Максим Грек празднует Рождество
Буквы кривые на бересте.
Апостол Андрей на косом кресте.
Лён и яблоки несут волхвы.
Не ребёнок в яслях - куколка из травы.
Не роди нам Бога, роди оберег.
Бережёного Бог бережёт - кого сбережёт твой грек?
Вот он глядит из-под ладони на купола,
бык его добр, льва сила мала,
орёл - горлица с наклоненным лицом.
Цок да цок идёт ослик, едет мальчик с отцом.
Ты не роди нам Бога, роди нам лик.
Чтобы страшно и строго: бирюза, сердолик.
Чтоб и сердце голубки, и сердце змеи
безбоязненно
ели дети мои.
«Ели - дети мои, - говорил, -
Ивы - сёстры мои.
И вы, сёстры мои,
тимофеевка и лебеда.
Бедность моя не беда.
Слабость моя не беда.
Беда ли, что холодно? Да».
Ходил укрывал одеяльцем пальцев своих
каждого куста вздох, каждой веточки сдвиг,
вывих каждой травинки, готовившейся умереть.
да что толку, разве всех отогреть?
Треть
луны - что нимб
ангела, спрятавшегося за сосной.
И обняться с ним бы,
но на дверях - замок навесной.
Патерики - материки,
да затеряться в них не всякому суждено.
Стоит Максим у окна. Смотрит Максим в окно.
Монастырские крестьяне торопятся в храм.
Рождество. В храме служба идёт, а там:
«Бога не роди,
роди нам его страх.
Бога ради, огради
от зимы на ветрах,
от чумы, от сумы,
от кума, кумы,
от собачьих укусов,
от мозолей на усталых ногах».
Максим глядит на листы,
и листы те пусты.
Там, где будут Триодь и псалтырь,
снег и холодный пустырь.
А писания том - тяжёл, точно сом.
Апостол Андрей на кресте косом,
повисел, дурачок,
засох и осыпался,
как паучок.
Но
Максим говорит: «Рождество,
твоё, Господи, волшебство".
"Верю, идут волхвы
мимо Волочка и Москвы,
мимо кольев, угольев,
козла, волка, совы,
мимо сенных сараев,
мимо отрубленной головы,
мимо вьюг,
куда-то на юг,
где лежит Палестина
вырезанная из халвы.
Верю, есть Сахара и Нил,
где жив старец Нил -
сахаром кормит скотину
и добр к нему зверь крокодил".
И слышит Максим вдалеке снега скрип,
клёкот южного говора,
верблюжий хрип.
Между белых глыб,
между тёмных рыб,
улыбаясь, ложится,
лицом на восток,
прорастает сном, как прорастает росток,
тянется к небу из тёмной воды:
распускаются ветви,
на ветвях - цветы и плоды,
следы ветра на всяком дыхании,
укутаны в благоухание.
И вытканы сонные птицы
вокруг побледневшей звезды.
Апостол Андрей на косом кресте.
Лён и яблоки несут волхвы.
Не ребёнок в яслях - куколка из травы.
Не роди нам Бога, роди оберег.
Бережёного Бог бережёт - кого сбережёт твой грек?
Вот он глядит из-под ладони на купола,
бык его добр, льва сила мала,
орёл - горлица с наклоненным лицом.
Цок да цок идёт ослик, едет мальчик с отцом.
Ты не роди нам Бога, роди нам лик.
Чтобы страшно и строго: бирюза, сердолик.
Чтоб и сердце голубки, и сердце змеи
безбоязненно
ели дети мои.
«Ели - дети мои, - говорил, -
Ивы - сёстры мои.
И вы, сёстры мои,
тимофеевка и лебеда.
Бедность моя не беда.
Слабость моя не беда.
Беда ли, что холодно? Да».
Ходил укрывал одеяльцем пальцев своих
каждого куста вздох, каждой веточки сдвиг,
вывих каждой травинки, готовившейся умереть.
да что толку, разве всех отогреть?
Треть
луны - что нимб
ангела, спрятавшегося за сосной.
И обняться с ним бы,
но на дверях - замок навесной.
Патерики - материки,
да затеряться в них не всякому суждено.
Стоит Максим у окна. Смотрит Максим в окно.
Монастырские крестьяне торопятся в храм.
Рождество. В храме служба идёт, а там:
«Бога не роди,
роди нам его страх.
Бога ради, огради
от зимы на ветрах,
от чумы, от сумы,
от кума, кумы,
от собачьих укусов,
от мозолей на усталых ногах».
Максим глядит на листы,
и листы те пусты.
Там, где будут Триодь и псалтырь,
снег и холодный пустырь.
А писания том - тяжёл, точно сом.
Апостол Андрей на кресте косом,
повисел, дурачок,
засох и осыпался,
как паучок.
Но
Максим говорит: «Рождество,
твоё, Господи, волшебство".
"Верю, идут волхвы
мимо Волочка и Москвы,
мимо кольев, угольев,
козла, волка, совы,
мимо сенных сараев,
мимо отрубленной головы,
мимо вьюг,
куда-то на юг,
где лежит Палестина
вырезанная из халвы.
Верю, есть Сахара и Нил,
где жив старец Нил -
сахаром кормит скотину
и добр к нему зверь крокодил".
И слышит Максим вдалеке снега скрип,
клёкот южного говора,
верблюжий хрип.
Между белых глыб,
между тёмных рыб,
улыбаясь, ложится,
лицом на восток,
прорастает сном, как прорастает росток,
тянется к небу из тёмной воды:
распускаются ветви,
на ветвях - цветы и плоды,
следы ветра на всяком дыхании,
укутаны в благоухание.
И вытканы сонные птицы
вокруг побледневшей звезды.