Про свадьбы и поминки...
В пятничном посте вспомнила я одного из своих подопечных в пору работы сиделкой, я его «дедом-киноведом» звала. Нашла и перечитала старый пост, написанный в те поры, когда я только завела журнал в тайной надежде, что вот разберу архивы и завалы, да - иэх! - накатаю последовательный мемуар, типа «жизнь моя, иль ты приснилась мне?», да так из этой затеи ничего и не вышло. Начну, бывало, про переезд в Израиль, а потом вспомню, что надо бы про детство золотое вспомнить, потом - задом наперёд - про мамину родословную, а то вдруг ни с того, ни с сего вспомнится львовская пани Тереза с её: «Слава Йсусу Христу!», или чикагский поляк Эндрю, озаботившийся накормить моего мужа кошерненьким, а потом - ни к селу, ни к городу про ташкентский зонтик, или про незабвенного нашего добермана Юнга - что делать, характер не пропьёшь, если уж мама с дипломом кандидата педнаук к порядку приучить не смогла - то на подходе к седьмому десятку поздно пить боржоми.
А нынче и вовсе сил убавилось, а работы - наоборот - прибавилось, и решила я время от времени, как многие делают, старые посты вытаскивать - вдруг, кто позабыл? - но когда нашла этот пост, то вспомнила, что он, собственно, как и многое другое, остался недописанным, а жаль.
Поэтому допишу уж историю, убрав из неё вступление-рассуждение на тему поломойной репатриантской юности. Тем более, что дед мне ещё до этого вспомнился, когда пересматривала я непревзойдённый «Не горюй!» с поминками старого Левана...
А тут ещё и подоспела 28-я (столько не живут!) годовщина второй нашей свадьбы, которая состоялась аккурат в феврале 1994 года.
Итак, начинала я почти двадцать девять лет наза израильскую трудовую карьеру на кибуцной посудной фабрике упаковщицей за семь шекелей в час. Как вдруг мне предложили другую работу - ухаживать в том же кибуце за тремя стариками. Посулили червонец в час (помните - была тогда такая красненькая 10-шекелевая бумажка с портретом Голды) - как не согласиться! Все мои дедушки были разномастными репатриантами - один из Венгрии (еще с 20-х годов), один - из послевоенной Чехословакии, один - самый свежий - всего-то 40 лет в стране - из Америки. На работе со стариками я несколько воспрянула духом. Дедушки, а также ихние бабушки здорово подняли мне самооценку. Я, по их мнению, была «зриза вэ харуца» (расторопная и усердная), а уборку делала - «эсэр!» - на десятку! - то есть, круче некуда. Понятное дело, когда тебе 80 с гаком и руки-ноги периодически отказывают, то плюс-минус 40-летняя физически крепкая тетя кажется быстроногой юной ланью. А разглядеть не до зеркального блеска домытые полы - это ж надо две пары очков надевать!
Особенная дружба и взаимопонимание вышли у меня с американским дедом. Именно с тем, о котором меня осторожно предупреждали, что характер у него невозможный, после смерти жены он никаких женщин в доме не терпит, кроме родной внучки, и от него уже десяток «метаплот» сбежало через неделю, громко хлопнув дверью. А я в этом чудовище сразу углядела родственную душу. Во-первых, он обожал кино, а я по прошлой жизни, если кто не знает, киноклубный деятель, и мы с моим подопечным быстро договорились, успешно преодолев ментально-языковый барьер («shit!» вместо «блин!» у меня с тех пор вырывается в нужных случаях совершенно спонтанно и, что характерно, без намека на акцент). У нас в кибуце не было кабельного телевидения, зато чудно просматривалась условно-дружественная Иордания - в том числе и тамошний киноканал. Целомудренные иорданцы предпочитали блондинок - из голливудского кино. Но не из всякого, а тех благословенных времен, когда в фильмах регламентировалась длительность поцелуя. Вот дед и просиживал целыми днями в кресле, наслаждаясь фильмами своей юности. А когда отлучался, то ловко вставлял кассету в навороченный видик и нажимал на кнопку “record”. Потом кассеты проверялись, надписывались, регистрировались и ставились на полочку - на случай бессонницы. А вот чего дед не любил - так это мытья во всех его ипостасях. А ему, между прочим, полагалась помощь при мытье. Каковую - от женщины! - он гордо и далеко не молча отвергал. Выглядел этот гордый мачо примерно так - рост 1.90, вес -центнера полтора, отечные ноги с потрескавшейся кожей и постоянно пристегнутый кислородный аппарат. По дому передвигался с помощью двух палок. По улице - в кресле-каталке с электромоторчиком. Его истории болезни хватило бы на пару сезонов «Доктора Хауса». Раз в неделю, по пятницам, генеральную головомойку ему устраивал сын - мрачного вида еврейский богатырь на полголовы выше папеньки (папенькин рост помните?). Я как-то нечаянно во время этой помывки забежала к деду по какой-то надобности (у меня в пятницу был нерабочий день) - и тут же пулей вылетела обратно, забыв, зачем пришла. В ванной, судя по воплям, происходило нечто похожее на сцену из «Внимание, черепаха!» - ну, там, где Баталов с приклеенной бородой моет хулигана Диденко. Только вместо «А Манукяна мыть будете?» из ванной неслась ненормативная английская лексика, в ответ на которую любящий сын невозмутимо гудел монотонным неразборчивым речитативом нечто напоминающее по ритму и содержанию родного «Мойдодыра»: «А нечистым трубочистам - стыд и срам…».
С ежедневным душем дело обстояло тоже не просто. В мои обязанности входило приготовить ванную комнату - удобно развесить сухие полотенца, числом четыре, приготовить чистую пижаму, постелить резиновые коврики от скольжения и удалиться за дверь. Зачем? Дежурить там на всякий случай. Что бы я стала делать с дряхлым тяжеловесом в этом самом «всяком случае» - ума не приложу - разве что жать на одну из красных кнопок, которые были предусмотрительно натыканы на каждом углу. Изнутри дверь ванной комнаты не запиралась (на все тот же «всякий случай»), что деда ужасно напрягало, и он все равно норовил ее хоть чем-нибудь символически подпереть. Итак, я усаживалась дежурить под дверью, а дед удалялся в ванную. Там он включал на всю катушку воду и начинал очень достоверно ойкать и фыркать, периодически покрикивая:
- Ты здесь?
- Здесь, здесь - куда мне деться?
- Не подглядывай!
- Угу, размечтался… (Здесь и далее перевод с американского - мой)
Через полчасика дед выползал наружу, переодетый в наперекосяк застегнутую чистую пижаму и чрезвычайно собой довольный. В ванной все (вплоть до потолка) было добросовестно забрызгано, все четыре полотенца валялись мокрые на полу, сам же дед удивительным образом соответствовал выражению «вышел сухим из воды». У меня имелись смутные подозрения, что с его мытьем не все чисто (и в буквальном, и в переносном смысле слова), но уличить этого престарелого Тома Сойера не представлялось возможным - меня просили не подглядывать - я честно не подглядывала. И вообще - я ему все-таки не тетя Полли! А когда меня начинала донимать совесть, я огрызалась, что при дедовой гипертонии лучше не домыться, чем перенервничать!
Но больше всего на свете дед ненавидел мытье полов. Особенно в израильском его варианте - с обильным водоизлиянием. В отсутствие постоянных помощниц, полы раз в неделю мыла его невестка - дед ее боялся, примерно так же, как я когда-то боялась свекрови. Называл ее шёпотом «this womаn!», что звучало примерно, как «эта ведьма!». Хотя внешне «this womаn!» была вполне себе миловидная тётенька средних лет, слегка сутуловатая, с на зависть белозубой улыбкой. Вот только синие глазки отливали сталью. Для деда еженедельная уборка была таким стрессом, что в хорошую погоду он предпочитал сбегать из дома куда подальше на своем электродрандулетике, до тех пор, пока не кончится это безобразие. Но в ту памятную зиму, как на грех, хорошая погода именно по четвергам случалась редко, так что деду ничего не оставалось, как забиваться в угол кровати в своей спальне. При сыне, по пятницам, он мог, по крайней мере, чертыхаться вволю, а при «this womаn!» только и оставалось, что причитать вполголоса. Спустя месяц, убедившись, что я от деда сбегать не собираюсь, строгая тетенька решила передоверить генеральную уборку мне, предварительно продемонстрировав мастер-класс. И теперь еженедельный стресс деду обеспечивала я - с передвиганием мебели, переворачиванием стульев и с морем разливанным мыльной воды по всем углам. Да еще в то время, когда иорданцы давали самое крутое кино! После первых трех таких уборок я стала всерьез подумывать о том, чтобы сменить работу. Не потому что физически тяжело. Дело в том, что меня-то дед не боялся совсем. И очень талантливо изводил душераздирающими стонами, поочередно взывая то к состраданию («дай мне умереть спокойно - а потом уж мой, сколько влезет!»), то - к гражданской совести («Кинерет сохнет, а она воду льёт!»). Хуже всего было, когда он начинал поминать покойницу-жену («Роуз! Роуз! На кого ты меня покинула! Никто меня больше не любит!») да еще и заливаться при этом натуральными слезами - впору самой было зарыдать. И однажды я-таки не выдержала. Набрала ровно полведра воды - и хорошо отжатой тряпкой прошлась по всему пространству небольшой квартирки. Обошлась даже без особых передвижек мебели, просто облазила по-пластунски все углы. Меньше, чем за полчаса управилась - дед не успел даже мелеющий Кинерет оплакать - и сказала:
- Всё! Иди, включай свой телевизор!
…И лишний раз убедилась в том, как мало надо человеку для счастья!
У деда в момент просохли слезы, он почти что кубарем скатился с кровати и ползком-бегом, волоча за собой кислородный аппарат на колесиках и благодарно кудахча, устремился к насиженному месту перед экраном. (Благодарное кудахтанье относилось ко мне - за то, как быстро, бесшумно и чисто - почти как покойница Роуз! - я вымыла полы). По телику, как назло, показывали что-то цветное и современное - какие-то шпионские стрелялки-догонялки, но деда это нисколько не смутило. Наоборот - его вдруг осенило:
- Эй! -отвлекся он от экрана, - а ты воду вылила?
- Щас вылью, в унитаз.
- Нет! Нет! - заволновался дед, - только за порог! Сколько там ее? Полведра? Этого мало - давай еще ведро!
- Куда столько? - возмутилась я - а Кинерет!
- А что ему с полутора ведер сделается! - откликнулся дед, вмиг утратив гражданскую сознательность. И тут же растолковал:
- Ты не понимаешь - это все для нее, для «this womаn!». А вдруг она придет и увидит, что ты мало воды вылила? И снова начнет мыть сама - а то и хуже - наймет мне кого-нибудь другого - у меня до тебя была одна такая, - дед даже зажмурился от ужаса, - она только и умела, что воду лить! И подглядывала за мной в ванной! И не знала даже, кто такой Кларк Гейбл! Так что, вылей еще ведро воды, душа моя («sweetheart» - так он и сказал, вышибив из меня слезу), и ты, помнится, говорила, что любишь Джуди Гарланд - так поищи на верхней полочке слева «Волшебника из Страны Оз» - тебе нравится «Волшебник из Страны Оз»?
…Эх, да кому ж не понравится «Волшебник из Страны Оз», да на исходе рабочей недели!
С тех пор так у нас и проходил каждый четверг, только фильмы менялись. Дед даже стал специально для меня запасаться попкорном . Совесть моя, правда, несколько раз просыпалась на предмет того, что, дескать, нехорошо так-то на службе сибаритствовать - не за это мне десять шекелей в час плачены - но я ее ловко усыпила обратно, приурочив к четверговым посиделкам у телевизора сортировку белья из прачечной или пришивание пуговиц, каковые от дедовых рубашек в той же прачечной отлетали регулярно (я ж не просто так развлекаюсь - я делом занята!). А за порогом, разумеется, на случай непредвиденной инспекции была приготовлена убедительная лужа мыльной воды (да простит меня Кинерет!)…
Кстати, дед, с внушительным его ростом и замашками бруклинской шпаны, профессию имел самую неожиданную - он был кондитером. Не только, конечно, удостоверение шеф-повара у него тоже имелось, готовить он умел всё и даже больше, но по призванию был именно кондитером - круассаны-рогалех-плюшки-эклеры-меренги, вотэтовсё - как уж он там колдовал над пирожными разлапистыми ручищами кузнеца-молотобойца, остаётся только догадываться, но вот так оно и было.
Да и в ту пору иногда взбредало ему в голову взяться за старое на моё несчастье. Так я в Хануку однажды неосторожно сказала, что не ем пончиков - калории, изжога, то да сё - деда аж подкинуло в кресле:
- Это потому что ты настоящих пончиков не ела!
И тут меня дёрнула нелёгкая за язык вспомнить, что настоящие пончики я ела в доисторические времена в Москве студенткой юной- был в 70-е такой деревянный павильон, недалеко от метро «Арбатская», жарили там пончики-бублики без всякой начинки - только сахарная пудра, только хард-кор! - и вечно стояла очередь, пончики не успевали остыть, подавали их сразу обжигающе-горячими, вынимали из кипящего масла, ловко нанизывая на стержень, ссыпали в огромный кулёк, моментально промасливавшийся и перетряхивали с сахарной пудрой, кулёк трудно было взять в руки, такой он был раскалённый, а ещё труднее - заставить себя обождать, хоть пару минут, чтобы не заглотить тут же эту пищу богов, обжигая язык и горло. И никакой изжоги, представьте - да и какая, скажите, изжога, если состояли они из чистого воздуха в золотистой корочке под сахарной порошей!
Дед даже онемел на минуту. Как он меня не испепелил взглядом на месте, не знаю. Сказать американо-израильтянину, что в Москве пончики вкуснее!
..И тогда он задумал недоброе.
На следующий день к нам с раннего утра в дверь постучали. На пороге стояла дедова любимица, старшая его внучка, мрачная красавица наследственно-богатырского роста. Без тени улыбки поздравила нас с Ханукой и вручила поднос пончиков моей мечты (таких, как надо, невесомых, тающих во рту, с дырочкой посередине и в сахарной пудре...), угрюмо предупредивши, что сегодня к деду лучше не заходить - это не для слабонервных. Поколебавшись, я всё таки зашла в положенное время - у меня же рабочие часы! Всё дедово семейство встретило меня на дорожке перед дверью - они перетряхивали и пылесосили мягкую мебель от сахарной пудры. В тазике отмокали детали разобранного на запчасти допотопного миксера. Полы в доме были уже вымыты в первом приближении, а внучка, взобравшись на стремянку, чертыхаясь отчищала потолок от налипших ошмётков теста. Дед же, чрезвычайно собой довольный, сидел в кресле перед телевизором и смотрел «Ниночку» с Гретой Гарбо - очень в тему. Он старательно сделал вид, что меня не видит и не слышит, только изрёк безадресно:
- Тут НЕКОТОРЫЕ думали, что в Москве пончики делают лучше - ха!
А ещё один сюрприз дед подготовил мне ко дню свадьбы - да-да! - на двадцатом году счастливой совместной жизни мы с мужем сделали ещё одну свадьбу (про первую писано здесь) - еврейскую. Спасибо родному кибуцу - нам поставили хупу и накрыли поляну с танцами на полсотни гостей (откуда только набралось столько за год всего жизни в Израиле?).
В день свадьбы я, разумеется, взяла законный отпуск. Но и за день до этого мне было велено к моему кондитеру-киноведу не приходить. Почему? - Секрет!
...Об этом страшном секрете мне два дня подряд рассказывал шёпотом примерно каждый первый встречный (кибуц же, что вы хотите...) - только, тссс! - никому! - чтоб ты знала, как дед тебя любит!
В этот день деда торжественно доставили на кибуцную кухню - он самолично следил за выпечкой свадебных хал и колдовал над супер-дупер тортом, поставив на уши раздавая тумаки и зуботычины всех, кто имел несчастье в тот день на кухне дежурить. И чтоб НЕКОТОРЫЕ не вздумали потом заикнуться, что в какой-то там Москве...
Халы раскромсали ещё в начале трапезы - где-то есть фотография, где они ещё целенькие, надо бы отыскать, а вот фото торта, когда над ним я только занесла нож, отыскалось, хоть и выцвевшее слегка. И кусочек халы там сбоку виднеется.
Он, кстати, тоже как-то разлетелся в момент - хоть и других сладостей на столе было достаточно.
Под шапкой крема были там меренги, слои лимонного желе, которое я обожаю больше всего на свете, какое-то необыкновенное тесто, то ли песочное, то ли заварное, и ещё что-то непредставимо-райское, по словам гостей.
Почему «по словам гостей»? Потому что мне под финал достались только крошки с припасённого «на потом» блюдечка... У меня, как это часто случается с взволнованными невестами, за столом, ну абсолютно не было аппетита и, вдоволь налюбовавшись многоэтажным разрезом, я отставила в сторону блюдечко «на потом» - жаль, забыла надписать «не трожь, не замай!»...
Но деду, разумеется, я на это жаловаться не стала - ещё чего! Он ещё два дня после этого кондитерского подвига кряхтел, охал, старательно закатывал глаза (ох, как же я старался!) и напрашивался на комплименты - каковые и получал, разумеется.
...А потом наступил день, когда, придя на работу утром, я застала его лежащим на полу рядом с телевизором. Кислородный аппарат был подключён, и мне показалось, что он дышит. И руки тёплые! Но это оттого, что пол был с подогревом... Про тёплые руки я пыталась втолковать с плачем людям, которые потом его накрыли с головой простынёй и унесли - проверьте, он же тёплый ещё! А он к тому времени был уже несколько часов, как мёртв.
Хоронили его в Беэр-Шеве, где он, оказывается жил до самой смерти жены. пока сын не забрал его к себе в кибуц. Очень много народу пришло на похороны.
Я сразу вычислила одного «нашего» человека - непривычно для Беэр-Шевы одетого в костюм и при галстуке. Дед мне про него рассказывал - репатриант, учитель английского, работал у него год примерно на кухне, «такой толковый, хоть и с дурацким «British English», только всё никак не хотел меня русским ругательствам учить, ты, говорит, «кибенимат» уже знаешь - будет с тебя. Но правильнному английскому быстро научился - всё ходил за мной, повторял и в тетрадочку записывал. И в нашем деле здорово соображал - я его на своё место готовил, знал уже, что скоро уйду. И представляешь - только я его научил, наконец, как правильно делать эклеры и меренги, как он взял да и ушёл в какой-то колледж дурацкий! Английский нашим балбесам преподавать! А какой мог бы быть кондитер - эх!»
«Шиву» - семь траурных дней семья сидела в дедовой квартирке. Надо было бы нанести визит - я всё собиралась с духом, стеснялась своего несовершенного иврита и английского, не знала, как себя вести, боялась расплакаться некстати... Но не зайти было бы совсем уж неприлично, и мы всё-таки пошли. На похороны приехала родня из Штатов, разные люди приходили постоянно, в квартирке было тесно - зайдём на пару минут, скажем дежурные слова, там всё равно не засидишься.
...Из распахнутой настежь двери доносились такие раскаты громового хохота, что мы с мужем засомневались, туда ли мы попали?
Дедова родня - вся, как на подбор, огромная и плечистая, не евреи, а ковбои какие-то! - сидела, где попало, на табуреточках, на пуфиках, на полу, листала бесчисленные альбомы с фотографиями и бурно комментировала дедову жизнь - тоже бурную и нескучную, судя по всему.
- О! - приветствовал меня его сын, - как ты вовремя! Мы как раз про папашины трусы вспоминали! Расскажи, как вы их искали в прачечной - это ж при тебе было, помнишь?
Ещё бы не помнить! Про дедовы трусы знал весь кибуц, трудно было не знать. Дело в том, что абсолютно равнодушный к одежде бравый кондитер был всю жизнь неравнодушен к нижнему белью - трусы носил только из родной Америки и только одной фабричной марки. Что в них было такого особенного, ума не приложу, трусы, как трусы, но спорить с патриархом никто в семье не решался - каждый год из-за океана доставлялась увесистая посылка с несколькими дюжинами требуемого. Но вдруг в конце 80-х любимая фабричка решила заменить в трусах вдетые резинки на вшитые - широкие. Дед рвал и метал, он не желал никаких новшеств - и тогда свежеприбывшие трусы стали сразу отправляться в кибуцную швейную мастерскую, где из них выпарывались широкие резинки, подрубался край и вдевались резинки обычные - заповедь «чти отца своего и потакай всем его фанабериям» кибуцники блюли свято.
Были в кибуце люди, которые нижнее бельё в общую стирку сдавать не желали (моя подопечная, бабушка Нава, например), но таких было меньшинство. Для нижнего белья и носков (чтоб не морочиться и не ставить метку на каждую мелочь) существовали специальные сетчатые мешки для стирки - только надо было завязать их правильно, специальным узлом, чтоб в машине белье не рассыпалось. Не все это умели, и бельё рассыпалось регулярно. Для этих потерявшихся трусов-носков врассыпную существовал огромный ящик, хотите - разыскивайте своё, не хотите - раз в месяц содержимое ящика отправлялось в утиль.
Ну, вот так вот однажды и рассыпалась порция новеньких - только из швейной мастерской! - дедовых трусов. Во гневе дед пожелал сам отправиться на поиски и громить прачечную. А тут его электоро-драндулетик очень вовремя испортился. Поэтому отправились мы с ним по холмиками, по горочкам (Кфар-Эцион находится в горах Иудейских) на ручной коляске - дед, конечно, честно пытался крутить колёса, но в горочку коляску всё-таки толкала в основном я, пока не пришёл нам на помощь отряд юных пионеров Бней-Акивы, которому дед, разумеется, сообщил о цели нашей экспедиции, чем учащуюся молодёжь немало развлёк.
В прачечной почему-то было пусто - то ли все на обед ушли, то ли попрятались, опасаясь дедова гнева. Дед сопя подъехал к бездонному ящику для потерянного белья, запустил туда свою клюку и подцепил на неё ворох чего-то розавинького в кружавчиках. А разглядевши, вдруг засмущался, покраснел, стряхнул с палки непонятное, отъехал от ящика и жалобно сказал:
- Ой... Как я во всём этом рыться буду?
Этот старый матерщинник был по жизни ужасным скромником - даже фильмы современные не желал смотреть, только старый голливудский хардкор с символическими поцелуями в дымке!
Но тут нам на выручку пришла всё та же Бней-Акива, которую очень кстати привели строем в прачечную на сортировку белья. Кибуцных детишек регулярно подвергали трудовому воспитанию. Они, кстати, в основном трудились исправно - особенно на черешневых плантациях (одну в корзинку, две - в рот...). Прачечная, как вы догадыватесь, в число приоритетов для работы никак не входила. Пока я не вспомнила своё богатое педагогическое прошлое (работу в продлёнке) и не объявила конкурс следопытов-археологов - кто больше раскопает дедовых трусов!
Стоит ли говорить о том, что наша славная молодёжь и тут не подвела. Жаль, не знаю, вручили ли им за это вымпел и переходящее знамя, но кибуцная мифология обогатилась ещё одним преданием.
...Так что в тот день засиделись мы на поминках знатно.
Вспомнили ещё, как дед на работе никак не мог запомнить одно жизненно необходимое арабское ругательство на букву «ку». Тогда кто-то его надоумил, прям по мнемотехнике, что арабское выражение, поминающее известную маму, похоже на ивритское слово «кусемет» - гречка - только буковку в конце поменять.
С тех пор дед на каждого провинившегося, подотчётного ему Махмудку ругался так:
- Орез! Квакер! Солет! Кус-кус! Фак ю - кусемет! («Рис! Овсянка! Манка! Кус-кус! Да чтоб тебя - гречка!»)
Но виноватые всё понимали ещё на стадии риса.
Жаль, что не могла я при этом англоязычным родичам передать всю прелесть анекдота про Василь Иваныча, вспоминающего названия американских городов: «Кагебэго? Энкаведэго? А - Чекаго!»
Напоследок, глянув на целую стену полок, уставленную любимыми дедовыми фильмами, я всё-таки расплакалась. Впрочем, там все время от времени утирали слёзы. Да, и от смеха тоже.