Как нам добиться всеобщего равенства
В былые времена каждый знал своё место, древние (Гесиод, Платон) даже называли такое положение дел справедливостью. Самое страшное преступление, известное греком, звалось ὕβρις, что можно перевести как «перебор»; это попытка пересечь границы дозволенного, почти все сюжеты древних посвящены наказанию за этот проступок. Сейчас уже всё не так, каждый хочет быть самым-самым. В некой онлайновой игре каждый игрок становится императором - вот и тут так. Эта новая порода людей считает, что каждый из них обладает неповторимой красотой и уникальностью снежинки, что среди них нет никого одинакового. Реальность, однако, несколько противоречит этим скоропалительным выводам, и, в точности по Гегелю, тут же оказывается главным врагом. Чтобы не разрушать свой мир, снежинки борются с любыми попытками сравнения и сопоставления. Каждый слышал фразу «не надо вешать ярлыки», и, безусловно, в своей сути это хорошая мысль, которая предлагает избегать стереотипного мышления. Но она давно выродилась в запрет находить в снежинках хоть какие-то атрибуты. Апофеозом этого всего является некий индивид, про которого не скажешь, мужчина ли это, женщина ли, негр или белый, красивый или не очень. Способность выявлять предикаты стала оскорбительной в современном западном обществе, она считается крайне неполиткорректным увлечением. Таким образом, и само знание становится величайшим противником, ведь оно основано на анализе, который, на секундочку, и является разложением предмета умствования на различные его свойства. Любое исследование это упрощение: не существует абсолютно белых или круглых предметов, тем не менее, описывая мяч, его условно называют именно таковым. Однако к снежинкам такое применять запрещено. Их долженствует видеть никакими, свободными от накладывания на них каких-либо эйдосов. Учения Платона и Аристотеля совершенно не нашли бы понимания у общества уникальных и неповторимых современных людей - да они и не находят.
Для того, чтобы, как и было обещано, все стали равны, массовое общество в XX веке установило единообразие социального статуса: оно всех низвело до положения, которое в обществе традиционном занимали малые дети. Все стали никем; именно такое место в иерархии, по мнению греков, занимал ребёнок. Это может удивить, ведь нынешняя цивилизация исключительно детоцентрична, то есть в ней дети полагаются весьма значительным достоянием, и, по сути, этот мир посвящён детям, заточен именно под их нужды, взрослым же тут рады много меньше. Именно поэтому многие из современников взрослеть особенно не стремятся, и их можно понять, ведь статус «взрослого» больше не даёт никаких преимуществ, зато накладывает немало ограничений. Высшим счастьем для человека в наши дни предлагается роль тех, кого в Риме называли пролетариями: это низшее из возможных сословий ничем, кроме как рождением детей, не могло похвастаться. Нынешний человек проживает свою жизнь куда скорее и поспешнее, чем древний, которому Солон советовал заводить семью не ранее 28-35 лет, того же мнения и Аристотель.
Этот мир детей, надо заметить, не очень стар: ещё в 1951 в США убийство родителем ребёнка считалось лишь тяжёлым хулиганством. В былом, традиционном обществе отношение к детям было иным: у греков имелся идеал актуальности, лучшего момента существования, которому подчинено всякое другое. Поэтому их скульптуры практически всегда изображают юношу или мужчину в самом расцвете сил, редко - старца, но ребёнка - почти никогда. Тот, кто ещё не получил аттестата зрелости, считался лишь заготовкой для человека, был им только потенциально; не было ничего важнее для древнего, чем ритуал перехода, повышения своего социального статуса. Если современный человек в случае катастрофе поспешит спасать «в первую очередь женщин и детей», то грек предпочтёт помочь своим товарищам, а если будет выбор между несколькими детьми, предпочтёт тех, кто старше. Эти приоритеты показывают, с кем предпочитает иметь дело современность: для неё взрослые это расходный материал, им всегда легко найдётся замена. Отношение это напоминает то, которое в антиутопии Хаксли было к вещам, там предлагалось считать неприличным, если некто пытается починить даже хотя бы слегка повреждённую вещь, нет, её следует немедленно выбросить и тут же купить новую. Тоже самое и здесь, малейшая ошибка в массовом обществе означает клеймо неликвида. Незаменимых тут нет, на твоё место уже претендуют подрастающие питомцы огромного питомника-инкубатора.
Конец всякой иерархии привёл также к тому, что теперь каждый получил такую свободу слова, которая прежде была только у юродивых и шутов, это то, что немцы называют narrenfreiheit: только те, кто находился на социальном дне, могли поносить, не боясь, кого захотят, ибо им не грозило ещё большее падение, и тем же заняты наши современники, вечно юные никто, в чём можно удостовериться, просто зайдя в интернет, который стал чем-то вроде общественного кольца невидимости царя Гига, наличие которого, как мудро заметил софист Главкон, немедленно приводит к злоупотреблению своей вседозволенностью.