Тысяча дорог
Бьорн Тайлер с грустью смотрел в иллюминатор на тающий в сизой утренней дымке аэропорт Нарита в Токио. Впереди остался последний перелет - через Тихий океан. Домой.
Он возвращался. И впереди его ждала неизвестность. В начале этого длинного путешествия он старался не думать о возвращении, но где-то между Лагосом и Найроби мысль о неминуемом, которую он утопил на дне океана впечатлений, впервые за последние полгода кольнула его. Он вздрогнул, но не стал ее прогонять. Она исчезла сама в бешенном калейдоскопе африканских красок, растворилась в ритме тимпанов и охотничьих дудок. Она всплывала и в Ирусалиме и в Стамбуле и в Багдаде. И в Мумбаи и на Суматре. Тяжелое восхождение на вулкан Руапеху почти загнало было эту мысль на задворки сознания, но в монастыре Джоканг она явилась к нему с невообразимой ясностью и уже не покидала, придавая остроту всем пяти чувствам. Ведь его ноздри вдыхали причудливые и такие разные ароматы - и каждому, даже самому неприятному, он был рад. Он запускал руку в мешок с рисом и пропускал его между пальцами, наслаждаясь шорохом и скольжением каждого зернышка. Он пробовал самую диковинную пищу и порой заставлял разум молчать, устраивая шок вкусовым рецепторам языка, когда приходилось есть жуков, гусениц и червей. Впрочем, временами он давал и пиры, заказывая самые дорогие блюда и вина в роскошных ресторанах. Но самым важным было зрение - он видел огромный, бесконечный мир во всей его красоте, яркости и многообразии, и хотел запомнить каждый штрих, отблеск, черточку, мазок - запомнить фотографически точно, впечатать в память каждую деталь.
Он не взял с собой фотоаппарат и не покупал сувениры. Все эти сокровища, которыми люди наполняют семейные альбомы и украшают свои дома, эти маленькие свидетели счастья, молодости, свободы, он сохранит в сердце. Ведь в конечной точке его путешествия ему не нужен будет багаж.
Два года назад Бьорну Тайлеру, еще крепкому и сильному мужчине, поставили страшный диагноз. Рак. Хоть и не в терминальной стадии, но уже совершенно неоперабельный. Новость эта обрушилась лавиной и утащила его на дно бездны, где он, корчась от страха, пролежал три месяца, обдумывая возможность самоубийства или эвтаназии. Несмотря на то, что он чувствовал себя вполне сносно, врачи дали ему максимум два года жизни, и он проклял все, что можно проклясть за совершенную над ним несправедливость. Он жил не лучше и не хуже других, злодеяний не совершал, старался поменьше лгать, когда-то давно был женат, но детей не нажил. Ни перед кем не чувствовал вины, не держал ответ и долгов не имел. Потому вопрос «за что мне сие?», возникающий у любого в такой ситуации, душил и терзал его три месяца, не давая увидеть иную возможность, кроме как лежать раздавленным на острых камнях отчаяния.
И вот однажды в темном ущелье своего одиночества, он почувствовал, как с его сердца, словно в детской сказке, один за другим упали три железных обруча - повседневность, обязательства и заведенный порядок вещей. А вслед за этим пришло странное дотоле неведомое чувство, которое он в удивлении назвал… свободой. Да, оно было оттенено страшной черной тенью надвигающейся смерти, но возможно именно благодаря этому, оно и было столь ошеломительно. Что, какой долг, какие условности могут теперь заставить его делать что-то против его воли? Какой кары и чьего мнения ему теперь бояться? Вся жизнь казалось теперь растраченной на второстепенное, разменянной на пустяки, построенной на принуждении, самообмане и фальши.
Но впереди были два года. Целых два года. Черт возьми, если бы люди знали день своей смерти, они были бы, пожалуй, куда счастливее - они знали бы цену каждой минуте. Memento mori, помни о смерти - помни, что ты живой, и живи, черт побери, живи. Жаль, что эту простую истину он постиг лишь на краю бездны.
Но все же у него было два года. И Бьорн Тайлер не желал тратить их на то, чтобы, скуля, гнить на дне ущелья. Перед ним открывалось множество путей, как использовать это сокровище. Например, он мог напоследок закрутить умопомрачительный роман с какой-нибудь знойной красоткой. Но освобожденное сердце с усмешкой шепнуло ему, что настоящую любовь нельзя запланировать, получить только потому, что так решил или захотел, а трата времени на продажную будет так же бездарна, как и вся его прежняя глупая жизнь. Он мог выбрать путь добродетели, стать добрым ангелом, волшебником и совершить много маленьких чудес для других. Но то же беспощадное сердце тут же, не чинясь, сказало ему, что это ложь, лицемерие, а истина будет заключаться лишь в трусливой надежде на милость небес. Можно было пойти по противоположному пути - устроить бунт - выпустить из бутылки всех давным-давно запертых там джинов. Но джинов этих было не так чтобы уж очень много, да и те с годами ослабели, остепенились и выдохлись в долгой неволе. Итак, ни настоящим подвижником, ни настоящим преступником он быть не мог.
Ни один из этих путей не казался ему искренним и благославенным, достойным того, чтобы посвятить ему последние два года жизни. Метроном щелкал, песок убегал. Но чувство свободы никуда не уходило. Более того, не скованное больше обручами, оно с каждым днем крепло, все сильнее рвалось на волю, в бескрайний мир, который всегда так манил его. Мир, который и был мечтой, неизменно ограничивавшейся двумя куцыми неделями отдыха на раскаленном круизном лайнере с бассейном и коктейлями да яркими, но чужими фотографиями на страницах National Geographic.
Решение было принято вмиг. Ясное и бескомпромиссное. Единственно верное.
Он продал дом с четырьмя спальнями, акции и паи в инвестиционных фондах, продал партнеру долю в совместном небольшом, но надежном бизнесе, который они прикупили на пенсию. С огромной скидкой распродал весь семейный антиквариат. Самым трудным было заключение контракта с госпиталем и хосписом, в котором проговаривалось все до мелочей - лечение, содержание, питание, уход, обезболивающие, отдельная палата с видом на океан - все, вплоть до добровольного отключения от аппарата поддерживания жизни при наступлении определенных физиологических событий, обусловленных болезнью.
Испив сию чашу и закрыв до поры наглухо эту дверь, Бьорн Тайлер отправился в крупнейшее турагенство и сделал самый необычный за все время их существование заказ - кругосветное путешествие, которое можно совершить за двадцать месяцев. На эту затею и уходил весь оставшийся и очень немаленький капитал. Все, о чем он грезил ребенком - дальние страны, загадочные острова, темпераментная Латинская Америка, необузданная Африка, изящный Восток, таинственная Полинейзия, девственная Австралия и даже Антарктида. Охота, рыбалка, сафари, лучшие гиды, лучшие экскурсии по всем знаменитым местам, лучшие отели и лучшие автомобили. И перелеты только первым классом.
Он улетел в Перу, не дождавшись полностью проработанного тура, но специально выделенный для него агент готовил и продумывал вояж, покупал и менял билеты, бронировал отели и автомобили, присылал ему отчеты, настигая его всюду, куда дотягивался телефон и интернет, терпеливо подстраиваясь под его желания и внезапные перемены планов. С этим клиентом все было возможно. Он мог остаться на лишнюю неделю в каком-нибудь забытом селении в верховьях Амазонки, а мог пропустить целую страну, посчитав неинтересной. Единственное, что было неизменно - это дата его возвращения домой.
И вот последний перелет… Конечная точка.
Бьорн Тайлер, обветренный, загорелый, с последней сотней в кармане, вобравший в себя и оставивший за порогом огромный мир, сам наполнивший и сам же испивший до дна чашу желаний, теперь готов был каплю за каплей испить и эту последнюю, горькую, чашу. Он был готов.
Две недели спустя, пройдя клинический мониторинг своего состояния, он был приглашен в кабинет к главному врачу. Ну вот и все… Бьорн долго собирался с духом перед внушительной резной дверью. За ней начиналась его финишная прямая, уходящая во мрак. И сейчас он должен был узнать насколько она коротка. Он положил ладонь на холодную металлическую ручку, повернул ее и вошел.
Через час дверь вновь открылась. Бьорн вышел на негнущихся ногах с ворохом каких-то медицинских бумаг. Он стоял растерянный, с пересохшими губами посреди длинного сумрачного коридора и ему не хватало воздуха. Быстрей, быстрей наружу. Он неуверенно, роняя листы, шагнул в сторону лестницы, шаг, еще шаг, быстрее… Он бежал по ступеням, глядя на свои ботинки. Какие они славные и удобные, как ладно они сидят на его ступнях, какое это упоение - бежать по лестнице, ощущать твердую надежную невозмутимость бетона.
Раз-два… раз-два… раз-два… раз-два… анализы не выявили паталогии….
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… диагноз не подтвердился….
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… вы абсолютно здоровы…
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… мы очень рады…
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… вероятно, врачебная ошибка….
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… случается в медицине…
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… впрочем наши юристы готовы к спорам…
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… диагноз не подтвердился…
Раз-два…. раз-два… раз-два… раз-два… мы очень рады… мы очень рады…
Бьорн выбежал на улицу и зажмурился от солнца. Шел слепой дождик, шелестела на ветру листва, шли люди, проносились машины, откуда-то пахло горячим хлебом… Бьорн стоял с закрытыми глазами и пытался поймать ртом дождинки. Они испарялись, едва коснувшись губ.... Он был жив. Он был свободен. Теперь по-настоящему. Ему больше не надо было умирать. Перед ним снова был огромный мир, тысяча дорог…
И впервые в этом огромном мире ему некуда было идти...