Сам алый, сахарный, кафтан зеленый
Слушайте, дети: сейчас начнется сказка про Щелкуна и Мышиного Царя. Сказку эту написал по-немецки знаменитый немецкий писатель Гофман, а я вам ее перескажу по-русски. К сказке этой есть даже особая музыка; сочинил ее для Фортепиано немецкий композитор Рейнеке. Если папа с мамой захотят, они купят вам всю эту музыку в две или в четыре руки, целую большую тетрадь. Теперь садитесь и сидите смирно. Начинается сказка.
Это начало старого и малоизвестного перевода некоего С.Флерова. Но мы-то знаем, кто написал музыку!
Показывая по рождественской традиции "Щелкунчиков", трудно удержаться от кондитерских сравнений. Так иллюстрации Толлера Крэнстона я уподобила коробке пирожных (странно, а мне казалось, что писала про шоколад ассорти), а нынешняя книжка напоминает традиционную лавку с леденцами - всё яркое, разноцветное, цвета от красного до зеленого свиваются спиралями или образуют несложные, но очаровательные узоры.
Итак, Nutcracker в пересказе Дэниела Фримена с картинками Джоанны Айлс (Joanna Isles). Эта, умершая довольно молодой, художница проиллюстрировала всего несколько книг (я показывала "Twelve days of Christmas" в подборке 12х12, есть еще "Детские стихи" Стивенсона и - как я только что выяснила - уайлдовский "Великан-эгоист").
Но вернемся к нашим карамелькам. Не Гофман, а Петр Ильич, да и тот облегченный. От такого мышиного короля кошмаров у детей не будет.
Зато каждый кусочек текста заключен в пеструю и очаровательную рамку.
Ах! Посреди комнаты, окутанная сияющей музыкой света, высилась великолепная ёлка. Пушистые ветки увешаны золотыми и серебряными яблоками, гроздьями обсахаренных орешков, конфет, облитых разноцветной глазурью пряников. В зелёной тьме хвои, как звёздочки в ночном небе, мерцали и переливались, озаряя комнату, сотни маленьких свечек. (Здесь и далее цитаты из пересказа Леонида Яхнина, тоже легкого и укороченного)
- Орех Кракатук есть, но где отыскать того юношу, что в силах его разгрызть? Неужто нам блуждать по свету ещё пятнадцать лет и в конце концов лишиться головы?
И снова воскликнул игрушечный мастер:
- Есть такой юноша! Мой племянник. Зубы у него первейшей крепости!
- Ну, это нетрудно проверить, - сказал Звездочёт и принялся составлять гороскоп крепкозубого племянника.
Все звёзды и планеты сошлись, как положено, и решили призвать юношу. Явился писаный красавец в красном, шитом золотом кафтане, при шпаге, с косичкой на затылке и со шляпой в руке. А шляпа была полна крупных орехов. Юноша щёлкал их с такой лёгкостью, что странное прозвище его - Красавчик Щелкунчик - было как нельзя кстати.
Ох уж этот крёстный Дроссельмейер! Странный он человек. Даже человечек. Маленького роста, сухонький. Морщинки на лице сеточкой. На лысой, как блестящий шар, голове пышный, пудреный парик. А вместо правого глаза - чёрная, но совсем не страшная повязка.
Зато Мари вдруг присела на корточки перед ёлкой. Она увидела странного деревянного человечка, скромно стоявшего под разлапистой пушистой веткой. Не очень-то складный был этот человечек.
Чересчур громоздкое туловище на тонких ножках и великоватая голова с тяжёлой челюстью. Но зато одет человечек был вполне пристойно и даже щегольски. Фиолетовый гусарский мундир, весь в пуговичках, опушках и позументах, узкие рейтузы и сапоги со шпорами. Всё сидело на нём так ловко, будто было нарисовано. Из-под круглой плоской шапочки выпрастывались белые букли нитяного парика, а завитки шерстяных ниток - щеголеватые усики над алой губой - не скрывали добродушной улыбки, сверкавшей жемчужным рядом ровных, крепких зубов. Мари тут же полюбила человечка, который приветливо и дружелюбно поглядывал на неё.
- А этот милый человечек для кого? - воскликнула Мари.
- Фу, глупый Щелкунчик! - вскричал Фриц. - То ли дело мои драгуны! Им никакое самое крепкое ядро не страшно!
...и уже собиралась идти в спальню, как вдруг отовсюду - из-за шкафа и стульев, из-под стола и из-за кафельной печи, из каждого темного угла - о-ох! - стали разлетаться, подкрадываться тихие-тихие шорохи, шёпоты, шуршания и шебуршения. А настенные часы с маятником захрипели, засипели, готовясь пробить полночь.
Ти-ик! Та-ак! - медленно, с трудом, словно полусонный, качался маятник.
И тут же за стеной, по углам, под полом послышались писк, возня и дробный топоток тысячи крохотных лапок. Острыми огоньками засветились тысячи глазок-буравчиков. И отовсюду стали сбегаться несметные полчища мышей.
Из-под пола с отвратительным шипением вылезли семь мышиных голов в сверкающих коронах, а следом и толстое тельце, на котором и покачивались семь гадких мышиных головок.
Всё мышиное войско со своим семиголовым предводителем стало надвигаться на Мари, прижавшуюся к шкафу.
Большая опасность грозила смелому Щелкунчику, который даже не мог вспрыгнуть на нижнюю полку шкафа. Слишком уж коротки были его ножки, очень неповоротливо деревянное туловище. Ему бы сейчас коня!
- О, мой бедный Щелкунчик! - вскричала Мари.
Она стащила с левой ноги туфельку и с размаху швырнула её в самую гущу мышей, целясь в противного семиголового короля.
- Повержен дерзновенный враг. Он, мерзкий, превратился в прах, король мышей о семи головах! Не дожил он и до зари. А вас, прекрасная Мари, прошу без промедленья отправиться в мои владенья.
- С радостью, дорогой Щелкунчик! - ответила Мари, а потом глянула на часы и смущённо добавила: - Только ненадолго. Ведь ночь ещё не кончилась, а мне надо выспаться.
- Я поведу вас самой кратчайшей дорогой, - просто ответил Щелкунчик.
Он подал руку Мари, и они ступили на порожек платяного шкафа.
В то же мгновение явились сверкающие сахарными блёстками пастухи и пастушки, трубачи и охотники, гусары и дамы. Откуда ни возьмись, перед Мари явилось золотое кресло, устланное белыми воздушными подушками, словно сделанными из самой нежной пастилы. Она опустилась в кресло, а Щелкунчик почтительно склонился позади.
И начался танец, лёгкий, как взмах бабочкиных крыльев, и стремительный, как стрекозиный полёт.
Но танцоры кружили и кружили, повторяли одни и те же па, словно заведённые.
- Не скучно ли вам, прекрасная Мари? - спросил, извиняясь, Щелкунчик. - Простите наших танцоров. Ведь это всего-навсего кукольный балет. Заводные куколки, увы, умеют делать одно и то же.
Она задумалась, забылась и не сразу заметила вошедшего в комнату крёстного Дроссельмейера. Рядом с ним стоял ладный молодой человек в великолепном, шитом золотом алом кафтанчике и белых шёлковых чулках. Волосы его были завиты и напудрены, а на спину свисала крепко заплетённая косица. В петлице кафтанчика благоухал крохотный букетик фиалок.
- Познакомьтесь, - сказал крёстный Дроссельмейер, - это мой племянник.
Юноша вынул из петлицы букетик и с поклоном преподнёс его Мари. Кроме того, он подарил ей множество маленьких сахарных куколок взамен тех, что сгрыз мерзкий мышиный король. Мари зарделась.
И с этого мгновения Мари стала невестой сказочного принца. Прошло время, и он, говорят, увёз её в своей золочёной карете, запряжённой длинногривыми лошадками, которые громко цокали серебряными подковами по гладкой, словно леденцовой мостовой. На их свадьбе плясали и пели нарядные куклы, играли сахарные трубачи и пряничные барабанщики.
Это начало старого и малоизвестного перевода некоего С.Флерова. Но мы-то знаем, кто написал музыку!
Показывая по рождественской традиции "Щелкунчиков", трудно удержаться от кондитерских сравнений. Так иллюстрации Толлера Крэнстона я уподобила коробке пирожных (странно, а мне казалось, что писала про шоколад ассорти), а нынешняя книжка напоминает традиционную лавку с леденцами - всё яркое, разноцветное, цвета от красного до зеленого свиваются спиралями или образуют несложные, но очаровательные узоры.
Итак, Nutcracker в пересказе Дэниела Фримена с картинками Джоанны Айлс (Joanna Isles). Эта, умершая довольно молодой, художница проиллюстрировала всего несколько книг (я показывала "Twelve days of Christmas" в подборке 12х12, есть еще "Детские стихи" Стивенсона и - как я только что выяснила - уайлдовский "Великан-эгоист").
Но вернемся к нашим карамелькам. Не Гофман, а Петр Ильич, да и тот облегченный. От такого мышиного короля кошмаров у детей не будет.
Зато каждый кусочек текста заключен в пеструю и очаровательную рамку.
Ах! Посреди комнаты, окутанная сияющей музыкой света, высилась великолепная ёлка. Пушистые ветки увешаны золотыми и серебряными яблоками, гроздьями обсахаренных орешков, конфет, облитых разноцветной глазурью пряников. В зелёной тьме хвои, как звёздочки в ночном небе, мерцали и переливались, озаряя комнату, сотни маленьких свечек. (Здесь и далее цитаты из пересказа Леонида Яхнина, тоже легкого и укороченного)
- Орех Кракатук есть, но где отыскать того юношу, что в силах его разгрызть? Неужто нам блуждать по свету ещё пятнадцать лет и в конце концов лишиться головы?
И снова воскликнул игрушечный мастер:
- Есть такой юноша! Мой племянник. Зубы у него первейшей крепости!
- Ну, это нетрудно проверить, - сказал Звездочёт и принялся составлять гороскоп крепкозубого племянника.
Все звёзды и планеты сошлись, как положено, и решили призвать юношу. Явился писаный красавец в красном, шитом золотом кафтане, при шпаге, с косичкой на затылке и со шляпой в руке. А шляпа была полна крупных орехов. Юноша щёлкал их с такой лёгкостью, что странное прозвище его - Красавчик Щелкунчик - было как нельзя кстати.
Ох уж этот крёстный Дроссельмейер! Странный он человек. Даже человечек. Маленького роста, сухонький. Морщинки на лице сеточкой. На лысой, как блестящий шар, голове пышный, пудреный парик. А вместо правого глаза - чёрная, но совсем не страшная повязка.
Зато Мари вдруг присела на корточки перед ёлкой. Она увидела странного деревянного человечка, скромно стоявшего под разлапистой пушистой веткой. Не очень-то складный был этот человечек.
Чересчур громоздкое туловище на тонких ножках и великоватая голова с тяжёлой челюстью. Но зато одет человечек был вполне пристойно и даже щегольски. Фиолетовый гусарский мундир, весь в пуговичках, опушках и позументах, узкие рейтузы и сапоги со шпорами. Всё сидело на нём так ловко, будто было нарисовано. Из-под круглой плоской шапочки выпрастывались белые букли нитяного парика, а завитки шерстяных ниток - щеголеватые усики над алой губой - не скрывали добродушной улыбки, сверкавшей жемчужным рядом ровных, крепких зубов. Мари тут же полюбила человечка, который приветливо и дружелюбно поглядывал на неё.
- А этот милый человечек для кого? - воскликнула Мари.
- Фу, глупый Щелкунчик! - вскричал Фриц. - То ли дело мои драгуны! Им никакое самое крепкое ядро не страшно!
...и уже собиралась идти в спальню, как вдруг отовсюду - из-за шкафа и стульев, из-под стола и из-за кафельной печи, из каждого темного угла - о-ох! - стали разлетаться, подкрадываться тихие-тихие шорохи, шёпоты, шуршания и шебуршения. А настенные часы с маятником захрипели, засипели, готовясь пробить полночь.
Ти-ик! Та-ак! - медленно, с трудом, словно полусонный, качался маятник.
И тут же за стеной, по углам, под полом послышались писк, возня и дробный топоток тысячи крохотных лапок. Острыми огоньками засветились тысячи глазок-буравчиков. И отовсюду стали сбегаться несметные полчища мышей.
Из-под пола с отвратительным шипением вылезли семь мышиных голов в сверкающих коронах, а следом и толстое тельце, на котором и покачивались семь гадких мышиных головок.
Всё мышиное войско со своим семиголовым предводителем стало надвигаться на Мари, прижавшуюся к шкафу.
Большая опасность грозила смелому Щелкунчику, который даже не мог вспрыгнуть на нижнюю полку шкафа. Слишком уж коротки были его ножки, очень неповоротливо деревянное туловище. Ему бы сейчас коня!
- О, мой бедный Щелкунчик! - вскричала Мари.
Она стащила с левой ноги туфельку и с размаху швырнула её в самую гущу мышей, целясь в противного семиголового короля.
- Повержен дерзновенный враг. Он, мерзкий, превратился в прах, король мышей о семи головах! Не дожил он и до зари. А вас, прекрасная Мари, прошу без промедленья отправиться в мои владенья.
- С радостью, дорогой Щелкунчик! - ответила Мари, а потом глянула на часы и смущённо добавила: - Только ненадолго. Ведь ночь ещё не кончилась, а мне надо выспаться.
- Я поведу вас самой кратчайшей дорогой, - просто ответил Щелкунчик.
Он подал руку Мари, и они ступили на порожек платяного шкафа.
В то же мгновение явились сверкающие сахарными блёстками пастухи и пастушки, трубачи и охотники, гусары и дамы. Откуда ни возьмись, перед Мари явилось золотое кресло, устланное белыми воздушными подушками, словно сделанными из самой нежной пастилы. Она опустилась в кресло, а Щелкунчик почтительно склонился позади.
И начался танец, лёгкий, как взмах бабочкиных крыльев, и стремительный, как стрекозиный полёт.
Но танцоры кружили и кружили, повторяли одни и те же па, словно заведённые.
- Не скучно ли вам, прекрасная Мари? - спросил, извиняясь, Щелкунчик. - Простите наших танцоров. Ведь это всего-навсего кукольный балет. Заводные куколки, увы, умеют делать одно и то же.
Она задумалась, забылась и не сразу заметила вошедшего в комнату крёстного Дроссельмейера. Рядом с ним стоял ладный молодой человек в великолепном, шитом золотом алом кафтанчике и белых шёлковых чулках. Волосы его были завиты и напудрены, а на спину свисала крепко заплетённая косица. В петлице кафтанчика благоухал крохотный букетик фиалок.
- Познакомьтесь, - сказал крёстный Дроссельмейер, - это мой племянник.
Юноша вынул из петлицы букетик и с поклоном преподнёс его Мари. Кроме того, он подарил ей множество маленьких сахарных куколок взамен тех, что сгрыз мерзкий мышиный король. Мари зарделась.
И с этого мгновения Мари стала невестой сказочного принца. Прошло время, и он, говорят, увёз её в своей золочёной карете, запряжённой длинногривыми лошадками, которые громко цокали серебряными подковами по гладкой, словно леденцовой мостовой. На их свадьбе плясали и пели нарядные куклы, играли сахарные трубачи и пряничные барабанщики.