1917 год. Февраль-Март. Как это произошло. Часть II: Переворот в центре.
Русские записки. №2-3. Февраль-март. Типография "Слово", Петроград, 1917.
С. 387-393:
"А. Петрищев. Как это произошло.
II. Переворот в центре.
Могло казаться невероятным, чтобы Дума, до своего вынужденного шага незадачная, составленная из элементов, весьма противоречивых (на одном фланге Шульгин, на другом - Чхеидзе), сумела найти выход из положений, исключительно трудных. Раздумывая о том, что не только помогло справиться с трудностями, но и решило исход событий, я невольно вспоминаю дебаты 1907 и отчасти 1908 г. во вопросу: куда девалась революция, вырвавшая у царя манифест 17 октября? Два основных мнения высказывались тогда. Одни полагали, что „революция кончилась“. Другим представлялось, что она ушла вглубь, приняла молекулярный характер, - молекулярный в том смысл, что страна малограмотная, разъединенная и своими необъятными пространствами, и своими политическими условиями, занялась усвоением идей и лозунгов пятого года; народу, далеко не вполне подготовленному к этим идеям и лозунгам, непременно надо было понять их, сознательно, определить свое отношение к ним, и эту работу непременно надо было выполнить каждому отдельному человеку, особенно, если он до 1905 г, смотрел на мир с точки зрения традиционных понятий и представлений… Напоминаю об этом старом споре, конечно, не для того, чтоб возвращаться нему. Я хочу лишь отметить факт: существование подземных революционных вод, еле скрытых зыбкою почвою столыпинства и распутинства, многими оспаривалось, оспаривалось, быть может, из боязни впасть в оптимизм, увлечься надеждами, но то, что эти воды существуют, не было секретом. И, когда почву сорвало взрывом 26-27 февраля, они мощной рекой хлынули в пролом и вынесли на поверхность земли революционную идею пятого года, революционную тактику пятого года и революционную программу вместившую важнейшие боевые лозунги того же пятого года, начиная с амнистии и свободы и кончая созывом учредительного собрания, подлежащего избранию на основе всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов. Не требовалось тратить много сил на тактическое и программное самоопределение, не надо было вести долгих тактических и программных споров. Все оказалось готовым, обдуманным, сформулированным, понятным не только столицам, но и провинции, не только городам, но и деревням. И все могло совершиться с минимальными затратами на внутренние прения. В этом, думается, одна из важнейших причин, почему переворот совершился быстро и с небольшими сравнительно потерями крови.
Мощной рекой хлынули подземные воды. Думский ручеек влился в них так же, как малые источники вливаются в Волгу. Но не слепо влился. Не только в силу общего закона, по которому малые воды, куда бы и как бы он ни стремились, поглощаются и увлекаются большими. О слепоте не может быть речи уже потому, что целое крыло Думы, представленное Чхеидзе, Керенским, а отчасти Милюковым и Некрасовым, идейно и кровно связаны с революцией и принадлежать ей. О слиянии, вполне вынужденном, можно бы говорить лишь относительно другого крыла, предоставленного Шульгиным и Родзянко, идейно и кровно связавшего себя в 1905 г. с контрреволюцией. Но и об этом крыле нельзя сказать, что оно стало только невольным орудием принципиально чуждой ему силы. Нет, была и своя воля. Было сознательное решение выполнить долг, диктуемый в минуту огромной внешней опасности… Я сказал, что хлынувшие подземные воды вынесли на поверхность идею и программу пятого года. Но теперь эта идея и эта программа явилась осложненной, а кое в чем пожалуй и усиленной, особо острым чувством патриотизма, и это чувство требовало широкой терпимости к инакомыслящим согражданам. А инакомыслящих сограждан то же самое чувство патриотизма обязывало примириться и с учредительным собранием, и с многим другим, с чем бы они при других условиях, наверное, не примирились.
Влились, примирились, взяли на себя важную активную роль в совершении революционного переворота. И были силою обстоятельств вынуждены идти сложными и противоречивыми путями. Их неизбежность была ясна уже 27 февраля. Я упомянул о телеграфных просьбах М.В. Родзянко главнокомандующим фронтами поддержать его заявление царю о необходимости правительства, составленного „лицом, пользующимся доверием страны“. Генерал Рузский ответил на эту просьбу: „поручение исполнено“. Ответ генерала Брусилова выражен иначе: „свой долг перед родиной и царем исполнил“. Ответы других главнокомандующих не опубликованы и неизвестно в точности, были ли они. Заранее можно было надеяться, что среди некоторой части высшего командного состава армии, на горьком опыте войны изучившего прелести самодержавного режима, переворот будет встречен сочувственно. Но точно также заранее можно было не сомневаться, что другая часть командного состава, если не станет прямо защищать безответственное правительство, то пойдет не против царя, а за царем, за царя или куда царь прикажет. Конечно, за время войны многое изменилось в политических настроениях и умонаклонениях командного состава. Часть генералов, занимавших позицию в крайнем правом политическом стан, либо вовсе отставлена от армии (как, напр., Ренненкампф), либо отошла от командования (как генерал Иванов). Так называемое „старое“ кадровое офицерство, которое искусственно воспитывалось в духе преданности известным традициям, стало лишь не большим процентом по сравнению с „новым“ офицерством, прошедшим иную школу, солиднее вооружающую общеобразовательными знаниями, необходимыми для критического отношения к традиционным представлениям о государственном устройстве и порядке. В общем командный состав теперь проникнут боле штатским духом и более близок к интеллигенции и интеллигенческим понятиям, чем это было до войны, да, пожалуй, и в первое время войны. И все-таки вопрос, как отнесется к перевороту командный состав действующей армии, оставался сомнительным, а с патриотической точки зрения, наиболее интересовавшей подавляющее большинство депутатов Думы, и основным… Между тем ставить этот вопрос приходилось круто. Если до полудня 27 февраля депутатам представлялось возможным ограничиться лишь „министерством доверия“, то уже к вечеру того же дня стало ясно, что на этом компромиссе не помирится ни восставший народ, ни восставшие войска."
"Не обнаружил склонности принять это крайне умеренное компромиссное предложение и царь. Он двинул резервные эшелоны на усмирение Петербурга и 28 февраля выехал из ставки в Царское Село. Но из опасения очутиться в руках революционеров он попал со своим поездом не в Царское Село, а в Псков. Здесь он и провел 1 марта, колеблясь между разными решениями. В этот день между исполнительным комитетом Думы и главнокомандующими шли по телеграфу переговоры относительно указания царю на необходимость отречения от престола в пользу сына, Алексея. Ночью на 2 марта соглашение по этому вопросу было достигнуто, - отречение Николая II признано необходимым. Но сам Николай II в ту же ночь о 1 на 2 марта согласился удовлетворить только первые телеграммы М.В. Родзянко, где говорилось всего лишь о том, чтобы поручить составление правительства „лицу, пользующемуся доверием“. Он дал это поручение кн. Г.Е. Львову и одновременно назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Пока до великого князя дошло это императорское повеление, исполнительный комитет Государственной Думы по соглашению с советом рабочих и солдатских депутатов назначил временное правительство, во главе которого быль поставлен тот же кн. Г.Е. Львов. Об этом великий князь тоже, конечно, получил от исполнительного комитета телеграфное сообщение. Телеграммы пришли в Тифлис одна за другой. Вполне возможно, что штаб великого князя Николая Николаевича ошибся в понимании и толковании обоих документов. И в результате последовал следующий приказ великого князя по армии и флоту:
1) Волею императора Николая II указом, сенату данным 2 сего марта, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич назначен Верховным Главнокомандующим; 2) в согласии с Государственной Думой Государь Император указал правительствующему сенату назначить председателем совета министров, ответственного перед народными представителями, кн. Г.Е. Львова; 3) в состав министерства вошли: министр внутренних дел кн. Г.Е. Львов, министр иностранных дел П.Н. Милюков, министр юстиции А.Ф. Керенский, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр народного просвещения А.А. Мануилов, военный министр и временно морской А.И. Гучков, министр земледелия Шингарев, министр финансов Терещенко, государственный контролер И.В. Годнев, обер-прокурор синода В.Н. Львов. Надлежит указать, что по всем надлежащим вопросам надо сноситься с новым правительством.
По ошибке-ли, по недоразумению-ли, но случилось, следовательно, так, что революционное временное правительство в приказе по армии и флоту от 2 марта было объявлено санкционированным царской властью. В смысле устранения трений это случайное обстоятельство было не вовсе безразличным, хотя и привело к некоторой путанице.
Пока приказ великого князя Николая Николаевича шел из Тифлиса в Могилев к генералу Алексеву, пока от Алексеева он шел к главнокомандующим фронтами, а затем к командующим армиями и т.д., исполнительному комитету Думы предстояло настоять на отречении царя в пользу, как было условлено переговорами с военноначальниками, малолетнего наследника, больного Алексея. Комитет несколько медлил. Можно догадываться, что медлительность обусловливалась отчасти трениями внутри комитета, и внутри наличных, бывших в Петербург членов временного правительства, которое могло собраться в пленум лишь 3 марта, когда приехали в Петербург „министры москвичи“. А затем, и это едва ли не главное, - отречение в пользу сына уже запоздало и не могло удовлетворить. Эшелоны, посылаемые на усмирение Петербурга, один за другим по мере приезда переходили на сторону восставших, - не усмиряли, а усиливали их. Революция почувствовала под собою боле твердую почву и склонилась к более целесообразным с её точки зрения решениям. 2 марта в 3 часа дня в Таврическом дворце происходило „собрание граждан, солдат и моряков“. К этому митингу и обратился П.Н. Милюков с речью по поводу отречения и программы временного правительства. На громкие крики: „А династия?“ - он ответил:
Вы спрашиваете о династии? Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит, но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей (Крики: „это старая династия!“). Да, господа, это - старая династия, которую, может быть, не любите вы, а может быть не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без решения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе, как парламентарную и конституционную монархию. Быть может, другие представляют себе иначе, но теперь,если мы будем об этом спорить, вместо того, чтобы сразу решить, то Россия очутится в состоянии гражданской войны и возвратится только что разрушенный режим (Цит. по сообщению „П.Т.А.“ от 2 марта).
Так говорил П.Н. Милюков между 3 и 4 часами дня. В это время, по заявлению генерала Рузского сотруднику газеты „Русская Воля“, манифест об отречении в пользу Алексея был уже подписан. Но Думе он быль неизвестен. И в 3 ч. 35 мин. дня военный министр временного правительства А.И. Гучков и член исполнительного комитета В.В. Шульгин выехали в Псков склонять царя к отречению и прибыли туда вследствие разных задержек, к 10 ч. вечера. По предварительному соглашению предполагалось, что в Псков они отправятся сначала к генералу Рузскому, а потом уже к царю. Но их на станции „перехватил какой-то свитский генерал“, и они попали в царский вагон, не заходя к главнокомандующему фронтом. Им дорого могла обойтись эта оплошность при других условиях. Но царь быль подавлен сведениями, полученными после 3 часов дня, когда он подписал акт об отречении. Теперь он уже передумал и решил отречься не только за себя, но и за сына Алексея. По словам г. Шульгина, это „предложение застало врасплох“ и его, и Гучкова. „Мы - говорит он - предвидели только отречение в пользу цесаревича Алексея“; впрочем, „мы очень скоро сдали эту позицию“. И царь подписал манифест о передач престола брату Михаилу Александровичу… Можно сказать, случай в виде подавленного настроения царя - спас от явных опасностей, которые грозили революции, если бы отречение состоялось в пользу Алексея. Немалыми опасностями грозила и передача престола Михаилу Александровичу. Во временном правительстве это понимали. Министерство раскололось на две группы, - меньшинство стояло за передачу, большинство склонилось в тому, чтобы этот спорный вопрос был предоставлен решению учредительного собрания. Временное правительство не решило спора само, предоставило сделать тот или другой выбор великому князю Михаилу. Михаил Александрович выслушал доводы обеих сторон и свое решение оформил манифестом 3 марта к народу. Манифестом возлагается на временное правительство созвать „в возможно кратчайший срок на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования учредительное собрание“, - ему и предоставлено „выразить волю народа“, „установить образ правления и новые основные законы Государства Российского“.
Царь подписал акт отречения в двух экземплярах. Один был передан ген. Рузскому. Другой - А.И. Гучкову и В.В. Шульгину. Делегаты временного правительства и Думы получили акт и уехали из Пскова в Петербург. А вслед затем уехал из Пскова и царь, направился в Могилев и Минск, на фронт наименее известного стране главнокомандующего Эверта. И, стало быть, решение, только что состоявшееся на бумаге, снова стало зависеть от реального соотношения сил, способных столкнуться, - от намерений самого царя, от взглядов и чувств генерала Эверта, от настроения подчиненных ему войск, от фактической возможности „открыть фронт и пустить немцев для подавления революции“… А, по словам газет, такой план возникал, если не у самого царя, то у его ближайших советчиков. Во всяком случае, этот план был возможен. Невозможным или, по крайней мере, затруднительным оказалось осуществление, - если бы даже он и возникал. Армия на фронте уже перешла к красным флагам, восторженно приветствовала государственный переворот. Низверженный царь пожелал проститься с солдатами. Но его вступительное „здорово, братцы“ осталось без ответа, а заключительное: „прощайте, братцы“ вызвало крики: „ура“. Наружно развенчанный император проявил лояльность, - на словах перед солдатами подтвердил свой отказ от престола и сказал несколько слов о необходимости подчиняться новому правительству. Царствование, изумительно начатое „бессмысленными мечтаниями“ и Ходынкой, не менее изумительно окончилось. Трудно припомнить какую-либо другую революцию, во время которой монарху, только-что принужденному отречься от власти, позволили бы вернуться к армии, бывшей за несколько часов до этого под его верховным командованием. В стране говорили об этом, как о большой оплошности временного правительства. Но, быть может, в основе этой оплошности было сознание, что Николай II сжег свои корабли, а по личным качествам неспособен на крупные роли. В ставке он ожидал приезда великого князя „Николая Николаевича. Но не дождался. 7 марта временное правительство постановило: „признать отрекшегося императора и его супругу лишёнными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село“. Получившие специальное полномочие члены Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин, Калинин явились в Ставку и при содействии генерала Алексеева выполнили это постановление. 11 марта отстранен и назначенный Николаем II за несколько часов до отречения Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Вопрос о династии получил таким образом временное решение, позволяющее считать, что особо острые причины для беспокойства устранены. Остается другая задача - обеспечить стране переход к новому порядку, установить связь и солидарность между временным революционным правительством и страной.
Но интеллектуалам всегда было понятно, что "отречения не было".
На то они и нтеллектуалы.
Сканы:
С. 387-393:
"А. Петрищев. Как это произошло.
II. Переворот в центре.
Могло казаться невероятным, чтобы Дума, до своего вынужденного шага незадачная, составленная из элементов, весьма противоречивых (на одном фланге Шульгин, на другом - Чхеидзе), сумела найти выход из положений, исключительно трудных. Раздумывая о том, что не только помогло справиться с трудностями, но и решило исход событий, я невольно вспоминаю дебаты 1907 и отчасти 1908 г. во вопросу: куда девалась революция, вырвавшая у царя манифест 17 октября? Два основных мнения высказывались тогда. Одни полагали, что „революция кончилась“. Другим представлялось, что она ушла вглубь, приняла молекулярный характер, - молекулярный в том смысл, что страна малограмотная, разъединенная и своими необъятными пространствами, и своими политическими условиями, занялась усвоением идей и лозунгов пятого года; народу, далеко не вполне подготовленному к этим идеям и лозунгам, непременно надо было понять их, сознательно, определить свое отношение к ним, и эту работу непременно надо было выполнить каждому отдельному человеку, особенно, если он до 1905 г, смотрел на мир с точки зрения традиционных понятий и представлений… Напоминаю об этом старом споре, конечно, не для того, чтоб возвращаться нему. Я хочу лишь отметить факт: существование подземных революционных вод, еле скрытых зыбкою почвою столыпинства и распутинства, многими оспаривалось, оспаривалось, быть может, из боязни впасть в оптимизм, увлечься надеждами, но то, что эти воды существуют, не было секретом. И, когда почву сорвало взрывом 26-27 февраля, они мощной рекой хлынули в пролом и вынесли на поверхность земли революционную идею пятого года, революционную тактику пятого года и революционную программу вместившую важнейшие боевые лозунги того же пятого года, начиная с амнистии и свободы и кончая созывом учредительного собрания, подлежащего избранию на основе всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов. Не требовалось тратить много сил на тактическое и программное самоопределение, не надо было вести долгих тактических и программных споров. Все оказалось готовым, обдуманным, сформулированным, понятным не только столицам, но и провинции, не только городам, но и деревням. И все могло совершиться с минимальными затратами на внутренние прения. В этом, думается, одна из важнейших причин, почему переворот совершился быстро и с небольшими сравнительно потерями крови.
Мощной рекой хлынули подземные воды. Думский ручеек влился в них так же, как малые источники вливаются в Волгу. Но не слепо влился. Не только в силу общего закона, по которому малые воды, куда бы и как бы он ни стремились, поглощаются и увлекаются большими. О слепоте не может быть речи уже потому, что целое крыло Думы, представленное Чхеидзе, Керенским, а отчасти Милюковым и Некрасовым, идейно и кровно связаны с революцией и принадлежать ей. О слиянии, вполне вынужденном, можно бы говорить лишь относительно другого крыла, предоставленного Шульгиным и Родзянко, идейно и кровно связавшего себя в 1905 г. с контрреволюцией. Но и об этом крыле нельзя сказать, что оно стало только невольным орудием принципиально чуждой ему силы. Нет, была и своя воля. Было сознательное решение выполнить долг, диктуемый в минуту огромной внешней опасности… Я сказал, что хлынувшие подземные воды вынесли на поверхность идею и программу пятого года. Но теперь эта идея и эта программа явилась осложненной, а кое в чем пожалуй и усиленной, особо острым чувством патриотизма, и это чувство требовало широкой терпимости к инакомыслящим согражданам. А инакомыслящих сограждан то же самое чувство патриотизма обязывало примириться и с учредительным собранием, и с многим другим, с чем бы они при других условиях, наверное, не примирились.
Влились, примирились, взяли на себя важную активную роль в совершении революционного переворота. И были силою обстоятельств вынуждены идти сложными и противоречивыми путями. Их неизбежность была ясна уже 27 февраля. Я упомянул о телеграфных просьбах М.В. Родзянко главнокомандующим фронтами поддержать его заявление царю о необходимости правительства, составленного „лицом, пользующимся доверием страны“. Генерал Рузский ответил на эту просьбу: „поручение исполнено“. Ответ генерала Брусилова выражен иначе: „свой долг перед родиной и царем исполнил“. Ответы других главнокомандующих не опубликованы и неизвестно в точности, были ли они. Заранее можно было надеяться, что среди некоторой части высшего командного состава армии, на горьком опыте войны изучившего прелести самодержавного режима, переворот будет встречен сочувственно. Но точно также заранее можно было не сомневаться, что другая часть командного состава, если не станет прямо защищать безответственное правительство, то пойдет не против царя, а за царем, за царя или куда царь прикажет. Конечно, за время войны многое изменилось в политических настроениях и умонаклонениях командного состава. Часть генералов, занимавших позицию в крайнем правом политическом стан, либо вовсе отставлена от армии (как, напр., Ренненкампф), либо отошла от командования (как генерал Иванов). Так называемое „старое“ кадровое офицерство, которое искусственно воспитывалось в духе преданности известным традициям, стало лишь не большим процентом по сравнению с „новым“ офицерством, прошедшим иную школу, солиднее вооружающую общеобразовательными знаниями, необходимыми для критического отношения к традиционным представлениям о государственном устройстве и порядке. В общем командный состав теперь проникнут боле штатским духом и более близок к интеллигенции и интеллигенческим понятиям, чем это было до войны, да, пожалуй, и в первое время войны. И все-таки вопрос, как отнесется к перевороту командный состав действующей армии, оставался сомнительным, а с патриотической точки зрения, наиболее интересовавшей подавляющее большинство депутатов Думы, и основным… Между тем ставить этот вопрос приходилось круто. Если до полудня 27 февраля депутатам представлялось возможным ограничиться лишь „министерством доверия“, то уже к вечеру того же дня стало ясно, что на этом компромиссе не помирится ни восставший народ, ни восставшие войска."
"Не обнаружил склонности принять это крайне умеренное компромиссное предложение и царь. Он двинул резервные эшелоны на усмирение Петербурга и 28 февраля выехал из ставки в Царское Село. Но из опасения очутиться в руках революционеров он попал со своим поездом не в Царское Село, а в Псков. Здесь он и провел 1 марта, колеблясь между разными решениями. В этот день между исполнительным комитетом Думы и главнокомандующими шли по телеграфу переговоры относительно указания царю на необходимость отречения от престола в пользу сына, Алексея. Ночью на 2 марта соглашение по этому вопросу было достигнуто, - отречение Николая II признано необходимым. Но сам Николай II в ту же ночь о 1 на 2 марта согласился удовлетворить только первые телеграммы М.В. Родзянко, где говорилось всего лишь о том, чтобы поручить составление правительства „лицу, пользующемуся доверием“. Он дал это поручение кн. Г.Е. Львову и одновременно назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Пока до великого князя дошло это императорское повеление, исполнительный комитет Государственной Думы по соглашению с советом рабочих и солдатских депутатов назначил временное правительство, во главе которого быль поставлен тот же кн. Г.Е. Львов. Об этом великий князь тоже, конечно, получил от исполнительного комитета телеграфное сообщение. Телеграммы пришли в Тифлис одна за другой. Вполне возможно, что штаб великого князя Николая Николаевича ошибся в понимании и толковании обоих документов. И в результате последовал следующий приказ великого князя по армии и флоту:
1) Волею императора Николая II указом, сенату данным 2 сего марта, его императорское высочество великий князь Николай Николаевич назначен Верховным Главнокомандующим; 2) в согласии с Государственной Думой Государь Император указал правительствующему сенату назначить председателем совета министров, ответственного перед народными представителями, кн. Г.Е. Львова; 3) в состав министерства вошли: министр внутренних дел кн. Г.Е. Львов, министр иностранных дел П.Н. Милюков, министр юстиции А.Ф. Керенский, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, министр торговли и промышленности А.И. Коновалов, министр народного просвещения А.А. Мануилов, военный министр и временно морской А.И. Гучков, министр земледелия Шингарев, министр финансов Терещенко, государственный контролер И.В. Годнев, обер-прокурор синода В.Н. Львов. Надлежит указать, что по всем надлежащим вопросам надо сноситься с новым правительством.
По ошибке-ли, по недоразумению-ли, но случилось, следовательно, так, что революционное временное правительство в приказе по армии и флоту от 2 марта было объявлено санкционированным царской властью. В смысле устранения трений это случайное обстоятельство было не вовсе безразличным, хотя и привело к некоторой путанице.
Пока приказ великого князя Николая Николаевича шел из Тифлиса в Могилев к генералу Алексеву, пока от Алексеева он шел к главнокомандующим фронтами, а затем к командующим армиями и т.д., исполнительному комитету Думы предстояло настоять на отречении царя в пользу, как было условлено переговорами с военноначальниками, малолетнего наследника, больного Алексея. Комитет несколько медлил. Можно догадываться, что медлительность обусловливалась отчасти трениями внутри комитета, и внутри наличных, бывших в Петербург членов временного правительства, которое могло собраться в пленум лишь 3 марта, когда приехали в Петербург „министры москвичи“. А затем, и это едва ли не главное, - отречение в пользу сына уже запоздало и не могло удовлетворить. Эшелоны, посылаемые на усмирение Петербурга, один за другим по мере приезда переходили на сторону восставших, - не усмиряли, а усиливали их. Революция почувствовала под собою боле твердую почву и склонилась к более целесообразным с её точки зрения решениям. 2 марта в 3 часа дня в Таврическом дворце происходило „собрание граждан, солдат и моряков“. К этому митингу и обратился П.Н. Милюков с речью по поводу отречения и программы временного правительства. На громкие крики: „А династия?“ - он ответил:
Вы спрашиваете о династии? Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит, но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей (Крики: „это старая династия!“). Да, господа, это - старая династия, которую, может быть, не любите вы, а может быть не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без решения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе, как парламентарную и конституционную монархию. Быть может, другие представляют себе иначе, но теперь,если мы будем об этом спорить, вместо того, чтобы сразу решить, то Россия очутится в состоянии гражданской войны и возвратится только что разрушенный режим (Цит. по сообщению „П.Т.А.“ от 2 марта).
Так говорил П.Н. Милюков между 3 и 4 часами дня. В это время, по заявлению генерала Рузского сотруднику газеты „Русская Воля“, манифест об отречении в пользу Алексея был уже подписан. Но Думе он быль неизвестен. И в 3 ч. 35 мин. дня военный министр временного правительства А.И. Гучков и член исполнительного комитета В.В. Шульгин выехали в Псков склонять царя к отречению и прибыли туда вследствие разных задержек, к 10 ч. вечера. По предварительному соглашению предполагалось, что в Псков они отправятся сначала к генералу Рузскому, а потом уже к царю. Но их на станции „перехватил какой-то свитский генерал“, и они попали в царский вагон, не заходя к главнокомандующему фронтом. Им дорого могла обойтись эта оплошность при других условиях. Но царь быль подавлен сведениями, полученными после 3 часов дня, когда он подписал акт об отречении. Теперь он уже передумал и решил отречься не только за себя, но и за сына Алексея. По словам г. Шульгина, это „предложение застало врасплох“ и его, и Гучкова. „Мы - говорит он - предвидели только отречение в пользу цесаревича Алексея“; впрочем, „мы очень скоро сдали эту позицию“. И царь подписал манифест о передач престола брату Михаилу Александровичу… Можно сказать, случай в виде подавленного настроения царя - спас от явных опасностей, которые грозили революции, если бы отречение состоялось в пользу Алексея. Немалыми опасностями грозила и передача престола Михаилу Александровичу. Во временном правительстве это понимали. Министерство раскололось на две группы, - меньшинство стояло за передачу, большинство склонилось в тому, чтобы этот спорный вопрос был предоставлен решению учредительного собрания. Временное правительство не решило спора само, предоставило сделать тот или другой выбор великому князю Михаилу. Михаил Александрович выслушал доводы обеих сторон и свое решение оформил манифестом 3 марта к народу. Манифестом возлагается на временное правительство созвать „в возможно кратчайший срок на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования учредительное собрание“, - ему и предоставлено „выразить волю народа“, „установить образ правления и новые основные законы Государства Российского“.
Царь подписал акт отречения в двух экземплярах. Один был передан ген. Рузскому. Другой - А.И. Гучкову и В.В. Шульгину. Делегаты временного правительства и Думы получили акт и уехали из Пскова в Петербург. А вслед затем уехал из Пскова и царь, направился в Могилев и Минск, на фронт наименее известного стране главнокомандующего Эверта. И, стало быть, решение, только что состоявшееся на бумаге, снова стало зависеть от реального соотношения сил, способных столкнуться, - от намерений самого царя, от взглядов и чувств генерала Эверта, от настроения подчиненных ему войск, от фактической возможности „открыть фронт и пустить немцев для подавления революции“… А, по словам газет, такой план возникал, если не у самого царя, то у его ближайших советчиков. Во всяком случае, этот план был возможен. Невозможным или, по крайней мере, затруднительным оказалось осуществление, - если бы даже он и возникал. Армия на фронте уже перешла к красным флагам, восторженно приветствовала государственный переворот. Низверженный царь пожелал проститься с солдатами. Но его вступительное „здорово, братцы“ осталось без ответа, а заключительное: „прощайте, братцы“ вызвало крики: „ура“. Наружно развенчанный император проявил лояльность, - на словах перед солдатами подтвердил свой отказ от престола и сказал несколько слов о необходимости подчиняться новому правительству. Царствование, изумительно начатое „бессмысленными мечтаниями“ и Ходынкой, не менее изумительно окончилось. Трудно припомнить какую-либо другую революцию, во время которой монарху, только-что принужденному отречься от власти, позволили бы вернуться к армии, бывшей за несколько часов до этого под его верховным командованием. В стране говорили об этом, как о большой оплошности временного правительства. Но, быть может, в основе этой оплошности было сознание, что Николай II сжег свои корабли, а по личным качествам неспособен на крупные роли. В ставке он ожидал приезда великого князя „Николая Николаевича. Но не дождался. 7 марта временное правительство постановило: „признать отрекшегося императора и его супругу лишёнными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село“. Получившие специальное полномочие члены Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин, Калинин явились в Ставку и при содействии генерала Алексеева выполнили это постановление. 11 марта отстранен и назначенный Николаем II за несколько часов до отречения Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Вопрос о династии получил таким образом временное решение, позволяющее считать, что особо острые причины для беспокойства устранены. Остается другая задача - обеспечить стране переход к новому порядку, установить связь и солидарность между временным революционным правительством и страной.
Но интеллектуалам всегда было понятно, что "отречения не было".
На то они и нтеллектуалы.
Сканы: