - в нем что-то странное. Развернул, прицелился, опять хмыкнул:
- Чудно! Штани не штани, а дуже тонко. Хведор, що таке?
Но Хведору было не до того, - он вытаскивал ситец бабе и ребятам - голые.
Опять прицелился и вдруг хмуро и решительно надернул на длинные, жилистые, почернелые от солнца и грязи ноги. Оказалось, то, что надел, болталось выше колен кружевами.
Хведор глянул и покатился:
- Хлопьята, гляньте! Опанас!..
Магазин дрогнул от хохота:
- Та це ж бабьи портки!!
А Опанас мрачно:
- А що ж, баба нэ чоловик?
- Як же ты будешь шагать, - разризано, усе видать, и тонина.
- А мотня здоровая!..
Опанас сокрушенно посмотрел.
- Правда. То-то дурни, штани з якой тонины роблять, тильки материал портють.
Вытащил из коробка все, что там было, и стал молча надевать одни за другими, - шесть штук надел; кружева пышным валом повыше колена».
(Справедливости ради надо сказать, что в следующей главе командир отчитал своих бойцов за недостойное поведение и заставил поделиться награбленным на общие нужды).
Далее следует еще один показательный эпизод. Ночью поймали одного из грузинских солдат - еще совсем подростка, который надеялся пересидеть красных, укрывшись в кустах.
«В освещенный круг взволнованно вошла толпа солдат, и костер неверно и странно выхватывал из темноты то часть красного лица, то поднятую руку, штык. А в середине, поражая неожиданностью, блеснули золотые погоны на плечах тоненько перехваченной черкески молоденького, почти мальчика, грузина.
Он затравленно озирался огромными прелестными, как у девушки, глазами, и на громадных ресницах, как красные слезы, дрожали капли крови. Так и казалось, он скажет: "мама..." Но он ничего не говорил, а только озирался.
- У кустах спрятался, - все никак не справляясь с охватившим волнением, заговорил солдат. - Это каким манером вышло. Пошел я до ветру у кусты, а паши еще кричат: "Пошел, сукин сын, дальше". Я это в самые кусты сел, - чего такое черное? Думал - камень, хвать рукой, а это - он. Ну, мы его в
приклады.
- Коли его, так его растак!.. - подбежал маленький солдат со штыком
наперевес.
- Постой... погоди... - загомонили кругом, - надо командиру доложить.
Грузин заговорил умоляюще:
- Я по мобилизации... я по мобилизации, я не мог... меня послали... у меня мать...
А на ресницах висли новые красные слезы, сползая с разбитой головы.
Солдаты стояли, положив руки на дула, хмуро глядя.
Тот, что лежал по ту сторону на животе и все время, озаренный, смотрел в костер, сказал:
- Молоденький... Гляди - и шестнадцати нету...
Разом взорвали голоса:
- Та ты хто такий?! Господарь?.. Мы бьемось с кадетами, а грузины чого под ногами путаются? Просили их сюда? Мы не на живот, на смерть бьемось с козаками, третий не приставай. А хто вставит нос у щель, оттяпаем совсем с головой.
Отовсюду слышались возбужденно-озлобленные голоса. Подходили и от других костров.
- Та хто-сь такий?
- Вон лежит молокосос... Ще и молоко на губах не обсохло.
- Та мать его так!
Солдат грубо выругался и стал снимать котелок. Подошел командир.
Мельком глянул на мальчика и, повернувшись, пошел прочь, уронив так, чтобы грузин не слышал:
- В расход!
- Пойдем, - преувеличенно сурово сказали два солдата, вскинув винтовки
и не глядя на грузина.
- Куда вы меня ведете?
Трое пошли, и из темноты донеслось с той же преувеличенной серьезностью:
- В штаб... на допрос... там будешь ночевать...
Через минуту выстрел. Он долго перекатывался, ломаясь в горах, наконец смолк... А ночь все была полна смолкшими раскатами. Вернулись двое, молча сели к огню, ни на кого не глядя... А ночь все была полна неумирающим последним выстрелом».
А далее следует ну просто замечательный образец советской «героики». Отряд нападает на казачью станицу. Застигнутые врасплох, казаки не оказывают серьезного сопротивления, после чего станица оказывается в руках красных. Начинаются расправы над захваченными в плен офицерами. Им рубят головы шашками. Причем, узнав, что казачий атаман сумел спастись бегством, победители убивают всю его семью: жену и маленьких детей.
«Из поповского дома выводили людей с пепельными лицами, в золотых погонах, - захватили часть штаба. Возле поповской конюшни им рубили головы, и кровь впитывалась в навоз. За гомоном, криками, выстрелами, ругательствами, стонами не слышно было, как шумит река.
Разыскали дом станичного атамана. От чердака до подвала все обыскали, - нет его. Убежал. Тогда стали кричать:
- Колы нэ вылизишь, дитэй сгубим!
Атаман не вылез.
Стали рубить детей. Атаманша на коленях волочилась с разметавшимися косами, неотдираемо хватаясь за их ноги. Один укоризненно сказал:
- Чого ж кричишь, як ризаная? От у мене аккурат як твоя дочка, трехлетка... В щебень закапалы там, у горах, - та я же не кричав.
Срубил девочку, потом развалил череп хохотавшей матери».
Такой он вот, советский «героический эпос».
И для сравнения: несколькими главами ранее красные набредают на 5 (!) повешенных на телеграфных столбах майкопских рабочих, казненных за «большевизм». То есть даже в советской литературе тех лет наглядно отображена несоразмерность масштабов жестокости с обеих сторон. Уж после вырезанного и разграбленного красными города, да после упомянутой выше сцены с рубкой детей - пятеро выпоротых нагайками и повешенных большевиков выглядят бледно. Почему для достижения большей массовости, автор не увеличил количество казненных восставшими казаками, вопрос. Как бы там ни было, в тексте фигурирует именно такая цифра.
В целом, после ознакомления с произведениями советской литературы 1920-х гг., прихожу к выводу, что в отличие от последующих лет, тогдашние авторы не стеснялись описывать большевистские зверства, считая их оправданными классовым подходом.
Второе. В то время было написано много подобных произведений. Однако переиздаются только некоторые из них, наиболее известные. Это - вроде как надводная часть красного айсберга. Подозреваю, что если поднять периодику тех лет, да отыскать в хранилищах не переиздававшиеся с того времени книги - их содержание будет столь же брутальным (если не больше).