Аксакова-Сиверс Татьяна Александровна (часть 4: 1930-е)
Браки аристократов в 1930
Егоров и Юрий Львов приняли заказ на ремонт лифтов в здании главного почтамта, который, как известно, находится поблизости от Мойки. Это соседство дало мне возможность видеть, что Юрий Сергеевич в час окончания занятий часто ожидает у подъезда выхода какой-то молодой особы. (Владимир Сергеевич сообщил, что ее зовут Антонина.) Дело это завязалось «крепко», продолжалось долго и закончилось самым неожиданным образом: после того как на Охту переселилась семья Сергея Сергеевича, поступившего слесарем на один из заводов, родители Львовы пожелали жить поближе к сыновьям. Владимир Сергеевич нанял для них довольно большую дачу в Тайцах, по дороге в Гатчину, и переезд состоялся. На судьбе Юрия это отразилось так, что, поразмыслив, папа и мама решили его женить и в ультимативной форме предложили ему немедленно ехать в Тифлис и делать предложение княжне Ратиевой, которая была им давно знакома и, как невеста, отвечала всем их требованиям. Юрий Сергеевич встретил этот ультиматум без всякого энтузиазма, однако, воспитанный в рамках Домостроя, он «поспешно в путь потёк» и через месяц вернулся женатым.
Вернувшийся из очередной ссылки и гостивший у сестры Дмитрий Гудович, упомянул, что в Ленинград вскоре должна прибыть какая-то молодая особа, бывшая с ним в ссылке. Сергей Львов усмотрел возможность «мезальянса» и решил противодействовать. Первый его шаг заключался в том, что, когда это особа появилась на Охте, ей было сказано, что Дмитрий уехал в Москву. Во второй ее приход Сергей разыграл роль Жермона из «Травиаты». Не пригласив ее зайти в дом, он среди двора стал взывать к ее благородным чувствам, умоляя не губить жизнь Дмитрия неравным браком, выражал уверенность, что последний ее не любит, а если и любит, то это не надолго. Проповедь, по-видимому, упала на благодарную почву, потому что посетительница заплакала и ушла. А Сергей, рассказывая на Мойке, как ему удалось отвести от семьи опасность мезальянса, все же добавил: «Вы знаете, мне даже ее стало немного жаль!» (Само собой разумеется, что Дмитрий Гудович был в полном неведении об этих демаршах.)
Лишенцы
В 1931 году, после статьи «Головокружение от успехов», репрессии из деревни перешли на город: началась чистка соваппарата. Люди (главным образом по признакам социального происхождения) «вычищались» двояким способом: по III категории они изгонялись только из данного учреждения, по II же категории они изгонялись без права поступления куда бы то ни было. Положение «вычищенных» было поистине трагичным - они лишались заработка, хлебной карточки и вообще всех гражданских прав. Тут впервые русский язык обогатился словом «лишенец». Был «вычищен» зав. нумизматическим отделом Алексей Алексеевич Ильин, человек высокой эрудиции, только потому, что его отец был основателем и владельцем известного на всю Россию картографического издательства. В Москве «лишенцем» был Константин Сергеевич Станиславский, до тех пор пока Луначарский, поняв всю глупость положения, не привез ему с извинениями хлебную карточку - символ реабилитации. На краю «лишенства» оказалась Наточка Оболенская - ее, как «бывшую княгиню», должны были не только лишить карточки, но выселить из квартиры в Левшинском переулке. Шла уже переписка о том, что она, распродав вещи, приедет на Мойку - однако, в последний момент ей удалось доказать, что и до революции она была «трудящаяся». Очень помогли фотографии, где она была изображена среди детей приютов, которыми она занималась, и раненых в лазаретах, где она работала.
Граждане, сдавайте валюту
Следующая зима (1931-32) ознаменовалась арестом Владимира Сергеевича Львова - арестом непродолжительным, но очень мучительным. Это мероприятие было (мягко говоря!) своеобразным: оно преследовало не политическую, а политико-экономическую цель - изъятие ценностей и валюты у людей, которые подозревались в обладании таковыми (кустари, врачи с широкой практикой и т.п.). Владимир Сергеевич попал в эту компанию «как кур во щи» - у него кроме одного костюма, который он за это время сумел заказать, и сложенного на Охте своими руками горна для обжига фарфора, ничего не было. Однако те две недели на Нижегородской улице, которые понадобились для того, чтобы этому поверили, стоили ему здоровья: он вышел с воспалением легких и изводившим его потом долгое время фурункулезом.
Хуже это дело закончилось для известного доктора-гинеколога Бориса Ивановича Ашхарумова, человека весьма немолодого. После двухдневного пребывания на Нижегородской улице Борис Иванович пришел домой в сопровождении двух агентов и указал им на закрытую на зиму балконную дверь. Агенты эту дверь распечатали, взяли находившуюся замурованной на балконе шкатулку с ценными вещами и ушли. Ранее общительный и даже веселый, Борис Иванович после этого стал неузнаваем. Два дня он молчал, а потом сказал: «После того, что мне пришлось перенести, я жить больше не могу!» и ночью отравился морфием. На этот раз его удалось спасти, немедленно доставив в Мариинскую больницу, но неделю спустя, воспользовавшись кратковременной отлучкой жены, он бросился вниз со злополучного балкона. Балкон этот, выходивший на Лиговскую улицу, находился на 4 этаже, и смерть была мгновенной. Похоронили Бориса Ивановича на Малой Охте. Что касается Владимира Сергеевича, то он сохранил не только здравый рассудок, но и несломленную энергию. Как только было ликвидировано его воспаление легких, он снова принялся за свой фарфор. Он с гордостью показывал мне готовую продукцию: стеллажи, уставленные рядами белых маленьких деталей для ткацких машин и электрических установок. В ответственные дни, когда эти изделия обжигались в горне, он без сна дежурил у печи по двое суток, поддерживая нужную температуру, при этом он хвалился тем, что у него в мастерской всегда чисто, только немного белой пыли - нет ни ржавчины, ни смазочных масел, ни тряпок, как у металлистов. «Кроме того, - добавлял он, - в возне с глиной есть что-то уходящее в глубь веков».
Тонкая грань между честностью и сотрудничеством
В 1932 году сначала Борис, а потом и я подверглись вызову на Гороховую. Причиною был брат Бориса Сергей, который, как мы поняли, нелегально перешел границу. Никаких сведений о нем с 1926 года, когда я видела его в Париже, мы не имели, и это, по-видимому, было известно. Поэтому в центре внимания стояли мои разговоры с ним при встрече, то есть 7 лет назад. Я сказала, что он расспрашивал меня о жизни в СССР (что было вполне естественно) и что я отвечала на его вопросы в общих чертах - никаких сведений, выходящих за круг обывательских, я не давала и не могла давать, так как ими не обладала. Когда я увидела, что в протоколе мои слова сформулированы: «Я информировала его о жизни в СССР» - я восстала против глагола «информировала» и настояла, чтобы он был заменен глаголом «рассказывала ему».
(1937) Поскольку я присутствовала на встрече Нового года и сидела за одним столом с легендарным Орловым, от меня желали добиться разоблачения тайн этого «преступного сборища». За три допроса добились весьма малого: я признала, что Орлов назвал саратовских студентов ослами; под всеми другими обвинениями написала: «отрицаю».
Популярные имена 30-х
С половины зимы 1933-34 года стала совслужащей в «Матьимладе» и терпеливо регистрировала новорожденных «Эрастов» (один раз даже попался «Эверест»!), Эльвир и Нинелей. Наше учреждение было показательным - его часто посещали иностранные экскурсии, и несколько раз я имела случай удивить американцев и французов (а еще более своих коллег!), заговорив с ними на их языке.
Кирову приготовиться
Весной 1934 года я узнала, что Борис Столпаков и его три товарища арестованы и отправлены в Москву. Наконец Софии Николаевне удалось получить свидание с сыном и Борис ей сказал: «Мамочка! Не удивляйся и не осуждай - я должен был подписать, что собирался убить Кирова. Я не мог поступить иначе. Но это ничего - мне обещали: за то, что я подписал, мне дадут только три года и все!» Через день всех четверых расстреляли. Надо добавить, что в ту пору С.М. Киров был жив и здоров и потому вся эта инсценировка казалась чем-то выходящим за грани человеческого разумения.
Киров пошёл
1 декабря кто-то из их знакомых по телефону сообщил, что в Смольном выстрелом из револьвера убит Киров. Всех охватило то нервное возбуждение, которое сопровождает весть о катастрофе. Должна сознаться, что меня очень волновал вопрос - кто стрелял - если бы это был какой-нибудь безумный офицер-эмигрант, можно было ждать нового удара по и без того истерзанным остаткам дворянского класса. Узнав, что Николаев не офицер, не эмигрант и не дворянин, а партиец-оппозиционер, я несколько успокоилась, хотя в комментариях к покушению чувствовалась какая-то неясность и недоговоренность. Когда я вернулась домой, я услышала крики и рыдания - вся квартира, кроме сотрудника НКВД, который отсутствовал, была в движении. Особенно горестно оплакивала Кирова жившая против меня работница одной из фабрик и, видя эту реакцию, я поняла, что Сергей Миронович был очень популярен среди ленинградских рабочих. Через два дня мы с содроганием прочли в газетах, что «в ответ на злодейское убийство Кирова в ДПЗ расстреляно 120 "заложников"» - людей, к покушению никакого отношения не имевших, но арестованных по 58-й статье. Побуждения и роль убийцы Николаева, стрелявшего в себя, но неудачно, так и остались для широкой публики непонятными.
Бизнес в 1935
К началу 1935 года я смотрела на его осунувшееся лицо и чувствовала, что он страшно переутомлен. Незадолго до того Владимир Сергеевич перевел свою мастерскую на производство точильно-шлифовальных кругов, на которые был спрос; он работал сверх сил, питался как попало, ходил в трескучий мороз в курточке и потертой шапке гжельских времен - все деньги уходили в Тайцы, на оборудование мастерской и на уплату колоссальных налогов.
Спасение от арестов
Январь 1935 прошел тревожно: стали доходить слухи о начавшихся повальных арестах, а 1 февраля я встретила на Невском Марию Александровну (Мариньку), которая сообщила, что ночью взяты Сергей и Юрий. Владимир пока уцелел. Примчавшись ко мне вечером, он сообщил о своем решении немедленно, пока не поздно, ехать в Москву. Этот проект встретил мое полное одобрение - поскольку аресты носили чисто территориальный характер и не были связаны ни с каким «делом», важно было выиграть время и не попасть в общую кашу. Владимир Сергеевич уехал, и можно было надеяться, что он избегнет участи своих братьев, как избежал в 1924 году, выскочив в окно. Но тут случилось нечто невероятное: незадолго до описываемых мною событий Сергей Евгеньевич Львов затеял тяжбу с хозяйкой занимаемой им в Тайцах дачи по вопросу квартирной платы (дело касалось суммы в 100 или 200 рублей) и передал дело в суд. Разбор назначен был на начало февраля, но поскольку дача была нанята на имя Владимира Сергеевича, а не Сергея Евгеньевича, личное присутствие первого оказалось нужным для того, чтобы судопроизводство состоялось в назначенный срок. Отец не нашел ничего умнее, как вызвать Владимира из Москвы телеграммой. Тот, воспитанный в рамках Домостроя, немедленно явился, но на суде фигурировать уже не смог, так как сразу по приезде в Ленинград очутился в ДПЗ по линии НКВД.
Двумя днями позднее я получила повестку, приглашавшую меня явиться туда же на следующий день, т.е. 11 февраля к 12 часам дня (№ комнаты был указан). Утром я успела съездить к нашей верной Александре Ивановне, сказать ей, куда я иду, дать кое-какие распоряжения, попросить не оставлять меня в беде и сообщить отцу, если я в эту беду попаду. (Александра Ивановна точнейшим образом выполнила все мои просьбы.) В 12 часов дня 11 февраля я вошла в двери того дома на углу Литейного и Шпалерной, по поводу которого существовала загадка: «Какое самое высокое здание в Ленинграде?» И уже больше из этих дверей не вышла...
Плюсы советской эстетики
Кольцо мне было отдано, насколько я понимаю, потому, что люди, не видевшие алмазов старинной шлифовки, не знали, как оформить квитанцию. (В саратовской тюрьме оно впоследствии шло под упрощенным названием: «кольцо с белым камнем».)
Судьба советских серебряных денег
Толстая торговка, получившая у нас название «Silver Lady», была арестована за то, что собирала или скупала выпущенные в 1926 году и вскоре исчезнувшие советские серебряные рубли и полтинники, переплавляла их в слитки и относила в Торгсин.
Добрые люди
На тихом ходу, подъезжая к станции, мы умудрялись выбрасывать через щели на полотно записки нашим родным. Начинали мы обращением к населению: «Добрые люди! Отправьте, пожалуйста, это письмо по прилагаемому адресу». Знаменательно, что обе мои записки отцу, выброшенные таким образом, дошли по назначению.
Всем попробовать пора бы
Уготованный мне судьбой Локчимлаг, т.е. лагерь, расположенный близ Локчима, притока Вычегды в ее верхнем течении, в первый же год своего существования дал дефицит в 13 миллионов рублей. Этому, вероятно, способствовало то, что столовые и магазины для начальства были снабжены самыми изысканными вещами, от шампанского до свежих фруктов включительно. Все это продавалось по твердым, т.е. весьма низким ценам. В 1939 году подобная вакханалия была прекращена распоряжением свыше, может быть потому, что контраст между условиями жизни за колючей проволокой и вне ее пределов переходил границы допустимого, но скорее - из соображений экономии. Но и при наличии заманчивых материальных условий подобрать начальствующие кадры было, по-видимому, нелегко. Мало кто из лиц с прочным служебным положением соглашался на такую «работенку». В лагеря ехали люди, чем-либо провинившиеся и стремившиеся себя реабилитировать.
Лагерная мода
В проходе возникла жестокая драка между двумя молодыми особами в кокетливо надвинутых на лоб и приподнятых сзади (по уркацкой манере) косынках. Дрались они за какого-то Сашку-парикмахера.
Таджикский опий
В хирургическое отделение поступил с остеомиелитом предплечья таджик лет 35-40 по имени Шабук. Это было кроткое создание с некрасивым лицом, но очень выразительными, грустными глазами. Долгое время его лечили, долбили ему кости, но без хороших результатов. Пришлось отнять руку по локоть. За время пребывания Шабука в отделении я узнала его историю. Жил он на юге Таджикистана, недалеко от афганской границы. У отца была плантация опийного мака, и продукция, по-видимому, сплавлялась контрабандным путем в Афганистан. В семье было несколько сыновей. Однажды младший, любимец отца, по имени Али-Мамед, отправился с опием через границу и не вернулся. Отец послал старшего, наименее любимого сына, Шабука, на его розыски. Тот покорно пошел, попал в руки ГПУ, получил 58-ю статью и очутился на Вычегде, где теперь медленно и мучительно угасал. Однажды с площадки перед хирургическим отделением раздался крик, мы выбежали и увидели, что Шабук, как безумный, мчится к воротам зоны - он увидел Али-Мамеда, прибывшего с новым этапом.
Как из КРА сделать КРД
10 лет она получила за то, что, «работая сестрой в детском доме, с целью вредительства, закапала в глаза этим детям ляпис заведомо слишком высокой концентрации» (таково было предъявленное ей обвинение). Ничего подобного на самом деле, конечно, не было, а было другое: когда любимый ею человек был арестован, Клава, в силу своих душевных качеств, от него не отказалась, продолжала носить ему передачи и, требуя свидания, сказала пару резких слов в комендатуре. Этого было достаточно, чтобы получить КРД и 10 лет, а «глазные капли» были добавлены для большей убедительности.
Привыкание к наркотикам
Боли в бедре стали настолько нестерпимы, что я - единственный раз в жизни - кричала на всю палату и просила морфия. (В воспалительный процесс, по-видимому, включился мощный бедренный нерв.) С тех пор в продолжение четырех месяцев я весь день жила мыслью о том кубике морфия, который мне вводили в 9 часов вечера и который давал мне передышку и забвение до 4-х часов утра. С рассветом мучения возобновлялись. Удивительно то, что я совершенно не привыкла к наркотикам и, как только острые боли прошли, я никогда больше не вспоминала о морфии.
Анорексия спутник аристократии
В палате всех поражало мое упорное отвращение к пище (в условиях лагеря это казалось чем-то невероятным). По вечерам меня навещала ехавшая со мной из Саратова моя приятельница Ниночка Гернет, и каждый раз я умоляла ее незаметно унести из тумбочки масло и белый хлеб, которые мне выдавали и заставляли съедать. Когда от меня остались одни кости, и я была, говоря медицинским языком, совершенно «обезвожена», мне стали подкожно вводить большое количество физиологического раствора - как известно, это весьма неприятная процедура. Когда мне всаживали в здоровое бедро толстую и довольно тупую иглу, я говорила: «Это больно, но, конечно, лучше, чем съесть котлету».
... казенный паек состоял из черного хлеба, отвратительного супа и небольшой сырой, присоленной рыбки, съесть которую меня не мог заставить никакой голод.
Вещий сон
В монашеском конце женского барака в отдельной кабинке жила Марфуша. Марфушина кабина была украшена бумажными цветами, вязаными салфеточками и прочими принадлежностями мещанского уюта. У нее было видение, во время которого ей была указана дата ее кончины. Наутро Марфуша раздала не только бумажные цветы и салфеточки, но и все остальное имущество и стала ждать смерти, которая наступила в назначенный срок.
Методы следствия: обман
В 1937 году Анну Ивановну арестовали и обвинили в том, что, по заданию извне, она испортила всю физиоаппаратуру института травматологии и ортопедии. Несчастная женщина не верила своим ушам, так как знала, что аппаратура в полном порядке. Видя ее испуг и поняв, что они имеют дело с человеком ограниченным и привыкшим слепо подчиняться приказам свыше, решили пойти обманным путем. Ошеломленную Анну Ивановну уговорили подписать обвинительный акт, так как «это простая формальность, необходимая для блага родины по причинам ей еще непонятным». В случае выполнения этого «патриотического акта» ее обещали немедленно отпустить домой. В результате - признанное вредительство и 10 лет заключения.
Физиология жажды
Вечером, когда Полянцев спал, к нему подкрался Командиров, которого он оскорбил за карточной игрой, и топором перерубил ему горло. Дышал Полянцев через раневое отверстие. Он все время страдал от жажды. Питье через трубку его не удовлетворяло. Мозговые клетки еще не забыли, что люди пьют через рот. Он хватал чайник, выпивал до дна, вода текла через рану и заливала постель.
Егоров и Юрий Львов приняли заказ на ремонт лифтов в здании главного почтамта, который, как известно, находится поблизости от Мойки. Это соседство дало мне возможность видеть, что Юрий Сергеевич в час окончания занятий часто ожидает у подъезда выхода какой-то молодой особы. (Владимир Сергеевич сообщил, что ее зовут Антонина.) Дело это завязалось «крепко», продолжалось долго и закончилось самым неожиданным образом: после того как на Охту переселилась семья Сергея Сергеевича, поступившего слесарем на один из заводов, родители Львовы пожелали жить поближе к сыновьям. Владимир Сергеевич нанял для них довольно большую дачу в Тайцах, по дороге в Гатчину, и переезд состоялся. На судьбе Юрия это отразилось так, что, поразмыслив, папа и мама решили его женить и в ультимативной форме предложили ему немедленно ехать в Тифлис и делать предложение княжне Ратиевой, которая была им давно знакома и, как невеста, отвечала всем их требованиям. Юрий Сергеевич встретил этот ультиматум без всякого энтузиазма, однако, воспитанный в рамках Домостроя, он «поспешно в путь потёк» и через месяц вернулся женатым.
Вернувшийся из очередной ссылки и гостивший у сестры Дмитрий Гудович, упомянул, что в Ленинград вскоре должна прибыть какая-то молодая особа, бывшая с ним в ссылке. Сергей Львов усмотрел возможность «мезальянса» и решил противодействовать. Первый его шаг заключался в том, что, когда это особа появилась на Охте, ей было сказано, что Дмитрий уехал в Москву. Во второй ее приход Сергей разыграл роль Жермона из «Травиаты». Не пригласив ее зайти в дом, он среди двора стал взывать к ее благородным чувствам, умоляя не губить жизнь Дмитрия неравным браком, выражал уверенность, что последний ее не любит, а если и любит, то это не надолго. Проповедь, по-видимому, упала на благодарную почву, потому что посетительница заплакала и ушла. А Сергей, рассказывая на Мойке, как ему удалось отвести от семьи опасность мезальянса, все же добавил: «Вы знаете, мне даже ее стало немного жаль!» (Само собой разумеется, что Дмитрий Гудович был в полном неведении об этих демаршах.)
Лишенцы
В 1931 году, после статьи «Головокружение от успехов», репрессии из деревни перешли на город: началась чистка соваппарата. Люди (главным образом по признакам социального происхождения) «вычищались» двояким способом: по III категории они изгонялись только из данного учреждения, по II же категории они изгонялись без права поступления куда бы то ни было. Положение «вычищенных» было поистине трагичным - они лишались заработка, хлебной карточки и вообще всех гражданских прав. Тут впервые русский язык обогатился словом «лишенец». Был «вычищен» зав. нумизматическим отделом Алексей Алексеевич Ильин, человек высокой эрудиции, только потому, что его отец был основателем и владельцем известного на всю Россию картографического издательства. В Москве «лишенцем» был Константин Сергеевич Станиславский, до тех пор пока Луначарский, поняв всю глупость положения, не привез ему с извинениями хлебную карточку - символ реабилитации. На краю «лишенства» оказалась Наточка Оболенская - ее, как «бывшую княгиню», должны были не только лишить карточки, но выселить из квартиры в Левшинском переулке. Шла уже переписка о том, что она, распродав вещи, приедет на Мойку - однако, в последний момент ей удалось доказать, что и до революции она была «трудящаяся». Очень помогли фотографии, где она была изображена среди детей приютов, которыми она занималась, и раненых в лазаретах, где она работала.
Граждане, сдавайте валюту
Следующая зима (1931-32) ознаменовалась арестом Владимира Сергеевича Львова - арестом непродолжительным, но очень мучительным. Это мероприятие было (мягко говоря!) своеобразным: оно преследовало не политическую, а политико-экономическую цель - изъятие ценностей и валюты у людей, которые подозревались в обладании таковыми (кустари, врачи с широкой практикой и т.п.). Владимир Сергеевич попал в эту компанию «как кур во щи» - у него кроме одного костюма, который он за это время сумел заказать, и сложенного на Охте своими руками горна для обжига фарфора, ничего не было. Однако те две недели на Нижегородской улице, которые понадобились для того, чтобы этому поверили, стоили ему здоровья: он вышел с воспалением легких и изводившим его потом долгое время фурункулезом.
Хуже это дело закончилось для известного доктора-гинеколога Бориса Ивановича Ашхарумова, человека весьма немолодого. После двухдневного пребывания на Нижегородской улице Борис Иванович пришел домой в сопровождении двух агентов и указал им на закрытую на зиму балконную дверь. Агенты эту дверь распечатали, взяли находившуюся замурованной на балконе шкатулку с ценными вещами и ушли. Ранее общительный и даже веселый, Борис Иванович после этого стал неузнаваем. Два дня он молчал, а потом сказал: «После того, что мне пришлось перенести, я жить больше не могу!» и ночью отравился морфием. На этот раз его удалось спасти, немедленно доставив в Мариинскую больницу, но неделю спустя, воспользовавшись кратковременной отлучкой жены, он бросился вниз со злополучного балкона. Балкон этот, выходивший на Лиговскую улицу, находился на 4 этаже, и смерть была мгновенной. Похоронили Бориса Ивановича на Малой Охте. Что касается Владимира Сергеевича, то он сохранил не только здравый рассудок, но и несломленную энергию. Как только было ликвидировано его воспаление легких, он снова принялся за свой фарфор. Он с гордостью показывал мне готовую продукцию: стеллажи, уставленные рядами белых маленьких деталей для ткацких машин и электрических установок. В ответственные дни, когда эти изделия обжигались в горне, он без сна дежурил у печи по двое суток, поддерживая нужную температуру, при этом он хвалился тем, что у него в мастерской всегда чисто, только немного белой пыли - нет ни ржавчины, ни смазочных масел, ни тряпок, как у металлистов. «Кроме того, - добавлял он, - в возне с глиной есть что-то уходящее в глубь веков».
Тонкая грань между честностью и сотрудничеством
В 1932 году сначала Борис, а потом и я подверглись вызову на Гороховую. Причиною был брат Бориса Сергей, который, как мы поняли, нелегально перешел границу. Никаких сведений о нем с 1926 года, когда я видела его в Париже, мы не имели, и это, по-видимому, было известно. Поэтому в центре внимания стояли мои разговоры с ним при встрече, то есть 7 лет назад. Я сказала, что он расспрашивал меня о жизни в СССР (что было вполне естественно) и что я отвечала на его вопросы в общих чертах - никаких сведений, выходящих за круг обывательских, я не давала и не могла давать, так как ими не обладала. Когда я увидела, что в протоколе мои слова сформулированы: «Я информировала его о жизни в СССР» - я восстала против глагола «информировала» и настояла, чтобы он был заменен глаголом «рассказывала ему».
(1937) Поскольку я присутствовала на встрече Нового года и сидела за одним столом с легендарным Орловым, от меня желали добиться разоблачения тайн этого «преступного сборища». За три допроса добились весьма малого: я признала, что Орлов назвал саратовских студентов ослами; под всеми другими обвинениями написала: «отрицаю».
Популярные имена 30-х
С половины зимы 1933-34 года стала совслужащей в «Матьимладе» и терпеливо регистрировала новорожденных «Эрастов» (один раз даже попался «Эверест»!), Эльвир и Нинелей. Наше учреждение было показательным - его часто посещали иностранные экскурсии, и несколько раз я имела случай удивить американцев и французов (а еще более своих коллег!), заговорив с ними на их языке.
Кирову приготовиться
Весной 1934 года я узнала, что Борис Столпаков и его три товарища арестованы и отправлены в Москву. Наконец Софии Николаевне удалось получить свидание с сыном и Борис ей сказал: «Мамочка! Не удивляйся и не осуждай - я должен был подписать, что собирался убить Кирова. Я не мог поступить иначе. Но это ничего - мне обещали: за то, что я подписал, мне дадут только три года и все!» Через день всех четверых расстреляли. Надо добавить, что в ту пору С.М. Киров был жив и здоров и потому вся эта инсценировка казалась чем-то выходящим за грани человеческого разумения.
Киров пошёл
1 декабря кто-то из их знакомых по телефону сообщил, что в Смольном выстрелом из револьвера убит Киров. Всех охватило то нервное возбуждение, которое сопровождает весть о катастрофе. Должна сознаться, что меня очень волновал вопрос - кто стрелял - если бы это был какой-нибудь безумный офицер-эмигрант, можно было ждать нового удара по и без того истерзанным остаткам дворянского класса. Узнав, что Николаев не офицер, не эмигрант и не дворянин, а партиец-оппозиционер, я несколько успокоилась, хотя в комментариях к покушению чувствовалась какая-то неясность и недоговоренность. Когда я вернулась домой, я услышала крики и рыдания - вся квартира, кроме сотрудника НКВД, который отсутствовал, была в движении. Особенно горестно оплакивала Кирова жившая против меня работница одной из фабрик и, видя эту реакцию, я поняла, что Сергей Миронович был очень популярен среди ленинградских рабочих. Через два дня мы с содроганием прочли в газетах, что «в ответ на злодейское убийство Кирова в ДПЗ расстреляно 120 "заложников"» - людей, к покушению никакого отношения не имевших, но арестованных по 58-й статье. Побуждения и роль убийцы Николаева, стрелявшего в себя, но неудачно, так и остались для широкой публики непонятными.
Бизнес в 1935
К началу 1935 года я смотрела на его осунувшееся лицо и чувствовала, что он страшно переутомлен. Незадолго до того Владимир Сергеевич перевел свою мастерскую на производство точильно-шлифовальных кругов, на которые был спрос; он работал сверх сил, питался как попало, ходил в трескучий мороз в курточке и потертой шапке гжельских времен - все деньги уходили в Тайцы, на оборудование мастерской и на уплату колоссальных налогов.
Спасение от арестов
Январь 1935 прошел тревожно: стали доходить слухи о начавшихся повальных арестах, а 1 февраля я встретила на Невском Марию Александровну (Мариньку), которая сообщила, что ночью взяты Сергей и Юрий. Владимир пока уцелел. Примчавшись ко мне вечером, он сообщил о своем решении немедленно, пока не поздно, ехать в Москву. Этот проект встретил мое полное одобрение - поскольку аресты носили чисто территориальный характер и не были связаны ни с каким «делом», важно было выиграть время и не попасть в общую кашу. Владимир Сергеевич уехал, и можно было надеяться, что он избегнет участи своих братьев, как избежал в 1924 году, выскочив в окно. Но тут случилось нечто невероятное: незадолго до описываемых мною событий Сергей Евгеньевич Львов затеял тяжбу с хозяйкой занимаемой им в Тайцах дачи по вопросу квартирной платы (дело касалось суммы в 100 или 200 рублей) и передал дело в суд. Разбор назначен был на начало февраля, но поскольку дача была нанята на имя Владимира Сергеевича, а не Сергея Евгеньевича, личное присутствие первого оказалось нужным для того, чтобы судопроизводство состоялось в назначенный срок. Отец не нашел ничего умнее, как вызвать Владимира из Москвы телеграммой. Тот, воспитанный в рамках Домостроя, немедленно явился, но на суде фигурировать уже не смог, так как сразу по приезде в Ленинград очутился в ДПЗ по линии НКВД.
Двумя днями позднее я получила повестку, приглашавшую меня явиться туда же на следующий день, т.е. 11 февраля к 12 часам дня (№ комнаты был указан). Утром я успела съездить к нашей верной Александре Ивановне, сказать ей, куда я иду, дать кое-какие распоряжения, попросить не оставлять меня в беде и сообщить отцу, если я в эту беду попаду. (Александра Ивановна точнейшим образом выполнила все мои просьбы.) В 12 часов дня 11 февраля я вошла в двери того дома на углу Литейного и Шпалерной, по поводу которого существовала загадка: «Какое самое высокое здание в Ленинграде?» И уже больше из этих дверей не вышла...
Плюсы советской эстетики
Кольцо мне было отдано, насколько я понимаю, потому, что люди, не видевшие алмазов старинной шлифовки, не знали, как оформить квитанцию. (В саратовской тюрьме оно впоследствии шло под упрощенным названием: «кольцо с белым камнем».)
Судьба советских серебряных денег
Толстая торговка, получившая у нас название «Silver Lady», была арестована за то, что собирала или скупала выпущенные в 1926 году и вскоре исчезнувшие советские серебряные рубли и полтинники, переплавляла их в слитки и относила в Торгсин.
Добрые люди
На тихом ходу, подъезжая к станции, мы умудрялись выбрасывать через щели на полотно записки нашим родным. Начинали мы обращением к населению: «Добрые люди! Отправьте, пожалуйста, это письмо по прилагаемому адресу». Знаменательно, что обе мои записки отцу, выброшенные таким образом, дошли по назначению.
Всем попробовать пора бы
Уготованный мне судьбой Локчимлаг, т.е. лагерь, расположенный близ Локчима, притока Вычегды в ее верхнем течении, в первый же год своего существования дал дефицит в 13 миллионов рублей. Этому, вероятно, способствовало то, что столовые и магазины для начальства были снабжены самыми изысканными вещами, от шампанского до свежих фруктов включительно. Все это продавалось по твердым, т.е. весьма низким ценам. В 1939 году подобная вакханалия была прекращена распоряжением свыше, может быть потому, что контраст между условиями жизни за колючей проволокой и вне ее пределов переходил границы допустимого, но скорее - из соображений экономии. Но и при наличии заманчивых материальных условий подобрать начальствующие кадры было, по-видимому, нелегко. Мало кто из лиц с прочным служебным положением соглашался на такую «работенку». В лагеря ехали люди, чем-либо провинившиеся и стремившиеся себя реабилитировать.
Лагерная мода
В проходе возникла жестокая драка между двумя молодыми особами в кокетливо надвинутых на лоб и приподнятых сзади (по уркацкой манере) косынках. Дрались они за какого-то Сашку-парикмахера.
Таджикский опий
В хирургическое отделение поступил с остеомиелитом предплечья таджик лет 35-40 по имени Шабук. Это было кроткое создание с некрасивым лицом, но очень выразительными, грустными глазами. Долгое время его лечили, долбили ему кости, но без хороших результатов. Пришлось отнять руку по локоть. За время пребывания Шабука в отделении я узнала его историю. Жил он на юге Таджикистана, недалеко от афганской границы. У отца была плантация опийного мака, и продукция, по-видимому, сплавлялась контрабандным путем в Афганистан. В семье было несколько сыновей. Однажды младший, любимец отца, по имени Али-Мамед, отправился с опием через границу и не вернулся. Отец послал старшего, наименее любимого сына, Шабука, на его розыски. Тот покорно пошел, попал в руки ГПУ, получил 58-ю статью и очутился на Вычегде, где теперь медленно и мучительно угасал. Однажды с площадки перед хирургическим отделением раздался крик, мы выбежали и увидели, что Шабук, как безумный, мчится к воротам зоны - он увидел Али-Мамеда, прибывшего с новым этапом.
Как из КРА сделать КРД
10 лет она получила за то, что, «работая сестрой в детском доме, с целью вредительства, закапала в глаза этим детям ляпис заведомо слишком высокой концентрации» (таково было предъявленное ей обвинение). Ничего подобного на самом деле, конечно, не было, а было другое: когда любимый ею человек был арестован, Клава, в силу своих душевных качеств, от него не отказалась, продолжала носить ему передачи и, требуя свидания, сказала пару резких слов в комендатуре. Этого было достаточно, чтобы получить КРД и 10 лет, а «глазные капли» были добавлены для большей убедительности.
Привыкание к наркотикам
Боли в бедре стали настолько нестерпимы, что я - единственный раз в жизни - кричала на всю палату и просила морфия. (В воспалительный процесс, по-видимому, включился мощный бедренный нерв.) С тех пор в продолжение четырех месяцев я весь день жила мыслью о том кубике морфия, который мне вводили в 9 часов вечера и который давал мне передышку и забвение до 4-х часов утра. С рассветом мучения возобновлялись. Удивительно то, что я совершенно не привыкла к наркотикам и, как только острые боли прошли, я никогда больше не вспоминала о морфии.
Анорексия спутник аристократии
В палате всех поражало мое упорное отвращение к пище (в условиях лагеря это казалось чем-то невероятным). По вечерам меня навещала ехавшая со мной из Саратова моя приятельница Ниночка Гернет, и каждый раз я умоляла ее незаметно унести из тумбочки масло и белый хлеб, которые мне выдавали и заставляли съедать. Когда от меня остались одни кости, и я была, говоря медицинским языком, совершенно «обезвожена», мне стали подкожно вводить большое количество физиологического раствора - как известно, это весьма неприятная процедура. Когда мне всаживали в здоровое бедро толстую и довольно тупую иглу, я говорила: «Это больно, но, конечно, лучше, чем съесть котлету».
... казенный паек состоял из черного хлеба, отвратительного супа и небольшой сырой, присоленной рыбки, съесть которую меня не мог заставить никакой голод.
Вещий сон
В монашеском конце женского барака в отдельной кабинке жила Марфуша. Марфушина кабина была украшена бумажными цветами, вязаными салфеточками и прочими принадлежностями мещанского уюта. У нее было видение, во время которого ей была указана дата ее кончины. Наутро Марфуша раздала не только бумажные цветы и салфеточки, но и все остальное имущество и стала ждать смерти, которая наступила в назначенный срок.
Методы следствия: обман
В 1937 году Анну Ивановну арестовали и обвинили в том, что, по заданию извне, она испортила всю физиоаппаратуру института травматологии и ортопедии. Несчастная женщина не верила своим ушам, так как знала, что аппаратура в полном порядке. Видя ее испуг и поняв, что они имеют дело с человеком ограниченным и привыкшим слепо подчиняться приказам свыше, решили пойти обманным путем. Ошеломленную Анну Ивановну уговорили подписать обвинительный акт, так как «это простая формальность, необходимая для блага родины по причинам ей еще непонятным». В случае выполнения этого «патриотического акта» ее обещали немедленно отпустить домой. В результате - признанное вредительство и 10 лет заключения.
Физиология жажды
Вечером, когда Полянцев спал, к нему подкрался Командиров, которого он оскорбил за карточной игрой, и топором перерубил ему горло. Дышал Полянцев через раневое отверстие. Он все время страдал от жажды. Питье через трубку его не удовлетворяло. Мозговые клетки еще не забыли, что люди пьют через рот. Он хватал чайник, выпивал до дна, вода текла через рану и заливала постель.