КЛАССИК И КАЧКА
Когда я училась в школе, в классе у нас висели рядком портреты писателей-классиков.
Всё это были немолодые люди в разного фасона бородах и бакенбардах, с постным и невесёлым выражением лица. Сразу видно, они много сидели за столом, много думали, мало спали.
Один Лермонтов был молодой, красивый, в гусарском мундире, но самый хмурый.
В общем, весьма унылая компания получалась.
Был в этой галерее и портрет И.Гончарова, автора "Обломова".
Толстый дяденька в тех особого фасона сросшихся с усами бакенбардах, которые напоминают извилистую колбасу, пристроенную к лицу от уха до уха.
Взгляд тусклый, живот подразумевался даже в погрудном портрете.
Конечно, легко было представить его на обломовском диване, спящим большую часть дня и ночи. Обличал безделье и апатию - значит, знал толк в этом предмете.
Да, знал.
Школьникам рассказывали про ленивого "Обломова", а не про то, что человек в скучных бакенбардах, как все его товарищи по галерее , был крайне интересным и непростым человеком.
Певец продавленного дивана оказался самым дерзким путешественником из русских классиков!
Разве что трудное путешествие Чехова на Сахалин можно сравнить с морской одиссеей Гончарова на фрегате "Паллада".
Но "Сахалин" книга горькая, а "Фрегат "Паллада" многословно-занимательная и разнообразно-живописная.
У Гончарова - моя любимая.
В поход вокруг света - именно так! - Гончаров напросился сам (прочие писатели отказывались, дело-то трудное).
Он был тогда нестар, но и не молод - 40 лет. Уже известен как литератор.
И горячо мечтал о морском плавании.
С детства.
Так он стал официальным секретарём экспедиции к "русским владениям в Америке" , которая на самом деле должна была наладить отношения Российской империи ни много ни мало, как с Японией, - тогда (в начале 1850-х) закрытой и загадочной.
Побывал Гончаров и в Японии, и во многих иных краях.
Вот только полной кругосветки не получилось - истрёпанная временем и бурями "Паллада" нуждалась в срочном ремонте, так что пришлось возвращаться в Петербург от Охотского моря "сухим путём".
И не поездом, а в санях, в морозную зиму.
И молодцом оказался наш классик: после жарких тропиков ехал по морозу -36 - но ни болезней, ни жалоб.
А на фрегате даже морская болезнь его не брала!
Никакой дурноты и неуправляемого ужаса.
Потому странный для сухопутного жителя морской быт бывал Гончарову досаден иногда, но не ужасен.
Вот океанская качка - крайне неприятная штука.
Сначала весело было наблюдать, "когда кто-нибудь пройдёт в один угол, а его отнесёт в другой...
Трудно было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечёт по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад".
Дальше - больше. "Ветер свежел".
В каюте, устроенной Гончаровым с большим тщанием, всё полетело вверх дном - "ящики выскочили из своих мест, щётки, гребни, бумаги, письма - всё ездило по полу вперегонку... Вечером раз упала свеча, и прямо на карту. Я был в каюте один, встал, хотел побежать, но неодолимая тяжесть гнула меня к полу, а свеча вспыхивает всё сильней".
Быть бы беде (парусник деревянный, загорелся бы бы легко), но писатель из последних сил, ползком всё-таки подобрался к свече и затушил.
Передвигаться в таких условиях непривычный человек не мог.
"Крепкий ветер, жестокий ветер! - говорил по временам капитан, входя в каюту и танцуя в ней. - А вы это всё сидите? Ещё не приобрели морских ног?"
Этот ловкий морской танец Гончарову долго не давался, сколько он ни старался.
Встал, хотел идти - а вдруг потянуло по полу, ставшему совершенно отвесным, "и я побежал в угол, как давно не бегал. Там я кулаком попал в зеркало, другой рукой в стену".
Бывалые моряки смеялись, а писатель сутками не мог сдвинуться с места и всё пытался выработать морские ноги.
Приставленный же к секретарю матрос Фадеев не просто мог спокойно ходить по судну.
Он ещё и приносил, не роняя, еду писателю, прикованному качкой к каюте.
Правда, в связи с экстремальными условиями изящной сервировки не было - в одну тарелку клали и курицу с рисом, и паштет, и ещё вафлю сверху.
Но постепенно сухопутный секретарь экспедиции набирался опыта.
Когда "Паллада" оказалась у Мыса Доброй надежды (Гончаров считал, что мыс совестится этим приторным названием и потому всем напоминает своё древнее, исконное - мыс Бурь), писатель решил со всем вниманием понаблюдать шторм.
"Шторм был классический по всей форме", с могучей грозой.
Волны хлестали в люки, которые не закрывали из-за африканской духоты.
"Целые каскады начали хлестать в каюту, на стол, на нас."
Выбрались на палубу (Гончаров - уже на морских ногах). Там светопреставленье: "темнота ужасная, вой ветра ещё ужаснее, не видно, куда ступить. Вдруг молния. Она осветила ... толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку".
Гончарову рассказывали, что шторм особо эффектен в свете луны.
- Где ж она? подайте луну, - сказал я деду (дед - штурман Лосев, ходивший в море с 13 лет и не более двух лет последующей жизни проведший на берегу).
- Нет, она уж в Америку ушла, - сказал он. - Ещё вы бы до завтра сидели в каюте.
Штормило сутками. Пришлось даже отменить пасхальные службы.
Когда вдали возникал и приближался столп смерча, на фрегате заряжали пушку. Смерчи " от ядра ... разлетаются и разрешаются обильными дождями", а без того могут сломать рангоут или паруса порвать.
"В первый день Пасхи, когда мы обедали у адмирала, вдруг с треском, звоном вылетела из полупортика рама, стёкла разбились вдребезги, и кудрявый, седой вал, как сам Нептун, влетел в каюту и разлился по полу.
Большая часть выскочила из-за стола, но нас трое усидели.
Я одною рукою держал тарелку, другою стакан с вином. Ноги мы поджали.
Пришли матросы и вывели швабрами нежданного гостя вон".
Вот так и шторм, и качка стали привычны.
И даже такие головокружительные картины:"Я постоял у шпиля, посмотрел, как море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо неё очутится стена воды, которая так и лезет на вас.
Но не бойтесь: она сейчас опять спрячется, только держитесь обеими руками за что-нибудь".
Вывод: "Оно красиво, но однообразно"...
Вот вам и певец сонной тишины и мягких диванов.
Что значит исполнить детскую мечту, если исполнение оказалось и опасным, и трудным?
"Самые робкие характеры кончают тем, что свыкаются".
И "моряк, конечно, не потревожится никогда пустыми страхами воображения и не поддастся мелочным и малодушным опасениям на каждом шагу, по привычке к морю"...