ВОСКРЕСНЫЙ ОБЕД И КИНО. ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ (1963)
Следующий фильм Витаутаса Жалакявичуса все встретили с восторгом, и назывался он "Никто не хотел умирать" (1965).
Малоизвестный режиссёр сразу стал советским классиком и титаном литовского кино.
А эта городская история 1963 года хоть и побывала в прокате, но прошла скромно, да и критики не знали, то ли хвалить, то ли ругать.
А со временем это кино совсем забылось.
Но сам режиссёр упорно держался за него:
"Все мои фильмы были и остаются продолжением "Хроники одного дня" - самого дорогого и наиболее авторского».
Правда, в 1963 году у нас об авторском кино как таковом ещё и разговора не было.
То есть явление уже существовало - возможно, прямо с момента изобретения кино оно было - но термин в обиходе отсутствовал.
"Хроника одного дня" именно авторское кино.
Хотя по старому плакату такого и не скажешь:
Но Жалакявичус сам и сценарий написал, и поставил, и сделал всё так, как хотел, а не "как надо":
Это не значит, что зрителю придётся блуждать в потёмках путаного авторского сознания и во всяких прочих непонятках.
Кино это вообще-то сложносочинённое и очень искусно устроенное, но в его основе предельно простая история.
В один осенний день старый большевик, а ныне скромный служащий Римша (Бронюс Бабкаускас) должен был стать народным заседателем в суде (этих заседателей выбирали трудовые коллективы):
Но с утра он поражён вестью о том, что в Ленинграде умер товарищ его молодости, известный учёный Муратов.
Пути друзей давно разошлись, но теперь память о прошлом снова возвращает Римшу к давним дням.
Тем не менее дело для него есть дело.
А сегодня дело важное и страшное.
Перед судом предстали два молодых хулигана, которые без всяких причин насмерть забили случайного прохожего.
У преступления нашёлся свидетель - тоже прохожий, научный сотрудник Венцкус (Альгимантас Масюлис):
В тот вечер шёл дождь, Венцкус укрылся под деревом и всё видел, но не осмелился вмешаться.
Лишь когда всё было кончено, он бросился искать телефон и звонить в милицию.
Тогда подобные случаи не вызывали особых сомнений.
Суд голосует за приговор - убийце смертная казнь, его подельнику большой срок:
Но у заседателя Римши особое мнение:
Он не только потрясён жестокостью убийства.
Его особо задело то, что свидетель просто стоял под деревом и не пытался помешать убийцам.
Если бы Венцкус поднял тревогу, то два человека - и жертва, и преступник - остались бы живы.
Разве не так по-людски?
Смятённый и расстроенный Римша устремляется в аэропорт.
Он спешит в Ленинград на похороны друга.
И сталкивается со свидетелем Венцкусом.
Тот тоже летит в Ленинград и тоже на похороны профессора Муратова.
Венцкус, оказывается, его ученик.
Пассажиры уже в самолёте, розданы мятные конфетки:
Но вдруг выходит с объявлением пилот (первое появление на экране громкой в будущем советской знаменитости Регимантаса Адомайтиса):
Полёт откладывается по техническим причинам.
Пассажиры возвращаются в аэропорт.
И это судьба.
Для двоих - и для Римши, и для Венцкуса - наступают "часы томительного бденья".
Они начинают свой тяжкий параллельный путь к истине, которая никак не даётся обоим.
Хотя каждый вроде бы знает, где она и какая.
Только она у них разная.
Как и воспоминания, которые их преследуют.
В этом сплетении очень давнего, недавнего и сиюминутного выстраивается странный маршрут их странствий во времени и пространстве.
Герои стремятся в Ленинград - и никак не могут туда попасть.
Садятся в самолёт и выходят из него.
Берут билеты на поезд и сдают.
Снова собираются лететь и снова остаются.
Блуждают по городу, расстаются и встречаются снова.
А мы узнаём их прошлое и настоящее.
Римша не может избавиться от страшного воспоминания - их с Муратовым, некогда (в 1920-е) продотрядовцев, закапывает в землю кулак и, издеваясь, сыплет вокруг зерно, которое клюют куры:
Тут жестокий реализм Жалакявичуса впервые предстал перед зрителем во всём своём жутком величии.
Никто не хотел умирать, но смерть так же неизбежна, как жизнь:
Однако жизнь этим двоим спасает девчонка-батрачка, рискуя уже своей жизнью:
А Венцкус… Ему забить тревогу было куда легче - почему ничего не сделал?
"Почему ты стоял под деревом?"
Этим вопросом изводит Венцкуса упёртый и наивный старик Римша, потому что не понимает, как такое было возможно.
Его горящий взгляд не виден на плохого качества скриншотах, но на этом постере получился:
"Почему ты стоял под деревом?"
Масюлис, переигравший в кино целую дивизию эсэсовцев разной степени противности, здесь интеллигентен, тих и мягок:
И он тут не дерзкий молодой шестидесятник, а скорее амбивалентный герой "ни то ни сё", каким ещё только предстоит выйти на сцену истории.
Вроде бы он вполне благополучен.
Например, у него интересная работа в престижном НИИ.
Всё хорошо было в 1963 году в СССР с физикой - её было много и повсюду, вот и Вильнюсе:
Венцкуса ценит начальник, которого все прочие боятся.
Даже поселил в собственной обширной квартире.
Начальник тут Донатас (Донатас Банионис):
Это одна из самых первых ролей пока совсем не знаменитого актёра.
Он даже в титрах ещё означен как "Д. Банёнис" (кстати, фонетически так вернее, только нужно ё писать).
В Венцкуса влюблена жена Донатаса Янина (Эльвира Жебертавичюте), у них пылкий и мучительный роман:
Но "всё не так, ребята".
Начальника Донатаса Венцкус тоже боится.
С Яниной расстаться и неудобно, но хочется.
А в науке…
Нет, он не таков, как его неистовый и несгибаемый учитель, пострадавший за свою "лженауку" кибернетик Муратов (Иван Дмитриев):
Или гениальный, обречённый на раннюю смерть Борис - настоящий юноша 1960-х (Игорь Озеров):
Венцкус просто обыкновенный слабый человек.
Не может сопротивляться обстоятельствам.
Стоял под деревом.
По-житейски это понятно.
Но от этого всем вокруг плохо.
И Римша понять своего нового знакомого никак не может.
Всё время возникает он перед Венцкусом, как чёрт из табакерки, всё с теми же вопросами:
Эти бесконечные встречи с неотвязной совестью могли бы показаться каким-то сюром.
Но кино искусство натуралистичное.
Потому все хитросплетения душевных мук, все картины прекрасных или стыдных воспоминаний двух героев заключены в очень плотную тёмную раму быта.
Ничего в этом быте нет от модной "новой волны", ничего импрессионистически зыбкого, мило-пустякового и очаровательно ускользающего.
Лишь поначалу - когда ничего ещё не случилось - город приветлив, светел и умыт.
Поливальными машинами умыт, чем же ещё.
Вот не знаю, то ли эти машины без конца ездили по улицам, то ли киношники их настолько любили.
Но прямо в каждый фильм брали.
Это вот московская машина, но вильнюсская у Жалакявичуса точно такая же:
А потом спускается мгла.
Бесприютные просторы вокзалов:
Унылые комнаты для транзитных пассажиров с мегерами-дежурными:
Ночные забегаловки:
Модная квартира, где темно, потому что нет счастья:
И даже большой каскад Петергофа - здесь это олицетворение силы и неудержимого напора жизни - в воспоминаниях Венцкуса шумит и плещет ночью:
Откуда эта тьма?
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья?
И надо, надо всё-таки ответить на проклятый вопрос этого упрямого старика.
- Почему ты стоял под деревом, когда убивали человека? Почему?
- Потому что шёл дождь.