(no subject)
В институте сегодня была. Хороший, нормальный институт. Типичный такой, типа Хогвартса. Ничего особенного.
- Тут что, две сто седьмых аудитории? Я по-ража-аюсь!
- Да ладно, чего «поражаюсь?.... Что тут такого?
- Да я не вижу, где тут третья сто седьмая! Мне третья нужна!
- Нет, я понимаю, что тогда ещё не было принтеров. Я случайно «принтер» написала, потому что забыла, как это слово называется, на котором они листовки против царя печатали… Я чего-то вообще уже того… самые простые слова стала забывать… Вчера вообще «десюдепорт» забыла, представляешь?
В узком, совершенно больничном коридоре - огромная белая доска, поставленная туда только затем, чтобы на ней походя рисовали синим фломастером пушкинские профили, фаллические символы и устрашающие в своих подробностях внутренности каких-то неописуемых зданий. «Саша, не жди, я не вернусь, я в параллельном!»…. Видела я и двери в эти «параллельные». Они у них в стенах между этажами, где лестничные пролёты. С первого взгляда и не поймёшь, что это. Вроде бы как куски старой кладки, которые кто-то выковырял из-под побелки и штукатурки. Говорят, что по ночам стены там портят специальные люди. Говорят, что они делают это официально, с ведома и разрешения ректора.
***
В привычных, фактически обжитых переходах, ведущих к родным станциях метро, совершенно особенные киоски. И колокольчики там звенят, как в сказке про Императора и Соловья, и пирожки пахнут домом, печкой и чуть пригоревшей клубничной корочкой, и в сандалово-эзотерических облаках катаются, как звонкие шарики, новорождённые драконы, и среди книг всегда можно выкопать какой-нибудь раритет, а среди бижутерии - точную копию бабушкиной брошки пятьсот девяносто третьей самоварности. С виньетками, голубками и лунным камнем, сквозь который видно детство, счастье и вечерний ужин всей-семьёй-под-абажуром…. Удивительно, почему во всех остальных - чужих, необжитых - переходах торгуют таким унылым дерьмом? Этот маргариновый смрад, это гадостное разноцветье, эти обложки с испуганными голыми задницами… неужели всё это кто-то покупает? И вот за этот кошмар с кривой застёжкой, пошлейшими голубками и мутно-голубой стекляшкой вы хотите двести рублей? А больше вы ничего не хотите?!
***
В ирландской саге о плаванье Брана говорится, между прочим, о том, как Бран плыл по морю, а навстречу ему ехал человек на колеснице. Со своей стороны Бран видел море, волны и лодки, а тот человек со своей стороны - луг, повозки и коней. Обычное дело, между прочим, сплошь и рядом.
Я уже сколько раз так нарывалась. Так вот идёшь в чью-нибудь жизнь на цыпочках, в плюшевых тапочках, с кружевными крыльями за спиной и видишь впереди тихий уют и гостеприимство. А тот-кто-живёт-с-той-стороны видит оттуда, как ты прёшься на танке в его хрустальную келью и вот-вот уже наедешь гусеницей на её святое, хрупкое равновесие. Тебе кажется, что он накрывает на стол, готовясь тебя принять, а он тем временем спешно увязывает в скатерть то, что ещё надеется спасти от натиска. И сам уже оглядывается в поисках какого-нибудь плюшевого рая, куда можно было бы спешно эмигрировать и найти там покой и волю, и в свою очередь не знает, что там, в том раю, при виде его бледнеют, задраивают трюмы и заклеивают окна полосками крест-накрест.
- Тут что, две сто седьмых аудитории? Я по-ража-аюсь!
- Да ладно, чего «поражаюсь?.... Что тут такого?
- Да я не вижу, где тут третья сто седьмая! Мне третья нужна!
- Нет, я понимаю, что тогда ещё не было принтеров. Я случайно «принтер» написала, потому что забыла, как это слово называется, на котором они листовки против царя печатали… Я чего-то вообще уже того… самые простые слова стала забывать… Вчера вообще «десюдепорт» забыла, представляешь?
В узком, совершенно больничном коридоре - огромная белая доска, поставленная туда только затем, чтобы на ней походя рисовали синим фломастером пушкинские профили, фаллические символы и устрашающие в своих подробностях внутренности каких-то неописуемых зданий. «Саша, не жди, я не вернусь, я в параллельном!»…. Видела я и двери в эти «параллельные». Они у них в стенах между этажами, где лестничные пролёты. С первого взгляда и не поймёшь, что это. Вроде бы как куски старой кладки, которые кто-то выковырял из-под побелки и штукатурки. Говорят, что по ночам стены там портят специальные люди. Говорят, что они делают это официально, с ведома и разрешения ректора.
***
В привычных, фактически обжитых переходах, ведущих к родным станциях метро, совершенно особенные киоски. И колокольчики там звенят, как в сказке про Императора и Соловья, и пирожки пахнут домом, печкой и чуть пригоревшей клубничной корочкой, и в сандалово-эзотерических облаках катаются, как звонкие шарики, новорождённые драконы, и среди книг всегда можно выкопать какой-нибудь раритет, а среди бижутерии - точную копию бабушкиной брошки пятьсот девяносто третьей самоварности. С виньетками, голубками и лунным камнем, сквозь который видно детство, счастье и вечерний ужин всей-семьёй-под-абажуром…. Удивительно, почему во всех остальных - чужих, необжитых - переходах торгуют таким унылым дерьмом? Этот маргариновый смрад, это гадостное разноцветье, эти обложки с испуганными голыми задницами… неужели всё это кто-то покупает? И вот за этот кошмар с кривой застёжкой, пошлейшими голубками и мутно-голубой стекляшкой вы хотите двести рублей? А больше вы ничего не хотите?!
***
В ирландской саге о плаванье Брана говорится, между прочим, о том, как Бран плыл по морю, а навстречу ему ехал человек на колеснице. Со своей стороны Бран видел море, волны и лодки, а тот человек со своей стороны - луг, повозки и коней. Обычное дело, между прочим, сплошь и рядом.
Я уже сколько раз так нарывалась. Так вот идёшь в чью-нибудь жизнь на цыпочках, в плюшевых тапочках, с кружевными крыльями за спиной и видишь впереди тихий уют и гостеприимство. А тот-кто-живёт-с-той-стороны видит оттуда, как ты прёшься на танке в его хрустальную келью и вот-вот уже наедешь гусеницей на её святое, хрупкое равновесие. Тебе кажется, что он накрывает на стол, готовясь тебя принять, а он тем временем спешно увязывает в скатерть то, что ещё надеется спасти от натиска. И сам уже оглядывается в поисках какого-нибудь плюшевого рая, куда можно было бы спешно эмигрировать и найти там покой и волю, и в свою очередь не знает, что там, в том раю, при виде его бледнеют, задраивают трюмы и заклеивают окна полосками крест-накрест.