Василий Аксёнов, из ненаписанного
В очередной раз перебирая свои архивы, я нашла пожелтевшую страницу «Литературной газеты» от 11 мая 1977 года, с чудными рассказами Василия Аксёнова под общим названием «В зимние вечера». Там в первых абзацах есть фраза «прозаик … вспоминал из ненаписанного».
Литературная газета, 1977 год
Интересно, что в нынешнем интернете этих рассказов действительно нет! Ни в одной электронной библиотеке я не смогла найти сборник «В зимние вечера». А рассказы «Трамвай 43-го года», «Цапля», «Высокая Луна», «Предметы» и другие теперь включены в цикл «Золотая наша железка», и в другой авторской интерпретации. Но именно в той версии, какая была опубликована в 77 году, их в интернете нет.
Литературная газета 11 мая 1977 года
отрывок из рассказа "Предметы"
**
А в этот раз меня заинтересовали «Предметы». Должно быть, стоило прожить в деревне больше двадцати семи лет, чтобы могла тронуть такая тема. Очень уважаю людей, которые сами делают для себя всё, что нужно для быта, от Робинзона Крузо до… не буду показывать пальцем в зеркало. Привожу здесь этот рассказ полностью (набрала текст с бумажной газеты).
Василий Аксёнов. ПРЕДМЕТЫ
Краеведческий музей помещался в ещё нестарой красной кирпичной кирхе, чья кровля среди сосен так замечательно гармонизировала пейзаж песчаной косы.
Оказалось, что в кирхе остался орган, и там дают концерты артисты из Вильнюса. Однажды мы с маленьким сыном отправились слушать старинную музыку.
Играли в тот вечер Свелинка, Фробергера, Муффата, Баха, Вивальди, и пели к тому же из Моцарта, Генделя, Глюка и Скарлатти. Знаете ли, я это люблю! Знаю, что модно, и что ещё моднее не следовать моде и не любить старинную музыку, но не могу тут выпендриваться и думать о какой-то конъюнктуре - пусть модно или немодно, мне всё равно.
Вот, кстати, любопытная штука: когда-то ведь все мы, интеллектуалы, начали слушать музыку храмов из чистого снобизма. Время прошло, и музыка победила, теперь она струится по коже, как сильный тёплый дождь, а на горизонте в июльской черноте вспыхивает тихими молниями. Спасибо тому старому снобизму.
Но здесь, собственно говоря, хочется говорить не столько о музыке, сколько о предметах, о жизненной утвари старого купца Абрамаса Бердано.
Начнём с портрета, ибо там был и портрет. В манере старых мастеров мемельского овощного рынка был изображён Абрамас Бердано в зените своего могущества, однако, уже перед спуском. Голову его венчала кожаная зюйдвестка домашней выработки, а под зюйдвесткой в облаке библейских истинно авраамовских седин гордо и спокойно вылеплялось красное лицо в крупных морщинах, а глаза его с простой голубизной смотрели на обширный, но привычный балтийский дом.
портрет рыбака работы Ван Гога
Рыбацкое племя куршей много веков населяло старинную землю, вернее, песок: сто вёрст в длину и три в ширину.
Говорили они по-литовски, а на храмы свои ставили лютеранский крест. Они всё делали сами, своими руками, они изготовляли предметы и с самого начала и до самого конца жизни они делали эти предметы, в этом и состояла их жизнь, и наш Абрам Бердано всё себе сделал сам, отнюдь не думая, что когда-нибудь его вещи станут музейными экспонатами.
в тульской деревне, 2011 год
То ли дед его, то ли отец сделал ему колыбель, во всяком случае, он лежал в ней так, как будто сделал её сам. Потом он вылез из колыбели и сделал себе лыжи, потом сплёл себе сеть, сделал ловушки для любимого гостя, саргассового угря, сделал сачки, вырезал вёсла, и наконец, построил баркас и сшил паруса.
Началось второе великое дело его жизни - он стал строить себе дом и построил его. Затем он сделал прялку для своей жены и два отличных узорных флюгера - один на крышу дома, другой на мачту баркаса. На деревянных этих флюгерах Абрам Бердано вырезал свои сокровища, всю красоту своей жизни: свой дом, свою корову, свой баркас - и покрасил тремя красками: красной, белой и синей.
Отдыхая, Абрамас Бердано пил самодельное пиво и делал коньки себе и своим детям для катания по прозрачному льду Куршио Марио в весёлые дни Рождества и Пасхи.
Потом он сделал себе гроб и крест.
Теперь все эти предметы стояли перед нами, и музыка европейского Ренессанса как бы освящала их, делала их как бы предметами культа.
Сачки, багры, сети, паруса, бочки, обручи для бочек, лампа, стол, веретено… там, в глубине, на белой стене, висели даже орудия пытки, эдакие страшные, в человеческий рост клещи. Уж не истязал ли себя Абрамас Бердано для того, чтобы быть причисленным к лику святых в лоне краеведческого музея?
- Нет, это не орудия пытки, - сказал взволнованный маленький сын. - Это не орудия пытки, отнюдь нет. Там написано, - это щипцы для доставания льда из проруби. Это не орудия пытки…
Он повторял это шёпотом до самого конца концерта, мой мальчик, ему очень хотелось, чтобы жизнь Абрамаса Бердано прошла без мучений.
Она и действительно прошла без мучений, простая долгая жизнь балтийца, но всё же и без мучений она, на мой взгляд, была освящена всеми предметами, которые он делал сам, тем более, что сейчас эти предметы столь торжественно и в то же время скромно, мирно и волшебно освящались музыкой, родившейся в других, куда более величественных мраморных храмах.
**
Мои предметы
