По ком скачет Медный всадник?
Сносы памятников конфедератам обратили на себя внимание отечественных деконструкторов. Александр Эткинд на своей страничке в фейсбуке, сочувственно процитировав призыв американского журналиста Джейкоба Дрейера «деконструировать часть идентичности белых мужчин, основанную на могилах других», предложил живущим в России коллегам обращать внимание не только на памятники «ненавистным советским лидерам», но и на памятники Екатерине Великой, Николаю II, Столыпину, Державину и в особенности - ужасному диктатору Петру Первому: ПУШКИН, дескать, НЕ БОЯЛСЯ ГОВОРИТЬ ОБ ЭТОМ.
Что всегда поражало меня в наших деконструктивистах - это их склонность обосновывать изощрённые интеллектуальные построения примитивными клише и идеологемами, доставшимися, по всей видимости, непосредственно от советской средней школы (деконструктивистский дискурс, по крайней мере, в его отечественном изводе, одновременно переусложнён и примитивен - отсюда и легкость с которой он подстраивается под любую публицистическую коньюнктуру с заданными извне оценками и выводами). Уж Бог бы с ними с памятниками, хотя памятника Державину, да и Екатерине со Столыпиным и Николаем, откровенно говоря, было бы жалко - впрочем, Александр Маркович делает оговорку, что он и не предлагает их сносить немедленно, спасибо и на этом. Но вот за Пушкина вдруг стало обидно. Ваш покорный предпринял тщетную попытку объяснить уважаемому историку российской культуры, что он как-то слишком уж упрощает дело, и Пушкин в "Медном всаднике" не просто говорил не об этом, но как бы если не говорил о прямо противоположном. Ваш покорный не преуспел в этой попытке. Зато, отвечая на возмущённый вопрос уважаемого оппонента: «слишком? Он скачет за нами - это вам не слишком?», ему удалось сформулировать ряд тезисов об архитектонике пушкинской поэмы.
Ниже выкладываю расширенный вариант своего ответа на вопрос, за кем всё-таки скачет Медный всадник. На новизну не претендую: обо всём этом говорилось - если не буквально в этом же виде, то по совокупности всего толкового и адекватного, что было сказано о «Медном всаднике» в отечественной и зарубежной литературной критике. И о чём не помешало бы знать нашим деконструкторам.
Начну с того, что многих недоразумений, связанных с трактовкой «Медного всадника» (в частности, соблазна попытаться ответить на бессмысленный вопрос, на чьей стороне сам Пушкин) удалось бы избежать, если не упускать из виду, что в представленном в петербургской повести конфликте задействовано не две, а три стороны. Пушкинская концепция Петербурга как символа российской государственности в её трансисторическом измерении основывается на динамическом соотношении трёх начал: государственной мощи, державности, воплощенной в фальконетовском памятнике; природной стихии, обузданной это мощью («в гранит оделася Нева»), но и тяготящейся ею и время от времени пытающейся сбросить её с себя («плеская шумною волной в края своей ограды стройной, Нева металась как больной в своей постели беспокойной») - и расцветших в Городе-на-Неве, как на склонах потухшего вулкана, ценностей уже не державного, а сугубо человеческого, приватного бытия («бег санок вдоль реки широкой, девичьи лица ярче роз, и блеск, и шум, и говор балов, и в час пирушки холостой шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой»), само существование которых, однако, оказывается возможным лишь постольку, поскольку первые два полюса примирены между собой.
Пролог к поэме с его знаменитым «люблю-фрагментом» (выражение В.Топорова, ставшее классическим) даёт все три начала в состоянии гармонического равновесия, но уже в этом равновесии присутствует напряжение будущей катастрофы: слова о Неве, которая «взломав свой синий лёд... к морям его несёт и, чуя вешни дни, ликует» пророчествуют (пророчествуют в архитектоничексом смысле, в буквально-фабулическом напоминают) о наводнении, и не случайно сменяются скорбным увещеванием, обращённым к «побеждённой стихии», а затем - непосредственным переходом к рассказу об «ужасной поре» - когда «Невы державное теченье» оборачивается сперва образом мечущегося в постели беспокойной больного, потом «брызгами, волнами и пеной разъярённых вод», которыми всё ещё любуется толкущийся на набережной народ, и, наконец - «остервенелым зверем», кидающимся на основанный Петром город.
Отметим, что на этом этапе о прямом столкновении Медного всадника и Евгения речь не идёт. Их первая встреча на площади в апокалипсической обстановке поднимающихся из «потрясённой глубины» водяных гор содержит в себе противопоставление бесчеловечной мощи одного и человеческой немощи другого, но конфликта здесь нет, их взгляды ещё не встретились. Взоры Евгения прикованы к зрелищу его гибнущей мечты «Боже, Боже, там, увы, близёхонько к волнам, почти у самого залива…». Всадник же «обращён к нему спиною» и вся его вознесённая на неколебимую вышину мощь направлена на взбунтовавшуюся стихию и только на неё. Кстати, в черновиках об этом сказано прямо: Пётр там не просто вознесён над Невой с простёртою рукою, он грозит Неве простёртою рукою. А в окончательном варианте поэмы Пушкин последовательно добивается эффекта, будто вышедшая из гранитных берегов Нева, заполнив и разграбив город, достигает в своём движении Медного всадника, после чего, словно повинуясь его воле, отступает обратно.
Здесь, наверное, не лишним будет вспомнить, что одним из источников, вдохновивших Пушкина на написание поэмы, стала услышанная им легенда о планах переноса фальконетова памятника в 1812 году в связи с ожидаемым наступлением на Петербург французских войск. Согласно легенде приказ о переносе был отменён под воздействием пересказанного Александру I сна, в котором явившийся в Зимний дворец Медный всадник заявил, что пока он стоит на своей скале перед Невой, городу нечего опасаться: "Не трогайте меня - ни один враг ко мне не прикоснется".
И в пушкинской поэме Медный всадник предстаёт мистическим защитником построенного им города. Но значит - и защитником населяющих этот город людей. Собственно, и тот факт, что спасающийся от наводнения Евгений оказывается не где-нибудь, а за его спиной, достаточно знаменателен (между прочим, этот неожиданный мотив «Петра - защитника маленького человека» поддержан в поэме и описанием действий русского правительства: «царь молвил - из конца в конец по ближним улицам и дальним в опасный путь средь бурных вод его пустились генералы спасать и страхом обуялый и дома тонущий народ»).
Во второй части вся эта расстановка сил в её соотнесении с системой персонажей перестраивается. В результате этой перестройки Евгений оказывается уже не только жертвой взбунтовавшейся стихии (и только опосредованно - Петра, «чьей волей роковой под морем город основался»), но и фактически её носителем. Надежды Евгения на счастье уничтожены вместе со сгинувшим домом Параши (ему не дано ни похоронить, ни оплакать свою любимую), распадается его непритязательный быт. Отныне в нём живут безумие и Река. «Его смятенный ум против ужасных потрясений не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался в его ушах».
Это важный момент. Разум Евгения пленён Невой. Именно Нева пробуждает его в ту осеннюю ночь на пристани («Мрачный вал плескал на пристань, ропща пени и бьясь о гладкие ступени, как челобитчик у дверей ему не внемлющих судей. Бедняк проснулся.»). И именно Нева повторно вырывается из своих пределов в его знаменитом «ужо тебе». «Страшное прояснение мыслей» и самый бунт представлено Пушкиным в тех же мотивах, в которых в первой части описывалось наводнение: «Стеснилась грудь его, чело к решётке хладной прилегло, глаза подёрнулись туманом, по сердцу пламень пробежал, вскипела кровь (ср. ранее о Неве «над помрачённым Петроградом дышал ноябрь осенним хладом», «плеская шумною волной в края своей ограды стройной», «но торжеством победы полны, ещё кипели злобно волны, как бы под ними тлел огонь») он мрачен встал пред горделивым истуканом и зубы стиснув, пальцы сжав, как обуянный силой чёрной…».
У Пушкина этот вызов, брошенный малым великому, описан изумительно, просто непередаваемо хорошо. Правы те, кто говорит, что в этот момент Евгений становится с Петром вровень, это встреча равных. Но нельзя не отметить и того, что Евгений здесь является медиумом, проводником овладевших им «чёрных сил», и именно в этом качестве он попадает под компетенцию Медного всадника и обращает таки на себя его внимание. Гнев и безумная погоня Медного всадника по пустым улицам ночного Петербурга (отмечу - в логике инверсии ключевых мотивов поэмы - он также вырывается за пределы ограждающей скалу решётки, подобно тому, как Нева вырывается из пределов ограждающих её гранитных берегов; теперь это тоже - стихия, и она столь же ужасна и разрушительна) обращён уже не на Евгения как носителя ценностей частного человеческого существования, но на безумца, одержимого духом стихии взбунтовавшейся Реки. Потому что миссия Медного всадника в пушкинской художественной системе - чтобы там не наговорили по этому поводу - всё-таки не топтать маленьких людей, а противостоять стихии, защищая от неё Город, возведённый наперекор стихии.
Конфликт маленького человека и Медного всадника в поэме, таким образом, опосредован конфликтом архетипических сил. Каждая из этих сил по Пушкину не подлежит упразднению и оправдана: одна - самим фактом своего существования, а вторая - необратимостью истории и трагической неотменимостью заложенных в ней противоречий. «Маленький человек» с его правом на чувство собственного достоинства и на своё приватное человеческое счастье попадает в жернова этого конфликта, но бунтуя - полностью сливается с одной из его разрушительных сторон. Это не умаляет его правды, которая - как и первые две - права и неотменима своим сушествованием, это человеческий, смертный и тёплый, наш мир; не отменяет нашего сочувствия к этому разрушенному миру, но и не даёт ни малейших оснований приписывать Пушкин мысль, что эта правда оправдывает бунт против порядка вещей - что в данном случае означало бы, что Пушкин принимает сторону разбушевавшейся стихии.
Поэтому - со всеми уточнениями и оговорками - «Медный всадник» несомненно является охранительским высказыванием, пожалуй даже самым глубоким охранительским высказыванием в истории русской культуры. И в логике этого высказывания Евгению остаётся только смирить себя и свою боль («к сердцу своему он прижимал поспешно руку, как бы его смиряя муку»), а потом умереть на пороге разрушенного дома своей любимой, причём умереть неприкаянным. В отличие от его библейского прототипа Иова ему не дано ни примирение с небесами, ни возвращение отобранных благ и стад - то есть Пушкин оставляет эту боль неискуплённой, рана оставлена открытой. И в этой точке охранительское утверждение подводит к более глубокому вопросу, ответ который автором не дан, и по сути переадресован Богу, упоминанием имени которого заканчивается петербургская повесть - «и тут же хладный труп его похоронили ради Бога» (следует отметить, что поминание Бога в зрелом творчестве Пушкина всегда по-особому интонировано и связано с мотивами прощания и прощения, отпускания в мир, открытой смысловой перспективы).
Эта история (Пушкин не случайно называет поэму именно повестью, рассказом) - при уверенной завершённости и исчерпанности её фабулы - в смысловом отношении имеет открытый характер, если угодно, характер вопроса, обращённого в будущее. Этим и обусловлены её многочисленные интерпретации - от бесконечных выяснений, с какой из трёх правд солидаризируется Пушкин, до отождествления Медного всадника и Евгения в образе террориста Дудкина из романа «Петербург» Андрея Белого. Для исчерпания всех возможных вариантов, пожалуй, остаётся только отождествить Евгения с литературоведом деконструктивистской ориентации, заставив Медного всадника гоняться за ним по страницам русской словесности (в предостережение всем любителям расковыривать исторический «бэкграунд» на потребу очередному политическому «тренду»).
При этом идеологическая позиция Пушкина (есть ещё поэтическая позиция - о ней шла речь выше, и она, не знаю, насколько мне удалось это объяснить, - сложнее) сама по себе не оставляет места для разночтений. Это позиция гуманиста и в то же время патриота и государственника, который «ни за что на свете... не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». И чьё отношение к разного рода волеизъявлениям разного рода толп выражено в хрестоматийном «не дай Бог увидеть русский бунт бессмысленный и беспощадный». А ещё это позиция безнадёжно утраченного сегодня равновесия и поэтической вненаходимости, из которой только и становится возможной миссия поэта как «заклинателя и властелина многообразных стихий» (А.Григорьев). Основной идеологический посыл петербургской повести сформулирован в прологе. История Евгения оттеняет его человеческой болью, усложняет, придаёт ему трагическую глубину, но не отменяет его сути "Красуйся, град Петров и стой неколебимо, как Россия. Да примирится же с тобой и побеждённая стихия! Вражду и плен старинный свой пусть волны финские забудут и тщетной злобою не будут тревожить вечный сон Петра".
Была ужасная пора, об ней свежо воспоминанье.
UPD
подборка по сносам памятников в США
англоязычные источники
Обзор по актам вандализма http://dailysignal.com/2017/08/22/8-monuments-attacked-since-charlottesville/
Социологические опросы об отношении американцев к памятникам конфедератам https://www.reuters.com/article/us-usa-protests-poll-idUSKCN1B12EG
"Чьё наследие? Публичные символы конфедерации" https://www.splcenter.org/sites/default/files/whoseheritage_splc.pdf
Ерик Фоунер Что значит "наша" история? https://www.nytimes.com/2017/08/20/opinion/confederate-statues-american-history.html?action=click&pgtype=Homepage&clickSource=story-heading&module=opinion-c-col-left-region®ion=opinion-c-col-left-region&WT.nav=opinion-c-col-left-region&_r=0
Обращение к белым людям с обсуждением в комментариях https://www.leoweekly.com/2017/08/white-people/#.WZrIOWhxiC8.facebook
Блог Джона Брауна с подборкой материалов http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/
(ссылка на сайт дочерей Конфедерации) http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/2017/08/united-daughters-of-confederacy.html и другие материалами (об "Унесённых ветром" - http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/2017/08/begonewith-wind-its-time-for-lost-cause.html )
русскоязычная аналитика
Александр Баунов "Почему в Америке передумали чтить память проигравших в гражданской войне" http://carnegie.ru/commentary/72861
Иван Курилла "Довоевать гражданскую" https://republic.ru/posts/85851?code=95b15294aea3875e9de4412a3d6a5de1
Иван Курилла "Памятники раздора" http://www.rbc.ru/opinions/politics/21/08/2017/599aaf189a794760a65b254b
Алексей Одолламский «Вместо диалога им кричат: вы расисты, вы наследники линчевателей» https://www.kommersant.ru/doc/3389375
Андрей Безруков "Трамп как зеркало американской революции" http://iz.ru/633389/andrei-bezrukov/donald-tramp-kak-zerkalo-amerikanskoi-revoliutcii
обсуждение в фейсбуке
Александр Эткинд https://www.facebook.com/alexander.etkind/posts/1485154248217394?pnref=story
Сергей Зенкин https://www.facebook.com/sergey.zenkin.3/posts/1358182294298379
Дмитрий Ахтырский (в одной из веток наша с ним беседа) https://www.facebook.com/ahtyrsky/posts/1506045536122108
Сергей Шелин https://www.facebook.com/sergey.shelin/posts/1979423768970694
Иван Курилла https://www.facebook.com/ivan.kurilla.9/posts/10159014359715018?pnref=story
Что всегда поражало меня в наших деконструктивистах - это их склонность обосновывать изощрённые интеллектуальные построения примитивными клише и идеологемами, доставшимися, по всей видимости, непосредственно от советской средней школы (деконструктивистский дискурс, по крайней мере, в его отечественном изводе, одновременно переусложнён и примитивен - отсюда и легкость с которой он подстраивается под любую публицистическую коньюнктуру с заданными извне оценками и выводами). Уж Бог бы с ними с памятниками, хотя памятника Державину, да и Екатерине со Столыпиным и Николаем, откровенно говоря, было бы жалко - впрочем, Александр Маркович делает оговорку, что он и не предлагает их сносить немедленно, спасибо и на этом. Но вот за Пушкина вдруг стало обидно. Ваш покорный предпринял тщетную попытку объяснить уважаемому историку российской культуры, что он как-то слишком уж упрощает дело, и Пушкин в "Медном всаднике" не просто говорил не об этом, но как бы если не говорил о прямо противоположном. Ваш покорный не преуспел в этой попытке. Зато, отвечая на возмущённый вопрос уважаемого оппонента: «слишком? Он скачет за нами - это вам не слишком?», ему удалось сформулировать ряд тезисов об архитектонике пушкинской поэмы.
Ниже выкладываю расширенный вариант своего ответа на вопрос, за кем всё-таки скачет Медный всадник. На новизну не претендую: обо всём этом говорилось - если не буквально в этом же виде, то по совокупности всего толкового и адекватного, что было сказано о «Медном всаднике» в отечественной и зарубежной литературной критике. И о чём не помешало бы знать нашим деконструкторам.
Начну с того, что многих недоразумений, связанных с трактовкой «Медного всадника» (в частности, соблазна попытаться ответить на бессмысленный вопрос, на чьей стороне сам Пушкин) удалось бы избежать, если не упускать из виду, что в представленном в петербургской повести конфликте задействовано не две, а три стороны. Пушкинская концепция Петербурга как символа российской государственности в её трансисторическом измерении основывается на динамическом соотношении трёх начал: государственной мощи, державности, воплощенной в фальконетовском памятнике; природной стихии, обузданной это мощью («в гранит оделася Нева»), но и тяготящейся ею и время от времени пытающейся сбросить её с себя («плеская шумною волной в края своей ограды стройной, Нева металась как больной в своей постели беспокойной») - и расцветших в Городе-на-Неве, как на склонах потухшего вулкана, ценностей уже не державного, а сугубо человеческого, приватного бытия («бег санок вдоль реки широкой, девичьи лица ярче роз, и блеск, и шум, и говор балов, и в час пирушки холостой шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой»), само существование которых, однако, оказывается возможным лишь постольку, поскольку первые два полюса примирены между собой.
Пролог к поэме с его знаменитым «люблю-фрагментом» (выражение В.Топорова, ставшее классическим) даёт все три начала в состоянии гармонического равновесия, но уже в этом равновесии присутствует напряжение будущей катастрофы: слова о Неве, которая «взломав свой синий лёд... к морям его несёт и, чуя вешни дни, ликует» пророчествуют (пророчествуют в архитектоничексом смысле, в буквально-фабулическом напоминают) о наводнении, и не случайно сменяются скорбным увещеванием, обращённым к «побеждённой стихии», а затем - непосредственным переходом к рассказу об «ужасной поре» - когда «Невы державное теченье» оборачивается сперва образом мечущегося в постели беспокойной больного, потом «брызгами, волнами и пеной разъярённых вод», которыми всё ещё любуется толкущийся на набережной народ, и, наконец - «остервенелым зверем», кидающимся на основанный Петром город.
Отметим, что на этом этапе о прямом столкновении Медного всадника и Евгения речь не идёт. Их первая встреча на площади в апокалипсической обстановке поднимающихся из «потрясённой глубины» водяных гор содержит в себе противопоставление бесчеловечной мощи одного и человеческой немощи другого, но конфликта здесь нет, их взгляды ещё не встретились. Взоры Евгения прикованы к зрелищу его гибнущей мечты «Боже, Боже, там, увы, близёхонько к волнам, почти у самого залива…». Всадник же «обращён к нему спиною» и вся его вознесённая на неколебимую вышину мощь направлена на взбунтовавшуюся стихию и только на неё. Кстати, в черновиках об этом сказано прямо: Пётр там не просто вознесён над Невой с простёртою рукою, он грозит Неве простёртою рукою. А в окончательном варианте поэмы Пушкин последовательно добивается эффекта, будто вышедшая из гранитных берегов Нева, заполнив и разграбив город, достигает в своём движении Медного всадника, после чего, словно повинуясь его воле, отступает обратно.
Здесь, наверное, не лишним будет вспомнить, что одним из источников, вдохновивших Пушкина на написание поэмы, стала услышанная им легенда о планах переноса фальконетова памятника в 1812 году в связи с ожидаемым наступлением на Петербург французских войск. Согласно легенде приказ о переносе был отменён под воздействием пересказанного Александру I сна, в котором явившийся в Зимний дворец Медный всадник заявил, что пока он стоит на своей скале перед Невой, городу нечего опасаться: "Не трогайте меня - ни один враг ко мне не прикоснется".
И в пушкинской поэме Медный всадник предстаёт мистическим защитником построенного им города. Но значит - и защитником населяющих этот город людей. Собственно, и тот факт, что спасающийся от наводнения Евгений оказывается не где-нибудь, а за его спиной, достаточно знаменателен (между прочим, этот неожиданный мотив «Петра - защитника маленького человека» поддержан в поэме и описанием действий русского правительства: «царь молвил - из конца в конец по ближним улицам и дальним в опасный путь средь бурных вод его пустились генералы спасать и страхом обуялый и дома тонущий народ»).
Во второй части вся эта расстановка сил в её соотнесении с системой персонажей перестраивается. В результате этой перестройки Евгений оказывается уже не только жертвой взбунтовавшейся стихии (и только опосредованно - Петра, «чьей волей роковой под морем город основался»), но и фактически её носителем. Надежды Евгения на счастье уничтожены вместе со сгинувшим домом Параши (ему не дано ни похоронить, ни оплакать свою любимую), распадается его непритязательный быт. Отныне в нём живут безумие и Река. «Его смятенный ум против ужасных потрясений не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался в его ушах».
Это важный момент. Разум Евгения пленён Невой. Именно Нева пробуждает его в ту осеннюю ночь на пристани («Мрачный вал плескал на пристань, ропща пени и бьясь о гладкие ступени, как челобитчик у дверей ему не внемлющих судей. Бедняк проснулся.»). И именно Нева повторно вырывается из своих пределов в его знаменитом «ужо тебе». «Страшное прояснение мыслей» и самый бунт представлено Пушкиным в тех же мотивах, в которых в первой части описывалось наводнение: «Стеснилась грудь его, чело к решётке хладной прилегло, глаза подёрнулись туманом, по сердцу пламень пробежал, вскипела кровь (ср. ранее о Неве «над помрачённым Петроградом дышал ноябрь осенним хладом», «плеская шумною волной в края своей ограды стройной», «но торжеством победы полны, ещё кипели злобно волны, как бы под ними тлел огонь») он мрачен встал пред горделивым истуканом и зубы стиснув, пальцы сжав, как обуянный силой чёрной…».
У Пушкина этот вызов, брошенный малым великому, описан изумительно, просто непередаваемо хорошо. Правы те, кто говорит, что в этот момент Евгений становится с Петром вровень, это встреча равных. Но нельзя не отметить и того, что Евгений здесь является медиумом, проводником овладевших им «чёрных сил», и именно в этом качестве он попадает под компетенцию Медного всадника и обращает таки на себя его внимание. Гнев и безумная погоня Медного всадника по пустым улицам ночного Петербурга (отмечу - в логике инверсии ключевых мотивов поэмы - он также вырывается за пределы ограждающей скалу решётки, подобно тому, как Нева вырывается из пределов ограждающих её гранитных берегов; теперь это тоже - стихия, и она столь же ужасна и разрушительна) обращён уже не на Евгения как носителя ценностей частного человеческого существования, но на безумца, одержимого духом стихии взбунтовавшейся Реки. Потому что миссия Медного всадника в пушкинской художественной системе - чтобы там не наговорили по этому поводу - всё-таки не топтать маленьких людей, а противостоять стихии, защищая от неё Город, возведённый наперекор стихии.
Конфликт маленького человека и Медного всадника в поэме, таким образом, опосредован конфликтом архетипических сил. Каждая из этих сил по Пушкину не подлежит упразднению и оправдана: одна - самим фактом своего существования, а вторая - необратимостью истории и трагической неотменимостью заложенных в ней противоречий. «Маленький человек» с его правом на чувство собственного достоинства и на своё приватное человеческое счастье попадает в жернова этого конфликта, но бунтуя - полностью сливается с одной из его разрушительных сторон. Это не умаляет его правды, которая - как и первые две - права и неотменима своим сушествованием, это человеческий, смертный и тёплый, наш мир; не отменяет нашего сочувствия к этому разрушенному миру, но и не даёт ни малейших оснований приписывать Пушкин мысль, что эта правда оправдывает бунт против порядка вещей - что в данном случае означало бы, что Пушкин принимает сторону разбушевавшейся стихии.
Поэтому - со всеми уточнениями и оговорками - «Медный всадник» несомненно является охранительским высказыванием, пожалуй даже самым глубоким охранительским высказыванием в истории русской культуры. И в логике этого высказывания Евгению остаётся только смирить себя и свою боль («к сердцу своему он прижимал поспешно руку, как бы его смиряя муку»), а потом умереть на пороге разрушенного дома своей любимой, причём умереть неприкаянным. В отличие от его библейского прототипа Иова ему не дано ни примирение с небесами, ни возвращение отобранных благ и стад - то есть Пушкин оставляет эту боль неискуплённой, рана оставлена открытой. И в этой точке охранительское утверждение подводит к более глубокому вопросу, ответ который автором не дан, и по сути переадресован Богу, упоминанием имени которого заканчивается петербургская повесть - «и тут же хладный труп его похоронили ради Бога» (следует отметить, что поминание Бога в зрелом творчестве Пушкина всегда по-особому интонировано и связано с мотивами прощания и прощения, отпускания в мир, открытой смысловой перспективы).
Эта история (Пушкин не случайно называет поэму именно повестью, рассказом) - при уверенной завершённости и исчерпанности её фабулы - в смысловом отношении имеет открытый характер, если угодно, характер вопроса, обращённого в будущее. Этим и обусловлены её многочисленные интерпретации - от бесконечных выяснений, с какой из трёх правд солидаризируется Пушкин, до отождествления Медного всадника и Евгения в образе террориста Дудкина из романа «Петербург» Андрея Белого. Для исчерпания всех возможных вариантов, пожалуй, остаётся только отождествить Евгения с литературоведом деконструктивистской ориентации, заставив Медного всадника гоняться за ним по страницам русской словесности (в предостережение всем любителям расковыривать исторический «бэкграунд» на потребу очередному политическому «тренду»).
При этом идеологическая позиция Пушкина (есть ещё поэтическая позиция - о ней шла речь выше, и она, не знаю, насколько мне удалось это объяснить, - сложнее) сама по себе не оставляет места для разночтений. Это позиция гуманиста и в то же время патриота и государственника, который «ни за что на свете... не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». И чьё отношение к разного рода волеизъявлениям разного рода толп выражено в хрестоматийном «не дай Бог увидеть русский бунт бессмысленный и беспощадный». А ещё это позиция безнадёжно утраченного сегодня равновесия и поэтической вненаходимости, из которой только и становится возможной миссия поэта как «заклинателя и властелина многообразных стихий» (А.Григорьев). Основной идеологический посыл петербургской повести сформулирован в прологе. История Евгения оттеняет его человеческой болью, усложняет, придаёт ему трагическую глубину, но не отменяет его сути "Красуйся, град Петров и стой неколебимо, как Россия. Да примирится же с тобой и побеждённая стихия! Вражду и плен старинный свой пусть волны финские забудут и тщетной злобою не будут тревожить вечный сон Петра".
Была ужасная пора, об ней свежо воспоминанье.
UPD
подборка по сносам памятников в США
англоязычные источники
Обзор по актам вандализма http://dailysignal.com/2017/08/22/8-monuments-attacked-since-charlottesville/
Социологические опросы об отношении американцев к памятникам конфедератам https://www.reuters.com/article/us-usa-protests-poll-idUSKCN1B12EG
"Чьё наследие? Публичные символы конфедерации" https://www.splcenter.org/sites/default/files/whoseheritage_splc.pdf
Ерик Фоунер Что значит "наша" история? https://www.nytimes.com/2017/08/20/opinion/confederate-statues-american-history.html?action=click&pgtype=Homepage&clickSource=story-heading&module=opinion-c-col-left-region®ion=opinion-c-col-left-region&WT.nav=opinion-c-col-left-region&_r=0
Обращение к белым людям с обсуждением в комментариях https://www.leoweekly.com/2017/08/white-people/#.WZrIOWhxiC8.facebook
Блог Джона Брауна с подборкой материалов http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/
(ссылка на сайт дочерей Конфедерации) http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/2017/08/united-daughters-of-confederacy.html и другие материалами (об "Унесённых ветром" - http://johnbrownnotesandessays.blogspot.ru/2017/08/begonewith-wind-its-time-for-lost-cause.html )
русскоязычная аналитика
Александр Баунов "Почему в Америке передумали чтить память проигравших в гражданской войне" http://carnegie.ru/commentary/72861
Иван Курилла "Довоевать гражданскую" https://republic.ru/posts/85851?code=95b15294aea3875e9de4412a3d6a5de1
Иван Курилла "Памятники раздора" http://www.rbc.ru/opinions/politics/21/08/2017/599aaf189a794760a65b254b
Алексей Одолламский «Вместо диалога им кричат: вы расисты, вы наследники линчевателей» https://www.kommersant.ru/doc/3389375
Андрей Безруков "Трамп как зеркало американской революции" http://iz.ru/633389/andrei-bezrukov/donald-tramp-kak-zerkalo-amerikanskoi-revoliutcii
обсуждение в фейсбуке
Александр Эткинд https://www.facebook.com/alexander.etkind/posts/1485154248217394?pnref=story
Сергей Зенкин https://www.facebook.com/sergey.zenkin.3/posts/1358182294298379
Дмитрий Ахтырский (в одной из веток наша с ним беседа) https://www.facebook.com/ahtyrsky/posts/1506045536122108
Сергей Шелин https://www.facebook.com/sergey.shelin/posts/1979423768970694
Иван Курилла https://www.facebook.com/ivan.kurilla.9/posts/10159014359715018?pnref=story