1917 год. Февраль-Март. Как это произошло. Часть III: Переворот на меcтах.
Русские записки. №2-3. Февраль-март. Типография "Слово", Петроград, 1917.
С. 393-399:
"А. Петрищев. Как это произошло.
III. Переворот на меcтах.
Революционное правительство не имело возможности ни поспевать за событиями, ни учесть разнообразия местных условий, реального соотношения местных сил в каждом уголке России. Оно захватило в свои руки центральную власть над железными дорогами, телеграфом, почтой, захватило официозный осведомительный аппарат (Телеграфное агентство). Этим провинциальные агенты старой власти были отрезаны от центра. Затем член Государственной Думы Бубликов отдал приказ по железным дорогам - интенсивно работать и поддерживать движение, а Родзянко обратился по телеграфу к высшим в провинции и военным и гражданским властям, к городским головам, председателям земских управ. И оставалось лишь ждать, - что скажет страна.
Отзыв страны оказался, конечно, в зависимости даже от чисто географических условий. От командующего войсками, напр., Московского военного округа генерала Мрозовского близость к Петербургу требовала немедленно определить, как он относится к перевороту. Командующий войсками Казанского округа генерал Сандецкий мог выждать некоторое время. И уже одним этим, помимо чисто личных качеств того или иного агента старой власти, обусловливались общественные различия поведения: генерал Мрозовский в первое время попытался сопротивляться перевороту, а когда власть в центре фактически перешла к Исполнительному Комитету Государственной Думы, то попросту растерялся. Был низвергнут, и его власть революцией передана председателю московской губернской земской управы подполковнику Грузинову. Генерал Сандецкий мог выждать, выждаль и приказом по округу предложил подчиниться временному правительству. Точно так же тверскому губернатору обстоятельства не позволяли ждать, - он был арестован восставшими и, к сожалению, пасть жертвою одного из эксцессов, неизбежных в острые моменты переворота: убит по дороге из губернаторского дома к тюрьме. Донской наказной атаман выждал и, подобно ген. Сандецкому, приказал подчиняться новому правительству.
Тут многое, повторяю, зависит от пространства, от числа верст между Петербургом и тем или иным местом провинции. Но, конечно, не только в верстах дело. Имеют значение и личные качества. Курский, напр., губернатор при первых известиях о перевороте сбежал, орловский - попытался противодействовать, пензенский - занял примирительную позицию между обществом, горячо сочувствующим перевороту, и начальником жандармского управления, желавшим применить смертоносные меры, предуказанные Протопоповым. Сказались различия даже в подборе низших агентов старой власти. Так, по сведениям, полученным мною из Ливенскаго у., местные полицейские стражники собрались, заявили начальству, что служба их кончилась, и сдали оружие. В Глазовском у., наоборот, урядники и стражники оказали активное противодействие и настолько серьезное, что глазовский городской революционный исполнительный комитет счел нужным послать на помощь крестьянам воинские команды."
"М.В. Родзянко обратился к городским головам к председателям земских управ. И трудно сказать, к кому бы, кроме них, он мог обратиться в стран, распыленной и не имевшей на местах сколько-нибудь сильных и авторитетных организаций. И во многих случаях городские и земские управы, но крайней мере - на первые дни, становились центрами местных переворотов. Но известны и друге случаи: революции в городах начинались именно с ареста городских, а порою - как, в Симбирской губернии - и земских управ. Кое где - напр., в Одессе - черносотенные органы местного общественного управления оказались опорной базой контрреволюционных замыслов. Далее, - значительный процент общественных учреждений просто обнаружил настроение, близкое к маразму.
Передо мною проверенное моими справками письмо из Брянска от гимназиста 8 класса. Последовательность местных событий излагается им так. Сведения из столицы о революции стали получаться уже 28 февраля. 1 марта было известно, что делается в Москве. В городе получилась телеграмма московского городского головы. Осведомлены были местные власти, верхние слои чиновничества и городских и земских деятелей, глухие слухи доходили до обывательских домов. Но все оставалось на своих местах. 2 марта местным листком были получены телеграммы правительственного агентства. Местное начальство, видимо, не решилось запретить опубликование их. И когда вышли из типографии первые бюллетени, - „город ахнул“. Около типографии собралась толпа, установили очередь, ждали новых выпусков, обсуждали, но опять-таки все шло, как и прежде: на своем месте городовые, на своем месте полицмейстер, городской голова, в канцеляриях обычные „занятия“, как будто ничего не случилось. 3 марта новые потрясающие известия: приступило к действиям временное правительство, отрекся царь. Но город и еще сутки прожил под старой властью и при старых порядках. И оставалось неизвестным, кто собственно эту власть удалить и этот порядок ниспровергнет. Неизвестно это было и 4 марта, вплоть до той минуты, когда ученики одной из местных гимназий вышли на улицу. Начали арестовывать городовых. Подоспели рабочие, поднялись солдаты. Ну, оно и пошло. Арестовали самого крупного из немногих в городе членов „союза русского народа“, арестовали исправника, за исправником под арест пошли жандармы... Начальник местного гарнизона, не взирая на свой генеральский чин, стал было доказывать, что его не следует подвергать аресту, ибо он сочувствует новому правительству и готов „повиноваться Родзянко“… Не поверили, - арестовали.
Передо мною другое письмо - из Курской губернии со станции Прохоровка К.-Х.-С. ж. д. Такая же история: события были известны, но начать было некому и все шло по-прежнему. Вдруг откуда-то появился солдат, - как потом оказалось, беглый. Он и начал арестовывать полицию. И очень серьезно начал, - убил урядника,который вздумал было сопротивляться; после этого стражники сложили оружие и сдались…
Коротко говоря, - полицейское здание самодержавия до такой степени прогнило, до такой степени не имело в стран фундамента, что, как только сняли крышу, так сразу оно даже не рухнуло, а просто пылью рассыпалось. Не вышло даже обломков, которыми могло бы ушибить много народу. В Петербурге, когда крышу снимали, было не мало жертв. В провинции же при разрушении стен в подавляющем большинстве случаев все обошлось без кровопролития или почти без кровопролития. Свою разрушительную задачу революция выполняла быстро. Агенты старой власти на короткое время удерживались на своем месте лишь ценой заявлений, что признают новый строй и подчиняются новому правительству. Но если даже тая заявления были вполне искренни, - психологически невозможно примирить привычки, традиции, понятия, воспитанные абсолютизмом, с революционными потребностями и стремлениями, которым открыл дорогу переворот. Наказной атаман Донской области Граббе признал, согласился, в течение нескольких дней старое жило рядом с новым. А затем военный исполнительный комитет счел нужным арестовать Граббе и заменить другим липом. Генерал Сандецкий тоже лишь в течение немногих дней ужился с революцией, - и тоже арестован.
Разрушительная работа далась легко. Творчество же революционное не может быть легким. Но оно едва началось. О каких-либо итогах сейчас не может быть речи. Возможно лишь отметить некоторые черты первых шагов. Сверх ожидания, основной вопрос: в какой мере признается страной временное правительство и его программа, включившая гораздо больше, чем содержалось в манифесте 17 октября, на первых шагах решилось почти без споров. Черная сотня спряталась. Объединенное дворянство заявило, что оно считает долгом помогать новому правительству. Правой оппозиции у временного правительства в первые, особенно острые и опасные моменты, не нашлось. Выступила лишь левая оппозиция, заявившая, что считает новое правительство буржуазным, а потому не только не достойным поддержи, но и подлежащим ниспровержению. Однако и эта оппозиция оказалась свойственной лишь части социал-демократов большевиков, количественно незначительной, не имеющей в стране авторитета и приобретшей влияние лишь в некоторых советах рабочих и солдатских депутатов. Опора у новой временной власти таким образом нашлась. Но этой опоре предстояло организовать самое себя.
Многое изумительно в дни переворота. Изумительное одно образе плана, по какому на место разразившейся полицейской власти сама собою стала складываться в городах и деревнях новая власть. Начиналось собраниями. Собрания выбирали исполнительный комитет. Он становился комитетом безопасности. И действия всех комитетов, о которых имеются сведения, направлялась прежде всего к упразднению полицейских, если они ешё не упразднены, и к замене их милицией.
В уездах, а кое-где и по губернским городам, на первые, так сказать, местные учредительные собрания сходились все. Но, разумеется, очень часто первые собрания носили характер случайный и случайным быль выбор комитетов. Элементарная необходимость в спешной организации порядка вынуждала мириться с случайностями. Но затем спешно началась организация отдельных групп. Одними из первых выступили рабочие и военные. Учреждённые ими советы рабочих и солдатских депутатов, с одной стороны, и военные комитеты, с другой, потребовали себе долю участия во власти. В некоторых случаях даже не долю власти, а всю власть. Так случилось, напр., в Калуге, где военный комитет стал производить аресты, а когда представитель общего „гражданского комитета“ перводумец Новосильцев указал на необоснованность действий военного комитета, то арестовали и его. Но это в первые дни, пока не выступили другие спешно организующиеся группы: купцы, приказчики, духовенство, учащие, прислуга, просто мещане, „третий элемент“, - всё это выбирало свои советы, комитеты и требовало мест для представительного участия в исполнительных комитетах. Затем стали подходить из деревень делегаты волостных собраний, командируемые для связи с городскими и уездными комитетами и опять-таки для участия в деле. Надо оговориться: иначе складывалось первое „народное правление“ в Петербург, Москве, и некоторых провинциальных городах, более крупных и вместе с тем более оторванных от основной массы народа и почвенных условий его жизни. Но вообще в провинции народное коммунальное правление очень быстро приняло характер именно народный. Оно организовано далеко не так, как было нужно. Но все же в нем представлены все более или менее значительные группы населения. Претензии отдельных групп на главенство отпали. И те же советы рабочих депутатов и военные комитеты стали просто в ряд с другими советами и комитетами. В этом народном духе жизнь начала изменять и городские думы и земства. Планомерно перестраивать их было некогда. И состав гласных стали наскоро пополнять делегатами от успевших сорганизоваться нецензовых групп населения и представителями от исполнительных комитетов.
В эту работу до некоторой степени клином врезалось общее распоряжение временного правительства, предложившее председателям губернских земских управ стать губернскими комиссарами (вместо губернаторов), председателям уездных управ - уездными комиссарами (на место исправников), городским головам - городскими комиссарами (на место градоначальников и полицмейстеров). В этом огульном распоряжении есть свои положительные стороны - оно ускорило процесс перехода к новому порядку там, где само население мешкало. Но во многих случаях председатели земских управ и городские головы слишком связаны со старым строем и неподходящи для строя нового. Так как правительство не препятствовало замене таких неподходящих людей новыми, более приемлемыми для местного населения, то и эти отрицательные стороны быстро смягчились и не испортили того восторженного, праздничного порыва, каким народ взялся за организацию власти на местах.
Праздничный порыв, восторги самоотречения во имя общего дела лишь счастливые и - увы! - скоропреходящие минуты в жизни народов. За акцией следует реакция, и это так же естественно и неизбежно, как неизбежна потребность в отдыхе после работы. И начинается резкие в настроениях чаще всего в момент перехода от праздничных порывов к деловым будням. Реакции надо ждать. И есть уже признаки, позволяющие думать, что перелом настроений в её сторону начался, хотя и не успел стать общим. С этой точки зрения не лишне остановиться на роли того „большевизма“, который с самого начала предлагал низвергнуть временное правительство потому, что оно „буржуазное“. Это, так сказать, общая государственная мысль была морально подавлена страной. Но „большевизм“ демагогически действуя в советах рабочих и солдатских депутатов, нашел себе пути. Правительство за буржуазность свергнуть нельзя. Но относительно, напр., нахичеванской (на Дону) городской думы вынесено решение: хотя она и прогрессивная, но тав как она по своему составу буржуазная, то ее надо уничтожить.
В провинции, как я уже сказал, большевизму трудно проявить себя. Но в Москве и особенно в Петербурге он старается осуществить „диктатуру пролетариата“, - осуществить хотя бы внешне, настаивая на применении соответствующей фразеологии. И иногда ему это удается. В Москве, напр., бумажки, исходящие от совета рабочих депутатов, именуются не иначе, как приказами. И эти „приказы“ пишутся типографиям, редакциям газет, трактирщикам, владельцам магазинов, муниципальным предприятиям, железным дорогам, - кому угодно. В отдельных случаях „приказы“ до того нелепы, что естественно возникают предположения о провокации. Но когда по поводу одного из таких „пролетарских декретов“ союз московских редакций, напр., выступил с решительным протестом, то оказалось, что автор „приказа“ неизвестен, совет рабочих и солдатских депутатов таковым себя не признал. Большевизм во всё вмешивается, никакой национальной власти над собою не признает, всем желает указывать и приказывать и в то же время на столько чужд представлений об ответственности, что не считает нужным объяснить, по каким признакам действительные „приказы“ могут быть отличаемы от „приказов“ подложных.
В Москве „диктатура пролетариата“ впутывается в общее народное дело, мешает и раздражает. В Петербурге с нею дело обстоит серьезнее. Действуя через петербургский совет рабочих и солдатских депутатов, большевизм обнаружил стремление считать себя всероссийской властью, свободной от реального учёта международных и внутренних отношений, действующей по собственным побуждениям и соображениям, не известно, перед кем ответственной, но стоящей даже не рядом с временным правительством, а выше временного правительства. Независимо от разных частностей, - вроде попыток заводить новые порядки даже на фронте, в боевой зоне, диктаторские претензии большевизма сразу и резко обострили опасную сторону переворота, в котором очень большую роль сыграла армия. Военные перевороты вообще легко извращаются в военную деспотию случайных „героев“ солдатской толпы. Именно эту опасность и обостряет демагогия большевизма."
И ничего про "Ленина - немецкого агента". Вот ведь.
Наоборот, написано что большевики - маргиналы и в общем не при делах. И милицию не они выдумали.
Шизофреническая картина про "жидобольшевиков" с "немецкими деньгами" как-то блекнет.
Но ничего, временники быстро покажут, какие они профессионалы по части управления страной, хе-хе.
Сканы:
С. 393-399:
"А. Петрищев. Как это произошло.
III. Переворот на меcтах.
Революционное правительство не имело возможности ни поспевать за событиями, ни учесть разнообразия местных условий, реального соотношения местных сил в каждом уголке России. Оно захватило в свои руки центральную власть над железными дорогами, телеграфом, почтой, захватило официозный осведомительный аппарат (Телеграфное агентство). Этим провинциальные агенты старой власти были отрезаны от центра. Затем член Государственной Думы Бубликов отдал приказ по железным дорогам - интенсивно работать и поддерживать движение, а Родзянко обратился по телеграфу к высшим в провинции и военным и гражданским властям, к городским головам, председателям земских управ. И оставалось лишь ждать, - что скажет страна.
Отзыв страны оказался, конечно, в зависимости даже от чисто географических условий. От командующего войсками, напр., Московского военного округа генерала Мрозовского близость к Петербургу требовала немедленно определить, как он относится к перевороту. Командующий войсками Казанского округа генерал Сандецкий мог выждать некоторое время. И уже одним этим, помимо чисто личных качеств того или иного агента старой власти, обусловливались общественные различия поведения: генерал Мрозовский в первое время попытался сопротивляться перевороту, а когда власть в центре фактически перешла к Исполнительному Комитету Государственной Думы, то попросту растерялся. Был низвергнут, и его власть революцией передана председателю московской губернской земской управы подполковнику Грузинову. Генерал Сандецкий мог выждать, выждаль и приказом по округу предложил подчиниться временному правительству. Точно так же тверскому губернатору обстоятельства не позволяли ждать, - он был арестован восставшими и, к сожалению, пасть жертвою одного из эксцессов, неизбежных в острые моменты переворота: убит по дороге из губернаторского дома к тюрьме. Донской наказной атаман выждал и, подобно ген. Сандецкому, приказал подчиняться новому правительству.
Тут многое, повторяю, зависит от пространства, от числа верст между Петербургом и тем или иным местом провинции. Но, конечно, не только в верстах дело. Имеют значение и личные качества. Курский, напр., губернатор при первых известиях о перевороте сбежал, орловский - попытался противодействовать, пензенский - занял примирительную позицию между обществом, горячо сочувствующим перевороту, и начальником жандармского управления, желавшим применить смертоносные меры, предуказанные Протопоповым. Сказались различия даже в подборе низших агентов старой власти. Так, по сведениям, полученным мною из Ливенскаго у., местные полицейские стражники собрались, заявили начальству, что служба их кончилась, и сдали оружие. В Глазовском у., наоборот, урядники и стражники оказали активное противодействие и настолько серьезное, что глазовский городской революционный исполнительный комитет счел нужным послать на помощь крестьянам воинские команды."
"М.В. Родзянко обратился к городским головам к председателям земских управ. И трудно сказать, к кому бы, кроме них, он мог обратиться в стран, распыленной и не имевшей на местах сколько-нибудь сильных и авторитетных организаций. И во многих случаях городские и земские управы, но крайней мере - на первые дни, становились центрами местных переворотов. Но известны и друге случаи: революции в городах начинались именно с ареста городских, а порою - как, в Симбирской губернии - и земских управ. Кое где - напр., в Одессе - черносотенные органы местного общественного управления оказались опорной базой контрреволюционных замыслов. Далее, - значительный процент общественных учреждений просто обнаружил настроение, близкое к маразму.
Передо мною проверенное моими справками письмо из Брянска от гимназиста 8 класса. Последовательность местных событий излагается им так. Сведения из столицы о революции стали получаться уже 28 февраля. 1 марта было известно, что делается в Москве. В городе получилась телеграмма московского городского головы. Осведомлены были местные власти, верхние слои чиновничества и городских и земских деятелей, глухие слухи доходили до обывательских домов. Но все оставалось на своих местах. 2 марта местным листком были получены телеграммы правительственного агентства. Местное начальство, видимо, не решилось запретить опубликование их. И когда вышли из типографии первые бюллетени, - „город ахнул“. Около типографии собралась толпа, установили очередь, ждали новых выпусков, обсуждали, но опять-таки все шло, как и прежде: на своем месте городовые, на своем месте полицмейстер, городской голова, в канцеляриях обычные „занятия“, как будто ничего не случилось. 3 марта новые потрясающие известия: приступило к действиям временное правительство, отрекся царь. Но город и еще сутки прожил под старой властью и при старых порядках. И оставалось неизвестным, кто собственно эту власть удалить и этот порядок ниспровергнет. Неизвестно это было и 4 марта, вплоть до той минуты, когда ученики одной из местных гимназий вышли на улицу. Начали арестовывать городовых. Подоспели рабочие, поднялись солдаты. Ну, оно и пошло. Арестовали самого крупного из немногих в городе членов „союза русского народа“, арестовали исправника, за исправником под арест пошли жандармы... Начальник местного гарнизона, не взирая на свой генеральский чин, стал было доказывать, что его не следует подвергать аресту, ибо он сочувствует новому правительству и готов „повиноваться Родзянко“… Не поверили, - арестовали.
Передо мною другое письмо - из Курской губернии со станции Прохоровка К.-Х.-С. ж. д. Такая же история: события были известны, но начать было некому и все шло по-прежнему. Вдруг откуда-то появился солдат, - как потом оказалось, беглый. Он и начал арестовывать полицию. И очень серьезно начал, - убил урядника,который вздумал было сопротивляться; после этого стражники сложили оружие и сдались…
Коротко говоря, - полицейское здание самодержавия до такой степени прогнило, до такой степени не имело в стран фундамента, что, как только сняли крышу, так сразу оно даже не рухнуло, а просто пылью рассыпалось. Не вышло даже обломков, которыми могло бы ушибить много народу. В Петербурге, когда крышу снимали, было не мало жертв. В провинции же при разрушении стен в подавляющем большинстве случаев все обошлось без кровопролития или почти без кровопролития. Свою разрушительную задачу революция выполняла быстро. Агенты старой власти на короткое время удерживались на своем месте лишь ценой заявлений, что признают новый строй и подчиняются новому правительству. Но если даже тая заявления были вполне искренни, - психологически невозможно примирить привычки, традиции, понятия, воспитанные абсолютизмом, с революционными потребностями и стремлениями, которым открыл дорогу переворот. Наказной атаман Донской области Граббе признал, согласился, в течение нескольких дней старое жило рядом с новым. А затем военный исполнительный комитет счел нужным арестовать Граббе и заменить другим липом. Генерал Сандецкий тоже лишь в течение немногих дней ужился с революцией, - и тоже арестован.
Разрушительная работа далась легко. Творчество же революционное не может быть легким. Но оно едва началось. О каких-либо итогах сейчас не может быть речи. Возможно лишь отметить некоторые черты первых шагов. Сверх ожидания, основной вопрос: в какой мере признается страной временное правительство и его программа, включившая гораздо больше, чем содержалось в манифесте 17 октября, на первых шагах решилось почти без споров. Черная сотня спряталась. Объединенное дворянство заявило, что оно считает долгом помогать новому правительству. Правой оппозиции у временного правительства в первые, особенно острые и опасные моменты, не нашлось. Выступила лишь левая оппозиция, заявившая, что считает новое правительство буржуазным, а потому не только не достойным поддержи, но и подлежащим ниспровержению. Однако и эта оппозиция оказалась свойственной лишь части социал-демократов большевиков, количественно незначительной, не имеющей в стране авторитета и приобретшей влияние лишь в некоторых советах рабочих и солдатских депутатов. Опора у новой временной власти таким образом нашлась. Но этой опоре предстояло организовать самое себя.
Многое изумительно в дни переворота. Изумительное одно образе плана, по какому на место разразившейся полицейской власти сама собою стала складываться в городах и деревнях новая власть. Начиналось собраниями. Собрания выбирали исполнительный комитет. Он становился комитетом безопасности. И действия всех комитетов, о которых имеются сведения, направлялась прежде всего к упразднению полицейских, если они ешё не упразднены, и к замене их милицией.
В уездах, а кое-где и по губернским городам, на первые, так сказать, местные учредительные собрания сходились все. Но, разумеется, очень часто первые собрания носили характер случайный и случайным быль выбор комитетов. Элементарная необходимость в спешной организации порядка вынуждала мириться с случайностями. Но затем спешно началась организация отдельных групп. Одними из первых выступили рабочие и военные. Учреждённые ими советы рабочих и солдатских депутатов, с одной стороны, и военные комитеты, с другой, потребовали себе долю участия во власти. В некоторых случаях даже не долю власти, а всю власть. Так случилось, напр., в Калуге, где военный комитет стал производить аресты, а когда представитель общего „гражданского комитета“ перводумец Новосильцев указал на необоснованность действий военного комитета, то арестовали и его. Но это в первые дни, пока не выступили другие спешно организующиеся группы: купцы, приказчики, духовенство, учащие, прислуга, просто мещане, „третий элемент“, - всё это выбирало свои советы, комитеты и требовало мест для представительного участия в исполнительных комитетах. Затем стали подходить из деревень делегаты волостных собраний, командируемые для связи с городскими и уездными комитетами и опять-таки для участия в деле. Надо оговориться: иначе складывалось первое „народное правление“ в Петербург, Москве, и некоторых провинциальных городах, более крупных и вместе с тем более оторванных от основной массы народа и почвенных условий его жизни. Но вообще в провинции народное коммунальное правление очень быстро приняло характер именно народный. Оно организовано далеко не так, как было нужно. Но все же в нем представлены все более или менее значительные группы населения. Претензии отдельных групп на главенство отпали. И те же советы рабочих депутатов и военные комитеты стали просто в ряд с другими советами и комитетами. В этом народном духе жизнь начала изменять и городские думы и земства. Планомерно перестраивать их было некогда. И состав гласных стали наскоро пополнять делегатами от успевших сорганизоваться нецензовых групп населения и представителями от исполнительных комитетов.
В эту работу до некоторой степени клином врезалось общее распоряжение временного правительства, предложившее председателям губернских земских управ стать губернскими комиссарами (вместо губернаторов), председателям уездных управ - уездными комиссарами (на место исправников), городским головам - городскими комиссарами (на место градоначальников и полицмейстеров). В этом огульном распоряжении есть свои положительные стороны - оно ускорило процесс перехода к новому порядку там, где само население мешкало. Но во многих случаях председатели земских управ и городские головы слишком связаны со старым строем и неподходящи для строя нового. Так как правительство не препятствовало замене таких неподходящих людей новыми, более приемлемыми для местного населения, то и эти отрицательные стороны быстро смягчились и не испортили того восторженного, праздничного порыва, каким народ взялся за организацию власти на местах.
Праздничный порыв, восторги самоотречения во имя общего дела лишь счастливые и - увы! - скоропреходящие минуты в жизни народов. За акцией следует реакция, и это так же естественно и неизбежно, как неизбежна потребность в отдыхе после работы. И начинается резкие в настроениях чаще всего в момент перехода от праздничных порывов к деловым будням. Реакции надо ждать. И есть уже признаки, позволяющие думать, что перелом настроений в её сторону начался, хотя и не успел стать общим. С этой точки зрения не лишне остановиться на роли того „большевизма“, который с самого начала предлагал низвергнуть временное правительство потому, что оно „буржуазное“. Это, так сказать, общая государственная мысль была морально подавлена страной. Но „большевизм“ демагогически действуя в советах рабочих и солдатских депутатов, нашел себе пути. Правительство за буржуазность свергнуть нельзя. Но относительно, напр., нахичеванской (на Дону) городской думы вынесено решение: хотя она и прогрессивная, но тав как она по своему составу буржуазная, то ее надо уничтожить.
В провинции, как я уже сказал, большевизму трудно проявить себя. Но в Москве и особенно в Петербурге он старается осуществить „диктатуру пролетариата“, - осуществить хотя бы внешне, настаивая на применении соответствующей фразеологии. И иногда ему это удается. В Москве, напр., бумажки, исходящие от совета рабочих депутатов, именуются не иначе, как приказами. И эти „приказы“ пишутся типографиям, редакциям газет, трактирщикам, владельцам магазинов, муниципальным предприятиям, железным дорогам, - кому угодно. В отдельных случаях „приказы“ до того нелепы, что естественно возникают предположения о провокации. Но когда по поводу одного из таких „пролетарских декретов“ союз московских редакций, напр., выступил с решительным протестом, то оказалось, что автор „приказа“ неизвестен, совет рабочих и солдатских депутатов таковым себя не признал. Большевизм во всё вмешивается, никакой национальной власти над собою не признает, всем желает указывать и приказывать и в то же время на столько чужд представлений об ответственности, что не считает нужным объяснить, по каким признакам действительные „приказы“ могут быть отличаемы от „приказов“ подложных.
В Москве „диктатура пролетариата“ впутывается в общее народное дело, мешает и раздражает. В Петербурге с нею дело обстоит серьезнее. Действуя через петербургский совет рабочих и солдатских депутатов, большевизм обнаружил стремление считать себя всероссийской властью, свободной от реального учёта международных и внутренних отношений, действующей по собственным побуждениям и соображениям, не известно, перед кем ответственной, но стоящей даже не рядом с временным правительством, а выше временного правительства. Независимо от разных частностей, - вроде попыток заводить новые порядки даже на фронте, в боевой зоне, диктаторские претензии большевизма сразу и резко обострили опасную сторону переворота, в котором очень большую роль сыграла армия. Военные перевороты вообще легко извращаются в военную деспотию случайных „героев“ солдатской толпы. Именно эту опасность и обостряет демагогия большевизма."
И ничего про "Ленина - немецкого агента". Вот ведь.
Наоборот, написано что большевики - маргиналы и в общем не при делах. И милицию не они выдумали.
Шизофреническая картина про "жидобольшевиков" с "немецкими деньгами" как-то блекнет.
Но ничего, временники быстро покажут, какие они профессионалы по части управления страной, хе-хе.
Сканы: