Анн Бренон. Биография Пейре Отье. Часть 5. Глава 18. В подполье. Окончание
Аскеза
Верные образу общинной жизни, особенно трудно соблюдаемому во времена преследований, катарские монахи должны были соблюдать определенное количество практик воздержания. Эта «жизнь святая и преисполненная лишений», по выражению рейнских катаров XII века [1], фактически являлась очень суровой монашеской аскезой. Обет целомудрия, наряду с обетами бедности и послушания, фигурирует среди традиционных обетов вступления в посвященную жизнь. Катарские монахи прибавляли к этому ограничения в пище, суровость которых не имеет аналогов в контексте средневекового христианства.
Будучи бедными лично, Добрые Люди не доходили в своем ригоризме до «нищенства», которым отличались францисканцы XIII столетия. Живя работой своих рук, а не прося милостыню, они долгое время сами обеспечивали собственное существование и функционирование своих Церквей, по крайней мере, до периода систематизации репрессий. Эта обязанность апостольской работы, впрочем, не мешала им получать дары и пожертвования от верующих и послушников, принимающих обеты. Так, катарские Церкви долго имели в своем распоряжении собственные религиозные дома; там осуществлялась благотворительная деятельность, работали школы, и, возможно, даже scriptoria, где изготовлялись Библии, трактаты и ритуалы для их использования. В начале XIV века подпольная Церковь Пейре Отье располагала только трофеями и распоряжалась деньгами для своих нужд и поддержки подпольных сетей. Рвение верующих, собиравших для Добрых Людей скромное вспомоществование, в деньгах, или, чаще, натурой - мотки шерсти, ткани, свечи, хлеб, мед, зерно, рыбу - показывает, насколько их повседневная жизнь оставалась зависящей от случая. Старший Пейре из Акса, оставивший комфортабельную жизнь, чтобы следовать своей вере, жил отныне тем, что ему выпадало - однако, ничто не мешало ему угощаться рыбным паштетом, приготовленным какой-нибудь верующей специально для него, или пить вино или воду из стеклянного бокала, если кто-нибудь ему предлагал. Точно так же, как в бедном доме он пил из глиняной кружки.
Послушание - обет того же рода у катарских монахов, как и у цистерианских или бенедиктинских - следование правилам и повиновение вышестоящей иерархии. Спаянность маленькой группы, возглавляемой Пейре Отье, то, как она прибегала к авторитету диакона или «главного еретика» на Сицилии в случае нарушения обетов, демонстрирует также ее структурную верность, удивительную в таком контексте постоянных преследований. Но мы еще к этому вернемся.
Обет целомудрия - это наиболее явный знак христианской монашеской жизни. Никогда ни у кого не возникало ни малейших сомнений в том, что Добрый Человек Пейре из Акса мог нарушить этот обет. Вступая в религиозную жизнь, он оставил в другой жизни все подобные желания и удовольствия. Возможно, как это практиковалось до преследований, его супруга Азалаис - и даже его возлюбленная Монета - освободили его от всех супружеских и телесных связей. Во всяком случае, он вошел в возраст, когда телесные желания уже ослабевают. Может быть, труднее было соблюдать обет целомудрия молодым Добрым Людям, начиная с его сына Жаума, которому было около восемнадцати лет в 1300 году, или Понса Бэйля или Понса де На Рика, которым это не удалось (потому что это, скорее всего, был телесный грех). Чтобы ограничить искушение, Добрые Люди избегали даже сидеть на одной лавке с женщиной, и, как правило, ее касаться - за исключением consolament, когда она становилась Доброй Женщиной, и они благоговейно брали руки доброй верующей в свои. Верующие называли их теми, «кто не прикасается к женщинам». Тогда как клирики Церкви Римской, как это неоднократно замечалось, публично показывались с любовницами…
Вспомним, как однажды ночью, в Ларнате, Пейре Отье посоветовал юному Раймонду Изаура избегать прикосновения к голой коже больной, которую он унес из ее дома на руках после ее consolament. Умирающая, Гильельма Катала, отныне стала Доброй Женщиной, соблюдающей обет целомудрия.
Аскеза в пище Добрых Людей была наиболее явным внешним проявлением их образа жизни, способным выдать монаха-подпольщика. Она могла привлечь внимание возможных шпионов. Катарские монахи, следовавшие более строгим постам, чем бенедиктинцы и даже цистерианцы, практически постились круглый год, исключив из своего рациона все продукты животного происхождения, а именно мясо и молочные продукты. К тому же, они постились на хлебе и воде один день из двух на протяжении целого года и соблюдали три ежегодных поста. Таким образом, исключением в христианском контексте была суровость их постов, но не их природа. В целом можно сказать, что они круглый год практиковали именно тот образ питания, который их собратья из Римской Церкви соблюдали только в Великий Пост и по пятницам, в воспоминания Страстей. Запрещенным продуктом, unctura, были животные жиры. Добрые Люди ели рыбу, как и все христианские монахи, и не только потому, что в то время рыб относили скорее к водорослям, чем к животным, но и потому, что сам Христос чудесным образом умножил ее, как и хлеб, и накормил людей, последовавших за Ним в пустыню. По сути дела, нет особой разницы между рыбой, которую, как вспоминает Гийом Эсканье, Пейре Отье сам готовил однажды утром в фоганье в Арке, и той, которую мы ели в детстве по пятницам.
Заметим, кстати, что Добрый Человек сам себе готовил. Довольно часто, чтобы избежать всякого контакта с жирными остатками на семейных сковородках, подпольные служители предпочитали готовить сами в собственной посуде, которую носили с собой. Не забудем, что в начале XIV века, кроме некоторых железных сковородок, большинство горшков, мисок и другой утвари было из неглазированной керамики, относительно пористой и пропитанной жиром. Потому мы видим, как, например, Бернат Белибаст, проводник Доброго Человека Фелипа из Кустауссы, энергично оттирает пеплом не очень чистую крышку, которую хозяйка таверны любезно дала ему, когда он варил рыбу для своего Доброго Человека в новом горшке, купленном специально для этого [2].
Добрые Люди пользовались также услугами некоторых особо преданных верующих, умевших для них готовить. На Себелия Бэйль из Акса и некоторые другие считали, что им выпала особая честь, что они могут собственными руками приготовить трапезу для тех, кто у них ночевал. Отметим еще, что Пейре Отье и его братья, кажется, довольно доверчиво принимали дары верующих - как рыбный паштет Себелии Пейре и Маркезы Ботоль - не боясь, что те могут вмешать в паштет яйцо. В целом, благодаря помощи верующих, всегда готовых позаботиться об их нуждах и собиравших для них пожертвования, Добрые Люди ни в чем не нуждались. Впрочем, очень часто, прибывая в какой-либо дом, Добрые Люди приносили туда продукты или давали своим хозяевам достаточно денег для их покупки; они щедро делились всем, что им приносили: форелью, хлебом, вином. Мало того, исключительная строгость их режима воздержания, когда им часто приходилось жить только на хлебе и воде, в их случае могла быть причиной определенных проблем, особенно чувствительных для людей, которые много ходят и мало спят. В этом смысле можно понять долгую болезнь, поразившую Старшего Пейре из Акса в первый год его апостольского служения, в связи с чем он должен был провести много времени в постели, вначале в Ларнате, а потом в Меренах. Или, например, незаживающую язву на ноге юного Жаума Отье, которому часто приходилось, несмотря на усталость, жить только Святым Духом и свежей водой.
Раймонд Изаура, сын семьи из Ларната, рассказывает инквизитору о меню трапезы, которую он однажды вечером, весной 1301 года, делил с Добрыми Людьми Пейре и Жаумом Отье. Это было в благородном доме Пейре д'Ареа, в Квие. Раймонд принес Добрым Людям двадцать яблок от доброй верующей Миракли Ассалит, дамы из сеньорального клана Рабата. Добрые Люди куртуазно пригласили его за свой стол - и в тот вечер, когда за столом прислуживали мать и жена хозяина, Раймонд Изаура ел вместе со Старшим и его сыном, со всей христианской умеренностью, «хлеб, фиги и турецкий горох», и возможно, они пили немного вина, но молодой человек сказал инквизитору, что он не очень хорошо помнит [3].
Оказавшись вне своего круга, Добрые Люди попадали в очень большую опасность. Несмотря на переодевания, их могли уличить любопытные или шпионы именно из-за их режима питания - например, когда в таверне они отказывались пользоваться общим котелком и ели какую-нибудь репу. В целом, если вспомнить, к примеру, Фелипа из Кустауссы и Берната Белибаста, проводники умело и решительно прикрывали их. Пейре Отье, по крайней мере, исходя из того, что нам известно, никогда не путешествовал без проводника. До самого трагического конца своей земной апостольской жизни, Старшего, даже больше, чем других Добрых Людей, сопровождали, эскортировали, защищали. Не то, что десять или пятнадцать лет спустя, когда последний из известных Добрых Людей, Гийом Белибаст, должен был сам, будучи на глазах у посторонних, проявлять чудеса изобретательности, чтобы из его миски исчезало мясо, а он бы его не ел, чтобы благословлять хлеб и произносить benedicite под носом неискушенных гостей и потенциальных доносчиков [4].
Это настоятельное соблюдение катарами монашеских обетов - общинной жизни, обета целомудрия, ритуальных постов - снимает всякую двусмысленность относительно некоторых практик, следующих за consolament ad mortem, которые могли быть плохо поняты. Так, настоятельное желание Добрых Людей оставаться до самого конца рядом с умирающим или умирающей, объяснялось беспокойством, чтобы он или она не нарушили перед смертью обета общинной жизни. Знаменитая endura, безусловно, была всего лишь соблюдением человеком, получившим утешение, практиковавшихся катарами воздержаний в пище. Вспомним также предупреждение о том, что прикосновение Раймонда Изауры к телу умирающей Гильельмы Катала может подвергнуть опасности обет целомудрия новой Доброй Женщины. Нарушив малейший из этих обетов, умирающий или умирающая рисковали спасением своей души - спасением, так трудно достижимым из рук подпольного Доброго Человека, презревшего так много опасностей, чтобы его уделить.
Путь праведности и истины
Дублинский Ритуал катаров, сохранившийся, заметим, в копии XIV века, последовательно излагает черты sancta Gleisa, катарской Церкви:
Эта Церковь Божья получила от Господа нашего Иисуса Христа такую власть, что по ее молитве прощаются грехи… Эта Церковь остерегается убийств и не воспринимает убийства ни в каком виде… Эта Церковь остерегается прелюбодеяния и всякой скверны… Эта Церковь остерегается совершать кражи или нечестные поступки… Эта Церковь остерегается лгать и давать лживые свидетельства… Эта Церковь остерегается давать клятвы… Эта Церковь остерегается хулы и проклятий… Эта Церковь придерживается всех заповедей закона жизни… Эта Церковь страдает от преследований и гонений и принимает мученичество во имя Христа… Эта Церковь практикует духовное крещение посредством наложения рук, через которое нисходит Дух Святой…» [5]
Добрый Человек Пейре из Акса принадлежал к святой Церкви, той, которая получила от Христа власть прощать. Никогда он не убивал, даже животное, и не соглашался ни с каким убийством, даже если речь шла о предателе, готовом продать его братьев, что, к сожалению, случалось довольно часто во времена преследований. Это абсолютное правило, к примеру, запрещает в принципе даже думать о том, что Старший или какой-нибудь из Добрых Людей мог сознательно допустить казнь бегина Гийома Денжана, о которой здесь уже подробно писалось - и что было вероятным делом рук верующих, и особенно, верующих, владеющих мечом. Я поднимаю эту проблему, потому что, как мы уже видели, Старший был полностью в курсе дела, или, по крайней мере, одного из аспектов этого дела. Ведь это он рассказывает Себелии Пейре, что племянники предупредили его о двуличности этого персонажа - «и, благодаря этим сведениям, (Добрые Люди) тщательно береглись, чтобы не пропасть из-за этого Гийома Денжана» [6]. Что следует понимать под этим «тщательно береглись»? На этом этапе размышлений подобный вопрос неизбежен. Значит ли это, что Старший просто предупредил своих братьев, других Добрых Людей, чтобы они не принимали Гийома Денжана за верующего? Или же он предстает здесь перед нами как фактический подстрекатель, оставаясь в стороне, но предоставив действовать верующим? Если следовать фактам, то в рассказе о Пейре Отье вообще не упоминаются верующие, а описывается ситуация, возникшая только между Добрыми Людьми.
Представить, что Пейре Отье предоставил - тактически - верующим свободу действий, в какой-то степени закрыв глаза на убийство, означает признать утрату им монашеского статуса в собственных глазах, с точки зрения его веры; такой поступок был бы равен отречению, самоотлучению от Церкви, сознательному и на глазах у своих братьев. Допустив убийство, Пейре Отье - и он прекрасно это знал - немедленно переставал быть Добрым Человеком и утрачивал всякую власть связывать и развязывать, полученную благодаря cоnsolament - хотя, конечно, мог восстановить ее после сложного процесса покаяния и повторного утешения в Ломбардии или на Сицилии из рук иерархов. Мог ли Добрый Человек сознательно позволить себе столь мрачную сделку с Евангелием, и избегнуть при этом чувства религиозного лицемерия - отдать предателя на волю своих верующих, а открыто этого не признавать, мол «делайте, что хотите, а я не желаю ничего знать»? Мне трудно себе представить Пейре Отье, допускающего подобные выверты со своей совестью и своей верой - совестью Старшего Gleisa de Deu, доказавшего искренность своей веры мученичеством.
Ничто в показаниях, которыми мы располагаем, не позволяет нам разрушить образ апостольского служения Пейре Отье. Наоборот, харизматический авторитет, которым он обладал до самого конца для своей Церкви и верующих, показывает нам, что его репутация святого человека оставалась незапятнанной. То, что он сам вспоминает об эпизоде с настоящим/ложным бегином перед верующей, недвусмысленно говорит о том, что для него это не было проблемой вообще. Цинизм и Realpolitik здесь исключаются. Конечно, из-за недостатка неоторых сведений, вопрос может остаться открытым, но лично я считаю, что следует снять со Старшего всякую ответственность за казнь предателя: гипотеза о его соучастии в убийстве, по моему мнению, грешит недостатком исторической логики.
Эта дискуссия является окончательной версией более общей проблемы: о том, как должны были относиться Добрые Люди к насилию во времена репрессий, и могли ли они брать на себя ответственность за него. По крайней мере, епископы Монсегюра в 1243-1244 гг. ни в каком случае не могли отказать своим верующим, воинственным фаидитам, в праве драться для самозащиты, и защищаться против осаждающих. Согласно той же логике, верующие Пейре Отье - Фелип де Ларнат, Пейре д'Ареа и сыновья Изаура, имели множество причин действовать по своему усмотрению, не обращаясь в данном случае за советом к своим религиозным авторитетам, тем более, что предательство фальшивого бегина серьезно угрожало им самим в первую очередь. Возможный арест Добрых Людей фактически, и даже можно сказать автоматически, вел к аресту верующих.
Обет правды для Добрых Людей был становым хребтом их веры. Определяя свой религиозный путь, они употребляли формулу «путь праведности и истины», подчеркивая, что следуют путем апостолов, «которые никогда не лгали и не обманывали» [7]. Они всегда должны были говорить правду, ничего не скрывая. Некоторые свидетельства перед Инквизицией дают нам понять, что заботясь о том, чтобы не впасть в грех лжи через умолчание или незнание - особенно, когда они проповедовали Слово Божье - Добрые Люди воздерживались от всяких категорических высказываний, употребляя осторожные выражения, наподобие «Если Бог так захочет», «как я считаю», или «можно сказать, что…». Мы уже встречались также с мысленными оговорками, сопровождавшими, к примеру, практику ношения меча в качестве аксессуара к одежде подпольщиков. Однако, ничего подобного не встречается в словах Доброго Человека Пейре Отье, которые передают верующие. По-видимому, он говорил достаточно легко и свободно. Конечно же, непринужденность ученого клерка позволяла ему без труда так вести себя. Но сам он понимал эту проблему и ясно ее анализировал, не поколебавшись даже однажды разъяснить ее для молодого верующего Пейре Маури:
Пейре, Вы расспрашивали меня о многих вещах. Но в будущем, когда Вы будете видеть Доброго Человека, не расспрашивайте больше: он знает, что должен сказать, но Вы можете спросить его о том, на что он не будет знать, как ответить. А поскольку ему нужно будет что-нибудь ответить на Ваш вопрос, и если он не скажет правды, то совершит ошибку, и придется ему поститься три дня. А это грех, вводить в искушение Доброго Человека. Он знает, что должен сказать верующему… [8]
Не следует вводить в искушение Доброго Человека. Он не должен солгать из-за незнания или по оплошности. Без сомнения - и у нас еще будет случай к этому вернуться - бывший нотариус из Акса деликатно намекает на своего не очень образованного собрата, Доброго Человека Андрю из Праде, бывшего ткача из земли д’Айю.
Этот абсолютный обет правды Добрых Людей мог иметь трагические последствия в случае поимки одного из них. Добрый Человек не должен был лгать даже инквизитору, и не должен был ни о чем умалчивать. Он должен был говорить правду, отвечая на вопросы судьи, и если он ее знал, то не мог сказать, что не знает. Правду о себе, но также и о верующих. Он мог попытаться уклониться от ответа на неконкретный вопрос, например, о своей вере, используя практику мысленных оговорок, отвечая: «Я верю во всё, во что верит святая католическая Церковь», при этом не произнося прилагательного «Римская», и имея в виду, что эта святая Церковь не что иное, как катарская Церковь. Но на прямой и конкретный вопрос типа: «Принимал ли Вас у себя такой-то? Ел ли он хлеб, благословленный Вами?», или же «Кто Вам дал синий камзол, который на Вас?» - нельзя было ответить ничего, кроме правды.
Верующие знали это, однако со всем мужеством защищали и почитали подпольных служителей: они уважали обет правды Добрых Людей. Сами они, верующие, мужчины и женщины подполья, будучи арестованными и представ перед инквизитором, часто с большой твердостью отказывались выдать своих Добрых Людей, даже под пытками; но их Добрые Люди, монахи, подчиненные обету правды апостолов, не могли ни солгать, ни отказаться говорить известную им правду. Если бы они солгали хоть раз, то перестали бы быть Добрыми Людьми, а Церковь Божья уже не была бы Церковью Божьей. Этот парадокс трагически высвечивает конец данной истории. Собственно, им можно объяснить насильственную реакцию сеньора де Ларнат и его людей перед лицом явного предательства.
Верный евангельским правилам, Добрый Человек Пейре Отье, как и его братья, остерегался лгать, убивать даже животное, и - поскольку мы ему доверяем - соглашаться на какое-либо убийство, так же, как он остерегался богохульствовать или проклинать, воровать или совершать нечестные поступки. Увидев животное в ловушке, Добрый Человек должен был освободить его, однако, возместить убыток охотнику, положив на это место монету: так учит ритуал. Особенно значимо то, что в глазах верующих Добрые Люди были теми, «кто не делает никому зла». Несчастный Пейре Лафонт, крестьянин из Вайши, был осужден инквизитором Жаком Фурнье за то, что протестовал против ареста Доброго Человека: «Зная, что еретики не делают никому зла, я считаю грехом причинять им зло… [9]». Добрый Человек Жаум Отье, сын Старшего, объясняет это в яркой речи, обращенной к пастуху Пейре Маури. Возможно, это и есть прямой ответ Добрых Людей на проблему, поставленную нами чуть выше. Даже для благого дела, даже самому дьяволу лично, причинять зло немыслимо…
Причинять зло кому бы то ни было, даже самому дьяволу, это грех… Вы же можете видеть, что мы не делаем зла никому. Причинять зло настолько тяжелый грех, что даже если Вы делаете это ради блага, или надеетесь, что мы все равно Вас примем, не следует никому делать зла… [10]
[1] Письмо Эвервина из Штайнфельда Бернару из Клерво, пер. А.Бренон, Archipels, p.50-53.
[2] Пейре Маури, J.F. 946.
[3] Раймонд Изаура, G.A. Pal. 280-281.
[4] Об этих эпизодах многочисленные свидетельства Пейре Маури перед Жаком Фурнье.
[5] Все эти предписания в 11 главах о том, какова должна быть Церковь Божья, содержатся в Дублинском Ритуале на окситан. Полный перевод в издании Nelli, Ecritures, p.274-288.
[6] Себелия Пейре , J.F. 581-582.
[7] Пейре Отье - Пейре Маури, J.F. 924.
[8] Пейре Отье - Пейре Маури, J.F. 927.
[9] Раймонд Гомберт против Пейре Лафонта, J.F. 644.
[10] Жаум Отье - Пейре Маури, J.F. 931.
Верные образу общинной жизни, особенно трудно соблюдаемому во времена преследований, катарские монахи должны были соблюдать определенное количество практик воздержания. Эта «жизнь святая и преисполненная лишений», по выражению рейнских катаров XII века [1], фактически являлась очень суровой монашеской аскезой. Обет целомудрия, наряду с обетами бедности и послушания, фигурирует среди традиционных обетов вступления в посвященную жизнь. Катарские монахи прибавляли к этому ограничения в пище, суровость которых не имеет аналогов в контексте средневекового христианства.
Будучи бедными лично, Добрые Люди не доходили в своем ригоризме до «нищенства», которым отличались францисканцы XIII столетия. Живя работой своих рук, а не прося милостыню, они долгое время сами обеспечивали собственное существование и функционирование своих Церквей, по крайней мере, до периода систематизации репрессий. Эта обязанность апостольской работы, впрочем, не мешала им получать дары и пожертвования от верующих и послушников, принимающих обеты. Так, катарские Церкви долго имели в своем распоряжении собственные религиозные дома; там осуществлялась благотворительная деятельность, работали школы, и, возможно, даже scriptoria, где изготовлялись Библии, трактаты и ритуалы для их использования. В начале XIV века подпольная Церковь Пейре Отье располагала только трофеями и распоряжалась деньгами для своих нужд и поддержки подпольных сетей. Рвение верующих, собиравших для Добрых Людей скромное вспомоществование, в деньгах, или, чаще, натурой - мотки шерсти, ткани, свечи, хлеб, мед, зерно, рыбу - показывает, насколько их повседневная жизнь оставалась зависящей от случая. Старший Пейре из Акса, оставивший комфортабельную жизнь, чтобы следовать своей вере, жил отныне тем, что ему выпадало - однако, ничто не мешало ему угощаться рыбным паштетом, приготовленным какой-нибудь верующей специально для него, или пить вино или воду из стеклянного бокала, если кто-нибудь ему предлагал. Точно так же, как в бедном доме он пил из глиняной кружки.
Послушание - обет того же рода у катарских монахов, как и у цистерианских или бенедиктинских - следование правилам и повиновение вышестоящей иерархии. Спаянность маленькой группы, возглавляемой Пейре Отье, то, как она прибегала к авторитету диакона или «главного еретика» на Сицилии в случае нарушения обетов, демонстрирует также ее структурную верность, удивительную в таком контексте постоянных преследований. Но мы еще к этому вернемся.
Обет целомудрия - это наиболее явный знак христианской монашеской жизни. Никогда ни у кого не возникало ни малейших сомнений в том, что Добрый Человек Пейре из Акса мог нарушить этот обет. Вступая в религиозную жизнь, он оставил в другой жизни все подобные желания и удовольствия. Возможно, как это практиковалось до преследований, его супруга Азалаис - и даже его возлюбленная Монета - освободили его от всех супружеских и телесных связей. Во всяком случае, он вошел в возраст, когда телесные желания уже ослабевают. Может быть, труднее было соблюдать обет целомудрия молодым Добрым Людям, начиная с его сына Жаума, которому было около восемнадцати лет в 1300 году, или Понса Бэйля или Понса де На Рика, которым это не удалось (потому что это, скорее всего, был телесный грех). Чтобы ограничить искушение, Добрые Люди избегали даже сидеть на одной лавке с женщиной, и, как правило, ее касаться - за исключением consolament, когда она становилась Доброй Женщиной, и они благоговейно брали руки доброй верующей в свои. Верующие называли их теми, «кто не прикасается к женщинам». Тогда как клирики Церкви Римской, как это неоднократно замечалось, публично показывались с любовницами…
Вспомним, как однажды ночью, в Ларнате, Пейре Отье посоветовал юному Раймонду Изаура избегать прикосновения к голой коже больной, которую он унес из ее дома на руках после ее consolament. Умирающая, Гильельма Катала, отныне стала Доброй Женщиной, соблюдающей обет целомудрия.
Аскеза в пище Добрых Людей была наиболее явным внешним проявлением их образа жизни, способным выдать монаха-подпольщика. Она могла привлечь внимание возможных шпионов. Катарские монахи, следовавшие более строгим постам, чем бенедиктинцы и даже цистерианцы, практически постились круглый год, исключив из своего рациона все продукты животного происхождения, а именно мясо и молочные продукты. К тому же, они постились на хлебе и воде один день из двух на протяжении целого года и соблюдали три ежегодных поста. Таким образом, исключением в христианском контексте была суровость их постов, но не их природа. В целом можно сказать, что они круглый год практиковали именно тот образ питания, который их собратья из Римской Церкви соблюдали только в Великий Пост и по пятницам, в воспоминания Страстей. Запрещенным продуктом, unctura, были животные жиры. Добрые Люди ели рыбу, как и все христианские монахи, и не только потому, что в то время рыб относили скорее к водорослям, чем к животным, но и потому, что сам Христос чудесным образом умножил ее, как и хлеб, и накормил людей, последовавших за Ним в пустыню. По сути дела, нет особой разницы между рыбой, которую, как вспоминает Гийом Эсканье, Пейре Отье сам готовил однажды утром в фоганье в Арке, и той, которую мы ели в детстве по пятницам.
Заметим, кстати, что Добрый Человек сам себе готовил. Довольно часто, чтобы избежать всякого контакта с жирными остатками на семейных сковородках, подпольные служители предпочитали готовить сами в собственной посуде, которую носили с собой. Не забудем, что в начале XIV века, кроме некоторых железных сковородок, большинство горшков, мисок и другой утвари было из неглазированной керамики, относительно пористой и пропитанной жиром. Потому мы видим, как, например, Бернат Белибаст, проводник Доброго Человека Фелипа из Кустауссы, энергично оттирает пеплом не очень чистую крышку, которую хозяйка таверны любезно дала ему, когда он варил рыбу для своего Доброго Человека в новом горшке, купленном специально для этого [2].
Добрые Люди пользовались также услугами некоторых особо преданных верующих, умевших для них готовить. На Себелия Бэйль из Акса и некоторые другие считали, что им выпала особая честь, что они могут собственными руками приготовить трапезу для тех, кто у них ночевал. Отметим еще, что Пейре Отье и его братья, кажется, довольно доверчиво принимали дары верующих - как рыбный паштет Себелии Пейре и Маркезы Ботоль - не боясь, что те могут вмешать в паштет яйцо. В целом, благодаря помощи верующих, всегда готовых позаботиться об их нуждах и собиравших для них пожертвования, Добрые Люди ни в чем не нуждались. Впрочем, очень часто, прибывая в какой-либо дом, Добрые Люди приносили туда продукты или давали своим хозяевам достаточно денег для их покупки; они щедро делились всем, что им приносили: форелью, хлебом, вином. Мало того, исключительная строгость их режима воздержания, когда им часто приходилось жить только на хлебе и воде, в их случае могла быть причиной определенных проблем, особенно чувствительных для людей, которые много ходят и мало спят. В этом смысле можно понять долгую болезнь, поразившую Старшего Пейре из Акса в первый год его апостольского служения, в связи с чем он должен был провести много времени в постели, вначале в Ларнате, а потом в Меренах. Или, например, незаживающую язву на ноге юного Жаума Отье, которому часто приходилось, несмотря на усталость, жить только Святым Духом и свежей водой.
Раймонд Изаура, сын семьи из Ларната, рассказывает инквизитору о меню трапезы, которую он однажды вечером, весной 1301 года, делил с Добрыми Людьми Пейре и Жаумом Отье. Это было в благородном доме Пейре д'Ареа, в Квие. Раймонд принес Добрым Людям двадцать яблок от доброй верующей Миракли Ассалит, дамы из сеньорального клана Рабата. Добрые Люди куртуазно пригласили его за свой стол - и в тот вечер, когда за столом прислуживали мать и жена хозяина, Раймонд Изаура ел вместе со Старшим и его сыном, со всей христианской умеренностью, «хлеб, фиги и турецкий горох», и возможно, они пили немного вина, но молодой человек сказал инквизитору, что он не очень хорошо помнит [3].
Оказавшись вне своего круга, Добрые Люди попадали в очень большую опасность. Несмотря на переодевания, их могли уличить любопытные или шпионы именно из-за их режима питания - например, когда в таверне они отказывались пользоваться общим котелком и ели какую-нибудь репу. В целом, если вспомнить, к примеру, Фелипа из Кустауссы и Берната Белибаста, проводники умело и решительно прикрывали их. Пейре Отье, по крайней мере, исходя из того, что нам известно, никогда не путешествовал без проводника. До самого трагического конца своей земной апостольской жизни, Старшего, даже больше, чем других Добрых Людей, сопровождали, эскортировали, защищали. Не то, что десять или пятнадцать лет спустя, когда последний из известных Добрых Людей, Гийом Белибаст, должен был сам, будучи на глазах у посторонних, проявлять чудеса изобретательности, чтобы из его миски исчезало мясо, а он бы его не ел, чтобы благословлять хлеб и произносить benedicite под носом неискушенных гостей и потенциальных доносчиков [4].
Это настоятельное соблюдение катарами монашеских обетов - общинной жизни, обета целомудрия, ритуальных постов - снимает всякую двусмысленность относительно некоторых практик, следующих за consolament ad mortem, которые могли быть плохо поняты. Так, настоятельное желание Добрых Людей оставаться до самого конца рядом с умирающим или умирающей, объяснялось беспокойством, чтобы он или она не нарушили перед смертью обета общинной жизни. Знаменитая endura, безусловно, была всего лишь соблюдением человеком, получившим утешение, практиковавшихся катарами воздержаний в пище. Вспомним также предупреждение о том, что прикосновение Раймонда Изауры к телу умирающей Гильельмы Катала может подвергнуть опасности обет целомудрия новой Доброй Женщины. Нарушив малейший из этих обетов, умирающий или умирающая рисковали спасением своей души - спасением, так трудно достижимым из рук подпольного Доброго Человека, презревшего так много опасностей, чтобы его уделить.
Путь праведности и истины
Дублинский Ритуал катаров, сохранившийся, заметим, в копии XIV века, последовательно излагает черты sancta Gleisa, катарской Церкви:
Эта Церковь Божья получила от Господа нашего Иисуса Христа такую власть, что по ее молитве прощаются грехи… Эта Церковь остерегается убийств и не воспринимает убийства ни в каком виде… Эта Церковь остерегается прелюбодеяния и всякой скверны… Эта Церковь остерегается совершать кражи или нечестные поступки… Эта Церковь остерегается лгать и давать лживые свидетельства… Эта Церковь остерегается давать клятвы… Эта Церковь остерегается хулы и проклятий… Эта Церковь придерживается всех заповедей закона жизни… Эта Церковь страдает от преследований и гонений и принимает мученичество во имя Христа… Эта Церковь практикует духовное крещение посредством наложения рук, через которое нисходит Дух Святой…» [5]
Добрый Человек Пейре из Акса принадлежал к святой Церкви, той, которая получила от Христа власть прощать. Никогда он не убивал, даже животное, и не соглашался ни с каким убийством, даже если речь шла о предателе, готовом продать его братьев, что, к сожалению, случалось довольно часто во времена преследований. Это абсолютное правило, к примеру, запрещает в принципе даже думать о том, что Старший или какой-нибудь из Добрых Людей мог сознательно допустить казнь бегина Гийома Денжана, о которой здесь уже подробно писалось - и что было вероятным делом рук верующих, и особенно, верующих, владеющих мечом. Я поднимаю эту проблему, потому что, как мы уже видели, Старший был полностью в курсе дела, или, по крайней мере, одного из аспектов этого дела. Ведь это он рассказывает Себелии Пейре, что племянники предупредили его о двуличности этого персонажа - «и, благодаря этим сведениям, (Добрые Люди) тщательно береглись, чтобы не пропасть из-за этого Гийома Денжана» [6]. Что следует понимать под этим «тщательно береглись»? На этом этапе размышлений подобный вопрос неизбежен. Значит ли это, что Старший просто предупредил своих братьев, других Добрых Людей, чтобы они не принимали Гийома Денжана за верующего? Или же он предстает здесь перед нами как фактический подстрекатель, оставаясь в стороне, но предоставив действовать верующим? Если следовать фактам, то в рассказе о Пейре Отье вообще не упоминаются верующие, а описывается ситуация, возникшая только между Добрыми Людьми.
Представить, что Пейре Отье предоставил - тактически - верующим свободу действий, в какой-то степени закрыв глаза на убийство, означает признать утрату им монашеского статуса в собственных глазах, с точки зрения его веры; такой поступок был бы равен отречению, самоотлучению от Церкви, сознательному и на глазах у своих братьев. Допустив убийство, Пейре Отье - и он прекрасно это знал - немедленно переставал быть Добрым Человеком и утрачивал всякую власть связывать и развязывать, полученную благодаря cоnsolament - хотя, конечно, мог восстановить ее после сложного процесса покаяния и повторного утешения в Ломбардии или на Сицилии из рук иерархов. Мог ли Добрый Человек сознательно позволить себе столь мрачную сделку с Евангелием, и избегнуть при этом чувства религиозного лицемерия - отдать предателя на волю своих верующих, а открыто этого не признавать, мол «делайте, что хотите, а я не желаю ничего знать»? Мне трудно себе представить Пейре Отье, допускающего подобные выверты со своей совестью и своей верой - совестью Старшего Gleisa de Deu, доказавшего искренность своей веры мученичеством.
Ничто в показаниях, которыми мы располагаем, не позволяет нам разрушить образ апостольского служения Пейре Отье. Наоборот, харизматический авторитет, которым он обладал до самого конца для своей Церкви и верующих, показывает нам, что его репутация святого человека оставалась незапятнанной. То, что он сам вспоминает об эпизоде с настоящим/ложным бегином перед верующей, недвусмысленно говорит о том, что для него это не было проблемой вообще. Цинизм и Realpolitik здесь исключаются. Конечно, из-за недостатка неоторых сведений, вопрос может остаться открытым, но лично я считаю, что следует снять со Старшего всякую ответственность за казнь предателя: гипотеза о его соучастии в убийстве, по моему мнению, грешит недостатком исторической логики.
Эта дискуссия является окончательной версией более общей проблемы: о том, как должны были относиться Добрые Люди к насилию во времена репрессий, и могли ли они брать на себя ответственность за него. По крайней мере, епископы Монсегюра в 1243-1244 гг. ни в каком случае не могли отказать своим верующим, воинственным фаидитам, в праве драться для самозащиты, и защищаться против осаждающих. Согласно той же логике, верующие Пейре Отье - Фелип де Ларнат, Пейре д'Ареа и сыновья Изаура, имели множество причин действовать по своему усмотрению, не обращаясь в данном случае за советом к своим религиозным авторитетам, тем более, что предательство фальшивого бегина серьезно угрожало им самим в первую очередь. Возможный арест Добрых Людей фактически, и даже можно сказать автоматически, вел к аресту верующих.
Обет правды для Добрых Людей был становым хребтом их веры. Определяя свой религиозный путь, они употребляли формулу «путь праведности и истины», подчеркивая, что следуют путем апостолов, «которые никогда не лгали и не обманывали» [7]. Они всегда должны были говорить правду, ничего не скрывая. Некоторые свидетельства перед Инквизицией дают нам понять, что заботясь о том, чтобы не впасть в грех лжи через умолчание или незнание - особенно, когда они проповедовали Слово Божье - Добрые Люди воздерживались от всяких категорических высказываний, употребляя осторожные выражения, наподобие «Если Бог так захочет», «как я считаю», или «можно сказать, что…». Мы уже встречались также с мысленными оговорками, сопровождавшими, к примеру, практику ношения меча в качестве аксессуара к одежде подпольщиков. Однако, ничего подобного не встречается в словах Доброго Человека Пейре Отье, которые передают верующие. По-видимому, он говорил достаточно легко и свободно. Конечно же, непринужденность ученого клерка позволяла ему без труда так вести себя. Но сам он понимал эту проблему и ясно ее анализировал, не поколебавшись даже однажды разъяснить ее для молодого верующего Пейре Маури:
Пейре, Вы расспрашивали меня о многих вещах. Но в будущем, когда Вы будете видеть Доброго Человека, не расспрашивайте больше: он знает, что должен сказать, но Вы можете спросить его о том, на что он не будет знать, как ответить. А поскольку ему нужно будет что-нибудь ответить на Ваш вопрос, и если он не скажет правды, то совершит ошибку, и придется ему поститься три дня. А это грех, вводить в искушение Доброго Человека. Он знает, что должен сказать верующему… [8]
Не следует вводить в искушение Доброго Человека. Он не должен солгать из-за незнания или по оплошности. Без сомнения - и у нас еще будет случай к этому вернуться - бывший нотариус из Акса деликатно намекает на своего не очень образованного собрата, Доброго Человека Андрю из Праде, бывшего ткача из земли д’Айю.
Этот абсолютный обет правды Добрых Людей мог иметь трагические последствия в случае поимки одного из них. Добрый Человек не должен был лгать даже инквизитору, и не должен был ни о чем умалчивать. Он должен был говорить правду, отвечая на вопросы судьи, и если он ее знал, то не мог сказать, что не знает. Правду о себе, но также и о верующих. Он мог попытаться уклониться от ответа на неконкретный вопрос, например, о своей вере, используя практику мысленных оговорок, отвечая: «Я верю во всё, во что верит святая католическая Церковь», при этом не произнося прилагательного «Римская», и имея в виду, что эта святая Церковь не что иное, как катарская Церковь. Но на прямой и конкретный вопрос типа: «Принимал ли Вас у себя такой-то? Ел ли он хлеб, благословленный Вами?», или же «Кто Вам дал синий камзол, который на Вас?» - нельзя было ответить ничего, кроме правды.
Верующие знали это, однако со всем мужеством защищали и почитали подпольных служителей: они уважали обет правды Добрых Людей. Сами они, верующие, мужчины и женщины подполья, будучи арестованными и представ перед инквизитором, часто с большой твердостью отказывались выдать своих Добрых Людей, даже под пытками; но их Добрые Люди, монахи, подчиненные обету правды апостолов, не могли ни солгать, ни отказаться говорить известную им правду. Если бы они солгали хоть раз, то перестали бы быть Добрыми Людьми, а Церковь Божья уже не была бы Церковью Божьей. Этот парадокс трагически высвечивает конец данной истории. Собственно, им можно объяснить насильственную реакцию сеньора де Ларнат и его людей перед лицом явного предательства.
Верный евангельским правилам, Добрый Человек Пейре Отье, как и его братья, остерегался лгать, убивать даже животное, и - поскольку мы ему доверяем - соглашаться на какое-либо убийство, так же, как он остерегался богохульствовать или проклинать, воровать или совершать нечестные поступки. Увидев животное в ловушке, Добрый Человек должен был освободить его, однако, возместить убыток охотнику, положив на это место монету: так учит ритуал. Особенно значимо то, что в глазах верующих Добрые Люди были теми, «кто не делает никому зла». Несчастный Пейре Лафонт, крестьянин из Вайши, был осужден инквизитором Жаком Фурнье за то, что протестовал против ареста Доброго Человека: «Зная, что еретики не делают никому зла, я считаю грехом причинять им зло… [9]». Добрый Человек Жаум Отье, сын Старшего, объясняет это в яркой речи, обращенной к пастуху Пейре Маури. Возможно, это и есть прямой ответ Добрых Людей на проблему, поставленную нами чуть выше. Даже для благого дела, даже самому дьяволу лично, причинять зло немыслимо…
Причинять зло кому бы то ни было, даже самому дьяволу, это грех… Вы же можете видеть, что мы не делаем зла никому. Причинять зло настолько тяжелый грех, что даже если Вы делаете это ради блага, или надеетесь, что мы все равно Вас примем, не следует никому делать зла… [10]
[1] Письмо Эвервина из Штайнфельда Бернару из Клерво, пер. А.Бренон, Archipels, p.50-53.
[2] Пейре Маури, J.F. 946.
[3] Раймонд Изаура, G.A. Pal. 280-281.
[4] Об этих эпизодах многочисленные свидетельства Пейре Маури перед Жаком Фурнье.
[5] Все эти предписания в 11 главах о том, какова должна быть Церковь Божья, содержатся в Дублинском Ритуале на окситан. Полный перевод в издании Nelli, Ecritures, p.274-288.
[6] Себелия Пейре , J.F. 581-582.
[7] Пейре Отье - Пейре Маури, J.F. 924.
[8] Пейре Отье - Пейре Маури, J.F. 927.
[9] Раймонд Гомберт против Пейре Лафонта, J.F. 644.
[10] Жаум Отье - Пейре Маури, J.F. 931.