к предыдущему
Подумалось, что многие не знают - или не узнаЮт - матьгусынина аналога петрозаводской Катиньки, тем более что в голове у меня не то неканонические негуглимые варианты, не то птичье неточная аналоговая копия.
I won't be my father's Jack,
I won't be my mother's Jill,
I will be the fiddler's wife
And have music when I will.
T'other little tune, t'other little tune,
Prithee love, play me t'other little tune.
Матьгусыня в оригинале попала мне в руки книжкой, и только в позднем, студенческом тинейджерстве: большинство её текстов по сю пору поётся у меня в голове на мои собственные little tunes; тогда меня странно задела обоеполость зачина, словно речь от лица ребёнка, не определившегося с гендером - но уже выбравшего богемную судьбу.
Пожалуй, мой папенька в истерике сжёг бы эту книжку уже за одну эту строчку, если бы, конечно, читал по-английски: впрочем, мрзд было к нему милосердно: все одиннадцать лет красноборской репатриации он растапливал печь нашей невинной советской библиотекой, и только в последний год жёг фотографии - матери, жены, тестя, тёщи, дочери и, конечно же, ненавистного сына - все, кроме изображений себя, любимого, тайно и надёжно, толстой папкой, спрятанных в доме сына без его ведома: когда отец окончательно, с головой, погрузился в ржавые деменциозные воды внутренней Двины и моя изба сгорела, в ней сгорел весь мой фотоархив, все свидетельства моей московской жизни, все фотографии друзей, знакомых, пейзажей, животных и растений, неразлучницы Хрюши с её любимой прищепкой в зубах, и то фото Л. на фоне ныне снесённых гаражей Соловьиной Слободки, то единственное, где мне удалось было запечатлеть его таким, каким я его видел, без бесчисленных масок - всё сгорело в пепел, но только не перевязанная бельевой верёвкой пачка с приключениями пепельнокудрого есенинского мальчика с хищным скандинавским клювом: они лишь слегка обуглились по краям.
I won't be my father's Jack,
I won't be my mother's Jill,
I will be the fiddler's wife
And have music when I will.
T'other little tune, t'other little tune,
Prithee love, play me t'other little tune.
Матьгусыня в оригинале попала мне в руки книжкой, и только в позднем, студенческом тинейджерстве: большинство её текстов по сю пору поётся у меня в голове на мои собственные little tunes; тогда меня странно задела обоеполость зачина, словно речь от лица ребёнка, не определившегося с гендером - но уже выбравшего богемную судьбу.
Пожалуй, мой папенька в истерике сжёг бы эту книжку уже за одну эту строчку, если бы, конечно, читал по-английски: впрочем, мрзд было к нему милосердно: все одиннадцать лет красноборской репатриации он растапливал печь нашей невинной советской библиотекой, и только в последний год жёг фотографии - матери, жены, тестя, тёщи, дочери и, конечно же, ненавистного сына - все, кроме изображений себя, любимого, тайно и надёжно, толстой папкой, спрятанных в доме сына без его ведома: когда отец окончательно, с головой, погрузился в ржавые деменциозные воды внутренней Двины и моя изба сгорела, в ней сгорел весь мой фотоархив, все свидетельства моей московской жизни, все фотографии друзей, знакомых, пейзажей, животных и растений, неразлучницы Хрюши с её любимой прищепкой в зубах, и то фото Л. на фоне ныне снесённых гаражей Соловьиной Слободки, то единственное, где мне удалось было запечатлеть его таким, каким я его видел, без бесчисленных масок - всё сгорело в пепел, но только не перевязанная бельевой верёвкой пачка с приключениями пепельнокудрого есенинского мальчика с хищным скандинавским клювом: они лишь слегка обуглились по краям.