Lignum Scientiae
Простая метафора Анкерсмита лишний раз доказывает самоценность референций, как идеальных гносеологических конструкций. Лингвистический поворот (или «принуждение языком» по Рорти) требует от современного историка уметь считывать и создавать их. Наивно полагать, что Анкерсмит деконструирует метафору. Он превращает её в один из сильнейших инструментов репрезентации и дефиниции по(на)стигаемого прошлого. Зачастую истинностные представления о прошлом имеют происхождение не в установленном эмпирическом факте, а в языке, используемом или предложенном историком.
Ранний модернизм - эcсенциализм, холизм истории - ствол. Поздний модернизм - новая история, процессуальность, middle range theory - ветви. Постмодернизм - микроистория, история ментальностей, антиэссенциализм, конструктивизм - листья. Анкерсмита, разумеется, интересуeт опавшая постмодернистcкая листва. А меня - витальные соки, питающие ствол, ветви и листья дерева познания.
***Я хотел бы разъяснить движение в историческом сознании, обозначенное выше, посредством следующего образа. Сравните историю с деревом. Эссенциалистская традиция в рамках западного стиля историописания сосредоточила внимание историков на стволе дерева. Конечно, спекулятивные системы определили, если можно так выразиться, природу и форму ствола. Историзм и модернистское сциентистское историописание - с их достойным в основном похвалы вниманием к тому, что фактически имело место в прошлом, и с их недостатком восприимчивости к априорным схемам - были расположены на ветках дерева. Однако с этой позиции их внимание оставалось сосредоточенным на стволе. Точно так же их спекулятивные предшественники, и истористы, и протагонисты так называемого научного историописания, все еще питали надежду и претензии, в конечном счете, оказаться способными сказать что-либо о самом стволе. Существенны в этом контексте тесные связи между так называемой научной социальной историей и марксизмом. Были ли они сформулированы в онтологической, эпистемологической или методологической терминологии, историописание со времен историзма всегда стремилось к реконструкции эссенциалистской линии, пролегающей через прошлое или его части.
С появлением постмодернистской версии историописания (обнаруженной, в частности, в истории ментальностей) впервые был сделан разрыв с этой существующей столетиями, старой эссенциалистской традицией; но чтобы избегнуть любого пафоса или преувеличения, я немедленно добавляю, что говорю здесь о тенденции, а не о радикальных разрывах. Выбор не падает больше на ствол или на ветви, а на листья дерева. В рамках постмодернистского взгляда на историю, целью больше не является вся тотальность истории, интеграция, синтез исторического. В центр внимания помещаются именно исторические ответвления. Возьмите, например, «Монтайю» и другие книги, написанные впоследствии Ле Руа Ладюри, микроистории Гинзбурга, «Битва при Бювине» Дюби или «Возвращение Мартина Герра» Натали Земон-Дэвис. Пятнадцать-двадцать лет назад мы с удивлением спросили бы себя: что можно считать отправной точкой в этом виде историописания, что оно пробует доказать? И этот весьма очевидный вопрос возник бы, как и всегда, благодаря нашему модернистскому желанию узнать, как работает механизм истории. Однако в контексте антиэссенциалистского, номиналистического представления постмодернизма этот вопрос потерял значение. Если мы, так или иначе, хотим твердо придерживаться эссенциализма, то можно сказать, что его сущность не расположена ни на ветвях, ни на стволе, но в листьях исторического дерева.
Это приводит меня к главному пункту данной главы. Для листьев характерно то, что они относительно свободно располагаются на дереве, и когда наступают осень или зима, они уносятся ветром. По различным причинам можно предположить, что в западной историографии наступила осень. Во-первых, существует, конечно, постмодернистская природа нашего собственного времени. Наш антиэссенциализм - или, как принято говорить в наши дни, антифундаментализм - уменьшил наши обязательства по отношению к науке и к традиционной историографии. Изменение положения Европы в мире начиная с 1945 года - второй важный признак. История этого придатка к евразийскому континенту не является больше мировой историей*. Ствол дерева западной истории теперь предстает перед нами просто как часть целого леса. Méta-récits**, в которых мы хотели бы рассказывать себе о нашей истории, триумф Разума, впечатляющая борьба за эмансипацию пролетариата девятнадцатого века, имеют только локальное значение, и по этой причине они не могут больше быть подходящими метанарративами. Холодный ветер, который, согласно Ромейну, поднялся в 1900 году одновременно и на Западе, и на Востоке, наконец, унес листья с нашего исторического дерева так же, как и во второй половине этого столетия***.
Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлёт и падение метафоры.
М., 2009. с.297-299.
* Убедительное доказательство резкого уменьшения значения европейского прошлого предлагается в работе: Ferro M. Comment on raconte l’Histoire aux enfants a travers le monde enttier. Paris, 1981.
** Метанарратавы (фр.).
*** Romien J. Po het breukvlak van twee eeuwen. Vol.1. Amsterdav, 1967. S.35. Поскольку марксизм разделил с Западом определенное количество важных политических и социальных идеалов, он стал наиболее серьезным вызовом, с которым столкнулся Запад в течение этого столетия. Возможно, поэтому поражение марксизма вновь стимулирует доверие Запада к самому себе и к своему историческому развитию. Это могло бы вызывать возрождение исторического эссенциализма и триумфализма в духе Фукуямы.