Запад есть Запад, Восток есть Восток. И вместе им не сойтись?
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
Р. Киплинг. Баллада о Востоке и Западе
Мастер рассказывал нам о портретах, виденных им в Венеции. Будучи послом падишаха, Повелителя Вселенной, Мастер побывал во многих дворцах, богатых домах, храмах Венеции. Много дней он стоял перед портретами, висящими в рамах, видел тысячи лиц, нарисованных на натянутых холстах. Он был потрясен разнообразием изображений, красками, мягкостью падающего на лица освещения, выражением благодушия или суровости, живостью глаз. В Венеции, по его словам, началось что-то вроде эпидемии. Вся Венеция, у кого были деньги и возможность, стремился оставить память о себе, свидетельство о своей жизни: портреты были показателем богатства, силы, власти. Это был способ показать, что венецианцы отличаются от всех остальных.
Принцы, представители уважаемых семей и богачи требовали даже, чтобы их лица изображали на стенах церквей в сценах из библейских сюжетов и религиозных легенд.
Стремясь быть изображенными на картине, почтенные венецианцы соглашались даже на то, чтобы их рисовали в облике слуги, наполняющего бокалы, простолюдина, бросающего камни в блудницу, или кровавого убийцы. Так показывают силу и богатство те, кто заказывает портреты. Они словно стараются заставить поверить, что их пребывание в этом мире - явление особое и загадочное. Их портреты словно живые, смотрят прямо в глаза. Они обрели собственную жизнь. И люди, с которых были написаны эти портреты, стали какими-то особенными и значительными, среди них чувствуешь себя убогим и бессильным.
Мастер подбирал уничижительные слова, говорил о зависти, тщеславии, алчности венецианцев, и все же, когда он рассказывал о портретах, увиденных в Венеции, его лицо вспыхивало радостью, как лицо ребенка.
Наконец, Мастер испугался, что увлеченный портретом, он потеряет интерес к превосходной и вечной исламской живописи старых мастеров Герата. Ему неудержимо захотелось поверить, что и он не такой как все, не похож ни на кого. Он испугался этого сильного желания: вот так шайтан вовлекает нас в грех. Разве не грех - настолько возвеличить себя перед Аллахом, оказаться важнной персоной, помещенной в центр мира?
Ни у одного итальянского художника, говорил Мастер, нет поэтичности, веры, чувства, чистоты цвета и блеска, таких как у нас. Но их рисунки более убедительны, они похожи на настоящую жизнь.
Европейцы рисуют князя, будто видят его с балкона минарета, используя перспективу. Они рисуют все: постель, одеяло, шкуру тигра, княжескую дочь, деньги. Их попытки создать копию настоящего мира отталкивают меня.
Но у рисунков, сделанных этим новым методом такая притягательность! Все, что можно увидеть глазом, они рисуют так, как видят. Глядя на то, что они делают, сразу понимаешь, что дорога к Судному дню ведет через европейский стиль. Видя на портрете свои черты, каждый портной или мясник видит насколько он не похож на всех, какое он особое, удивительное создание. Европейские художники рисуют человека не таким, каким его видит ум, а таким каким его видит глаз. В будущем все будут рисовать как они и даже глупый портной захочет, чтобы его изобразили несравненной, исключительной личностью.
(Орхан Памук. «Меня зовут Красный». Стамбул)