Декаданс фэнтези
Своя, с позволения, философия есть и у такого любопытного литературного жанра как фэнтези. Зачастую он имеет претензию объяснить, как же так получается, что древние оставили нам столько фольклора, однако в наши с вами дни ни богов, ни волшебства или ещё чего-то чудесного мы не наблюдаем. Сказать, что всё это было выдумкой с самого начала - не вариант для фэнтези, которое предпочитает этому объяснению два других: в первом случае волшебный мир полагается скрытым от глаз простых смертных, помещает его за невидимым барьером; этот приём запатентован уже греками, полагавшие свои волшебные народцы, нимф, гномов и многих других, незримыми для глаза. У него есть очевидные недостатки, как, например, непроходящее ощущение обмана, ведь в наши искушённые психологией дни прекрасно известно, что если нечто заранее заявлено как принципиально необнаружимое, то тот, кто постулирует подобное, вполне осознаёт, что он шарлатан. Другой выход - удалить этот восхитительный мир от нас во времени. Он, как правило, и избирается; в результате мы имеем дело с повествованием, рассказывающем о мире, напоминающим проколотый шарик, из которого медленно, но верно уходит магия, в результате чего он сдувается, после чего играть с ним уже совсем не хочется. Это рассказ о регрессе, о дегенерации до нынешнего уровня, здесь нет места возвышению, но только падению.
Происхождение рас в таком мире почти всегда упадочно: когда-то давно они представляли собой, например, каменных гигантов, но затем заболели «проклятием плоти» и превратились в нынешних кожаных существ, имеющих смертную природу; другие рождались уже готовыми рваться в бой полубогами, но со временем их новорождённые обладали всё меньшим размером и числом врождённых навыков, пока, наконец, не стали такими же беспомощными, как любое человеческое дитя одного мгновения от роду. Наконец, боги в таком мире представляли собой всемогущих демиургов, пока неизбежно не потеряли свои силу, скажем, пожертвовав её в бою с великим злом, по итогу став неотличимыми от простых смертных, и, как следствие, со временем сойдя в могилу.
В общем, фабула такова, что время сыграло с этим миром злую шутку, низведя из Диснейленда до современного вызывающего зевоту вида. Первым, кто нарисовал картину такого перехода от чудесного и непознанного к серому и обыденному, стал Профессор; его последователи послушно следовали той же мысли, лишь развивая её, но никак не меняя. Это и неудивительно, ведь на первый взгляд она кажется вполне выверенной и даже логичной, и, что важнее, отвечает ощущению среднего обывателя, вынужденного тяжело трудиться, и из-за этого неизбежно выращивающего у себя ощущение, что он и правда видит некий постепенный упадок мира; неудивительно, что первым, кто заговорил о вырождении поколений, был выходец из крестьян Гесиод. Замечательно, что крайне схожим, практически неотличимым мышлением обладают разнообразные сектанты-обскуранты, воображающие, допустим, что человечество прибыло на звездолётах и высадилось на Северном полюсе, и только потом растеряло свои технологии и забыло прошлое. ЦА у фэнтези и у сектантов также идентична: это простые люди с тяжёлой жизнью, которые, ныряя с головой в захватывающие рассказы о былом, имеют возможность на время забыть, что всё ещё живут в ненавистной им обрыдлости; эту мысль впервые высказал уже Демокрит.
Увы, теперь пришло время не оставить и камня на камне от вышеописанного, казалось бы, весьма удачного концепта. Однако в действительности любой, кто с мало-мальской уверенностью может сказать, что перешёл с мифологией на «ты», знает, сколь во многом она контринтуитивна и как она способна удивить неожиданными поворотами даже искушённого современника, избалованного миром, перенасыщенным щекочущими нервы сюжетами. Проблема фэнтези в том, что оно пытается увязать легенды и реальность, по сути, является мифом о взаимоотношениях мифа; это тупиковый путь. У мифологии такой необходимости не имелось, свои легенды она придумывала, чтобы объяснить иное, а именно непонятные явления природы, и делала это до тех пор, пока не появились иные для этого возможности, а затем её попросту объявили «скорее всего, чистейшей выдумкой», или же дали дальнейшее развитие, обратив в философию и науку. Миф, таким образом, ни мгновения не стеснялся того, что он не наблюдается экспериментально; как только этот факт начал смущать, миф был изгнан из мира образованного человека. Поэтому, в отличие от фэнтези, миф не имел неизбежно склонности рассказывать об увядании. Совсем напротив, боги в мифе вовсе не лишаются постепенно своего статуса, в итоге спускаясь к нам, но вместо этого они изначально нам подобны, и лишь затем возвышаются. Так, Прометей смертен почти до самого конца своей истории; лишь после освобождения его Гераклом титан получает вечную жизнь, которую ему дарит кентавр Хирон. Аполлон в ранних версиях своего origin'а умирает в схватке с Пифоном, и его могилу демонстрировали паломникам, посещавшим его оракул. Таким образом, они вовсе не теряют бессмертие по мере смены веков, но отращивают его, а пути людей и богов не сходятся, а расходятся. Небеса при этом не закрыты и не потеряны для людей, совсем наоборот, они пополняются за их счёт; рождены смертными, но стали богами Геракл, Дионис, братья Диоскуры, и многие другие. Здесь идёт рассказ об обожении, то есть восхождении, достижении, а также прогрессе, развитии. Идея добраться до небес сохраняется у греков и после того, как миф уходит на второй план, она становится ключевой во множестве философских школ. Она оставляет совершенно иное послевкусие, нежели фэнтези, поощряя свершения, самосовершенствование, предлагая оптимизм, который, за редкими исключениями вроде того же Гесиода, вообще был свойством греческого народа. Неплохо было бы и нам перенять эту черту; хоть сейчас и говорят много о «прогрессе» и «прогрессивности», верить предпочитают скорее в обратное. Стоит ли в конце концов добавлять, что наука согласна с греками, но не с фэнтези?