Пусть проигравший платит.
Одна из княжон Оболенских, внучек потомственного Почетного гражданина, московского купца первой гильдии Алексея Мазурина, Софья Михайловна Оболенская, была выдана за Петра Панкратьевича Сумарокова, сына Панкратия Сумарокова, который нарисовал сторублевую ассигнацию и был сослан в Тобольск. Губернатором Тобольска был Александр Васильевич Алябьев, который благоволил ему и позволил сосланному Сумарокову жить в Тобольске и даже нанял образованного и одаренного ссыльного в качестве домашнего учителя для своих детей.
Один из этих детей, сын губернатора Алябьев Александр Александрович, стал впоследствии известным композитором, основоположником русского романса, которых он написал более 180 за свою творческую жизнь.
Лет тридцать назад я бы сказала, что каждому известен "Соловей" Алябьева на стихи А.Дельвига, а сейчас это будет очень большим преувеличением. Так бывает, что из всего, что человек создал, остается, приобретает широкую известность и запоминается, что-то одно: запоминается вальс Грибоедова или полонез Огиньского. Так случилось и у Алябьева с "Соловьем". В некоторых постановках "Севильского цирюльника" в сцене "урока музыки" звучит именно мелодия алябьевского "Соловья". Чайковский писал, что он "не может без слёз слушать "Соловья" Алябьева". Но все это будет потом...
Когда началась Отечественная война 1812 года, Александр Алябьев пошел в армию добровольцем, закончил войну в Париже, был ранен, награжден двумя орденами Анны 3-й степени, орденом Владимира 4-й степени и медалью участника войны; в служебном формуляре офицера Алябьева появляется запись: «употреблен в самых опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения».
После войны Алябьев писал музыку и продолжал служить в армии. В возрасте 36 лет в 1823 году он вышел в отставку в чине подполковника с полным пансионом. Вскоре на одном из балов Александр Александрович встретил Екатерину Александровну Римскую-Корсакову, стал за ней ухаживать. Дом Александра Яковлевича Римского-Корсакова находился на Страстной площади и считался одним из прототипов дома Фамусова, выведенного Грибоедовым в своей комедии.
Но случился резкий поворот в жизни Александра Алябьева. 24 февраля 1825 года к Алябьеву, жившему в Леонтьевском переулке в доме его замужней сестры Варвары Александровны, по мужу Шатиловой, приехал с приятелем своим Калугиным отставной полковник, воронежский помещик Тимофей Миронович Времев. Женат он был на Наталье Алексеевне Мартыновой, двоюродной сестре писателя М.Н.Загоскина и Н.С.Мартынова, участника дуэли с Лермонтовым, в которой поэт впоследствии был убит. Позже пришел отставной майор Глебов. Ужин плавно перешел в карточную игру, в которой Времев был уличен в нечестности и проиграл крупную сумму в сто тысяч рублей Глебову, но платить отказался. Глебов ушел, сказав Алябьеву, как хозяину дома, чтобы он урегулировал вопрос долга с Времевым. Алябьев повздорил и надавал Времеву пощечин, после чего тот ушел. А через два дня Времев умер, от апоплексического удара, случившегося с ним, когда слуга отвел его на двор по "телесной надобности". Смерть наступила в присутствии слуги. Вскрытие подтвердило, что причина смерти покойного Времева - удар, кровоизлияние в головной мозг.
3 марта 1825 года воронежский помещик Времев Тимоофей Миронович был погребен на кладбище Симонова монастыря в Москве. А 5 марта Калугин подал записку на имя генерал-губернатора, в которой обвинил участников обеда у Алябьева 24 февраля в крупной и непорядочной игре и последовавшей драке, приведшей к смерти обыгранного ими Времева, то есть, фактически обвинил их в убийстве. Эта записка послужила поводом для начала уголовного "Дела о произведении следствия о внезапной смерти коллежского советника Времева". У Алябьева, Шатилова, Глебова отбирается подписка о невыезде. Обер-полицмейстер Москвы Ровинский 11 марта обращается к московскому митрополиту Филарету с просьбой разрешить эксгумацию тела Времева и получает разрешение. Эксгумация была произведена 14 марта 1825 года при большом стечении народа среди бела дня во дворе Симонова монастыря, и была превращена в публичное зрелище. Заключение по результату эксгумации тела Времева подтвердило ненасильственную причину смерти Времева.
Известен анекдотический рассказ о совместном посещении двумя приятелями одного из представлений московского театра. Они шумно реагировали на игру актеров, увлекая других зрителей. Когда в антракте Александр Грибоедов и Александр Алябьев, а это были они, вышли в коридор прогуляться, к ним после подошел полицмейстер Ровинский в сопровождении квартального. Последовало объяснение. Полицмейстер обратился к А.Грибоедову:
- Как ваша фамилия?
- А вам на что?
- Мне нужно это знать.
- Я Грибоедов.
- Кузьмин, запиши, - сказал полицмейстер квартальному.
Тогда Грибоедов обратился к полицмейстеру:
- Ну, а ваша как фамилия?
- Это что за вопрос?
- Я хочу знать, кто вы такой.
- Я полицмейстер Ровинский.
- Алябьев, запиши, - сказал Грибоедов своему приятелю.
Есть вероятность, что эпизод этот, если он был, имел самые неблагоприятные последствия в деле обвинения и несправедливого осуждения Алябьева, потому что чиновничья борьба и рвение сыграли в этом деле главную роль.
Алябьев, Глебов и Шатилов были посажены под домашний арест вместе с домашними слугами Алябьева. В апреле 1825 года их уже обвиняют в организации "Игрецкого общества". После этого по резолюции самого императора Александра их отправляют в тюрьму на время следствия, с тем чтобы после окончания предать суду. Следствие завершилось осенью, и 23 октября 1825 года на совместном заседании Московского уголовного и Земского суда они были оправданы. Но с таким решением не был согласен судья И.И.Пущин, друг Пушкина, будущий декабрист, который заявил протест на решение суда по этому делу 29 октября. Скорее всего объяснялась его позиция политическими взглядами Пущина, а не обстоятельствами дела и фактами. Пересмотр дела пришелся на время больших перемен в Российском государстве: 19 ноября умирает в Таганроге император Александр, 14 декабря следует бунт на Сенатской площади... Расследование дела и ожидание окончательного решения тянулось три года. Именно в этот период, в тюрьме, Александр Алябьев написал свой знаменитый романс "Соловей"
Наконец, по решению Государственного совета:
"Подполковника Алябьева, майора Глебова, в звании камер-юнкера титулярного советника Шатилова и губернского секретаря Калугина лишить их знаков отличия, чинов и дворянства, как людей вредных для общества сослать на жительство: Алябьева, Шатилова и Калугина на жительство в сибирские города, а Глебова - в уважении его прежней службы в один из отдаленных великороссийских городов, возложив на наследников их имения обязанность доставлять им содержание и, сверх того, Алябьева, обращающего на себя сильное подозрение в ускорении побоями смерти Времеву, предать церковному покаянию не время, каково будет определено местным духовным начальством"
Вдова помещика Времева после его смерти оказалась в долгах, вынуждена была продать свою усадьбу, которую, по слухам, купил бывший слуга Времева, получивший от нее деньги для передачи помещику Времеву для выплаты карточного долга, но так и не отдавший этих денег барину.
Екатерину Александровну Римскую-Корсакову выдали замуж за Офросимова Андрея Павловича, одного из сыновей эксцентричной московской барыни Офросимовой, золовки матери Сергея Соболевского. Алябьев узнал об этом в ссылке, в Тобольске, куда был отправлен за преступление, которого он не совершал: "...лишенный всех надежд, - лишенный всех прав, и гражданского моего бытия, заживо так сказать похороненный...". Сопровождала его в этом тяжком пути сестра, тоже Екатерина Александровна, которая хлопотала о смягчении участи брата, вела хозяйство и долгие годы поддерживала брата в его ссылке. Так же, как и Сумароков в свое время, Александр Алябьев был принят властями Тобольска с уважением и пониманием, и в итоге отбывал ссылку не в Тобольске а в Омске, в доме генерал-губернатора Западной Сибири Броневского, который относился к нему как к родному. Известно, что Алябьев давал уроки музыки сыну Броневского, Николаю, полковнику, женатому на графине Апраксиной. Генерал-губернатор в Омске организовал оркестр казачьей военной музыки, в котором участвовали ссыльные музыканты, а Алябьев управлял этим оркестром.
Казачий хор исполняет романс Алябьева на слова Ивана Козлова "Вечерний звон".
В 1832 году удалось выхлопотать поездку на лечение Алябьева на Кавказ. Согласно сохранившимся документам пятигорской городской управы за 1832 год, "бывший подполковник Алябьев, лишенный чинов и дворянства и сосланный на жительство в Тобольск… прибыл для пользования глазной болезни на Минеральные воды, а 19 августа сего года выбыл из Пятигорска на Кислые воды. Квартировал в г. Пятигорске в доме умершей майорши Карабутовой". На Кавказе по воле судьбы Алябьев встретился с Екатериной Александровной Офросимовой, и давняя любовь вновь наградила его счастьем любить. Но Екатерина Александровна была замужем, отпуск закончился, ей пришлось уехать домой, а ему - ехать к месту новой ссылки в Оренбург, где местные власти тоже благоволили к ссыльному композитору, а местное общество имело возможность услаждать слух его романсами и песнями.
Алябьев, хоть и считается основоположником русского классического романса, но им были написаны шесть опер, музыка к водевилям, но он писал духовную, камерную и концертную музыку.
За смягчение наказания Шатилову и Алябьеву хлопотали сестры и зять, подполковник Исленьев Владимир Михайлович, чей дядя, Александр Васильевич Исленьев, был дедом жены Льва Толстого Софьи Андреевны Берс; он увез жену от князя Козловского, и их дети, как незаконнорожденные, получили фамилию Иславины; младшая дочь его, Иславина Любовь Александровна, вышла замуж за Андрея Берса и была тещей Льва Толстого. Наконец в 1834 году им было разрешено вернуться из Сибири с запретом проживания в столичных городах. До 1840 года он живет у родственников. В 1839 году Екатерина Александровна Офросимова овдовела, получив в наследство имения своего мужа. В 1840 году 20 августа в церкви Святой Троицы села Рязанцы Богородского уезда, принадлежавшего зятю композитора Владимиру Михайловичу Исленьеву, Александр Александрович Алябьев обвенчался с вдовой Екатериной Александровной Офросимовой. Согласно записи в метрической книге, поручителями со стороны жениха были полковник граф Федор Иванович Толстой-Американец и корнет Николай Иванович Иохимсен, а со стороны невесты - князь Андрей Иванович Вяземский, титулярный советник Иван Петрович Рышков и Владимир Михайлович Исленьев. Алябьеву было 53 года. После женитьбы Алябьев переехал к жене в Москву, где на Новинском бульваре у Екатерины Александровны была усадьба с домом (сейчас Новинский бульвар, дом 7).
Портрет А.А.Алябьева работы Тропинина
Он жил в Москве полулегально, и в 1842 году его выслали под надзор в Коломну. Его жена поехала вместе с ним. Детей у них не было. Еще при жизни прежнего мужа Офросимова Екатерина Александровна взяла на воспитание девочку Леонилу Васильевну Пассек - дочь бывшего ссыльного в Тобольск Василия Васильевича Пассека. В 1842 году 18-летняя Леонила выдана замуж за 37-летнего капитана Григория Петровича Сорокина, впоследствии дослужившегося до генерал-майора.
Сорокин происходил из тульских дворян, воспитывался в Императорском военном сиротском доме. Венчание их состоялось 18 января 1842 года в церкви святого Спиридона Тримифунтского на Козьем болоте. Свидетелями со стороны жениха были его сослуживцы Павел Дмитриевич Рудаков и Алексей Абрамович Якимов, со стороны невесты - Екатерина Александровна Алябьева и брат Леонилы Вадим Васильевич Пассек. 3 июня 1842 года Александр Александрович выдал доверенность своей сестре Авдотье Соймоновой на получение заемных писем от его жены Екатерины Александровны на сумму 42 тысячи 857 рублей серебром. Сумма эта, судя по всему, была взята Екатериной Александровной для обеспечения приданым своей приемной дочери Леонилы Пассек. 17 июня 1842 года Екатерина Александровна Алябьева оформила доверенность на имя Григория Петровича Сорокина на управление своим имением Пущино, а 14 августа передала полномочия управляющего Ивану Петровичу Рышкову.
6 апреля 1843 года Екатериной Александровной Алябьевой была подана на имя князя Д.В.Голицына письменная просьба о восстановлении ее мужа на службе и ходатайство о разрешении ему жить в столицах. Наконец 5 июля 1843 года в Коломенском городническом правлении Александр Алябьев дал подписку в том, что ему объявлено "о Высочайшем соизволении разрешения жительства в Москве с тем, чтобы не показываться в публике". С 17 июня 1843 года Алябьевы проживали в доме на Новинском бульваре. Здесь же композитор Александр Александрович Алябьев умер 22 февраля 1851 года. Похоронили его в Симоновом монастыре у церкви близ северной ограды, рядом с отцом и матерью. Екатерина Александровна на три года пережила своего мужа и скончалась 9 марта 1854 года. Похоронена тоже в Симоновом монастыре. Могилы их не сохранились. Как я уже писала, некрополь Симонова монастыря был полностью уничтожен и сам монастырь был подвергнут разрушению.
Дом после смерти Екатерины Александровны Алябьевой унаследовал генерал-майор Сорокин, муж Леонилы Пассек.
Я не знаю точно, когда именно этот дом был заложен генерал-майором Сорокиным вдове, подполковнице Елизавете Алексеевне Макаровой-Зубачевой (рожденной Мазуриной), однако из кассационной жалобы, которая была рассмотрена гражданским кассационным департаментом Правительствующего Сената 2 апреля 1869 года, известно следующее.
Дом, доставшийся генерал-майору Сорокину в наследство от Алябьевой, был заложен им у Макаровой-Зубачевой за 11 000 рублей. Находящийся в залоге дом генерал-майор Сорокин решил перезаложить купеческому сыну Чашову. 14 февраля 1863 года дело о перезалоге дома было рассмотрено 2-м Департаментом Московской Палаты Гражданского Суда. Душеприказчица покойной залогодержательницы Макаровой-Зубачевой, Почетная гражданка Мазурина, как следует из журнального постановления суда, заявила, что залогодатель не платил процентов за первые пять лет на сумму залога и потому остался должен 3 300 рублей. На этом основании душеприказчица Мазурина просила "не совершать перезалога до уплаты Сорокиным этой суммы у купеческого сына Чашова". Генерал-майор Сорокин просил "не останавливаясь совершением перезалога, удержать искомые Мазуриной 3 300 рублей из занимаемой им у купеческого сына Чашова под залог того дома суммы с правом искать оные с Мазуриной через судебное место". Согласно вынесенному решению деньги эти были удержаны Палатою при совершении закладной на имя Чашова.
Сама кассационная жалоба, поданная Мазуриной, касается взыскания с Мазуриной Сорокиным разницы за снятие процентов в размере 456 рублей 78 копеек за период с 1863 по 1867 год и больше ничего интересного мне не предоставляет.
А мне интересна сама житейская картина, описанная в данном документе, в частности, что купеческая дочь, подполковница Макарова-Зубачева (рожденная Мазурина) давала деньги в рост под 6% под закладную. Не известно, сколько таких закладных было у нее в заветной шкатулке с документами и бумагами. В Российской империи имели широкое хождение долговые ценные бумаги, такие как закладные, заемные письма, векселя. Эпоха воинствующего пролетариата напрочь уничтожила этот обычай использования ценных бумаг и долговых финансовых документов - пришли неделовые люди и уничтожили. Не верит русский народ бумагам! Страшно далёк он от финансовых механизмов... в том смысле, что народ наш совсем недалёк - ему не до журавлей в небе. И образованием этого изменить не представляется возможным. Настолько это внутреннее, натурально русское свойство сознания.
На усадьбе, по существующим описаниям, был расположен главный дом с мезонином, являвшийся образцом деревянного классицизма и стоявший в глубине участка. Дом этот был на каменном цокольном этаже со сводами в центральной части довольно хорошо сохранился и при советской власти. Сохранились его главные архитектурные элементы: портик из шести полуколонн, венчающий карниз с широкой гладкой лентой фриза, высокие окна парадной анфилады. Парадное крыльцо, к которому вела въездная дорожка, находилось у юго-западного угла дома. Открытый двор перед ним обрамляли два одинаковых жилых, также деревянных, флигеля, поставленные по линии проезда. За домом располагались два одноэтажных каменных служебных корпуса, отделявшие задний двор, имевший собственный выход в переулок, проходивший на месте Нового Арбата. На выступе участка внутри квартала был разбит сад. Парадный двор был также озеленен и имел проезд лишь в южной части.
"Квартирный вопрос" требовал разделения больших залов дома фанерными перегородками на квартирки для проживания людей будущего социализма, и именно в этом виде дом существовал до 1997 года, пока наконец его не подожгли "добрые люди" из наступившего будущего, в результате чего он сгорел до основания.
Так он выглядел в 1996 году до пожара (фото А.Шипилина). После пожара осталось пустое место.
Один из этих детей, сын губернатора Алябьев Александр Александрович, стал впоследствии известным композитором, основоположником русского романса, которых он написал более 180 за свою творческую жизнь.
Лет тридцать назад я бы сказала, что каждому известен "Соловей" Алябьева на стихи А.Дельвига, а сейчас это будет очень большим преувеличением. Так бывает, что из всего, что человек создал, остается, приобретает широкую известность и запоминается, что-то одно: запоминается вальс Грибоедова или полонез Огиньского. Так случилось и у Алябьева с "Соловьем". В некоторых постановках "Севильского цирюльника" в сцене "урока музыки" звучит именно мелодия алябьевского "Соловья". Чайковский писал, что он "не может без слёз слушать "Соловья" Алябьева". Но все это будет потом...
Когда началась Отечественная война 1812 года, Александр Алябьев пошел в армию добровольцем, закончил войну в Париже, был ранен, награжден двумя орденами Анны 3-й степени, орденом Владимира 4-й степени и медалью участника войны; в служебном формуляре офицера Алябьева появляется запись: «употреблен в самых опаснейших местах, везде отлично исполнял данные препоручения».
После войны Алябьев писал музыку и продолжал служить в армии. В возрасте 36 лет в 1823 году он вышел в отставку в чине подполковника с полным пансионом. Вскоре на одном из балов Александр Александрович встретил Екатерину Александровну Римскую-Корсакову, стал за ней ухаживать. Дом Александра Яковлевича Римского-Корсакова находился на Страстной площади и считался одним из прототипов дома Фамусова, выведенного Грибоедовым в своей комедии.
Но случился резкий поворот в жизни Александра Алябьева. 24 февраля 1825 года к Алябьеву, жившему в Леонтьевском переулке в доме его замужней сестры Варвары Александровны, по мужу Шатиловой, приехал с приятелем своим Калугиным отставной полковник, воронежский помещик Тимофей Миронович Времев. Женат он был на Наталье Алексеевне Мартыновой, двоюродной сестре писателя М.Н.Загоскина и Н.С.Мартынова, участника дуэли с Лермонтовым, в которой поэт впоследствии был убит. Позже пришел отставной майор Глебов. Ужин плавно перешел в карточную игру, в которой Времев был уличен в нечестности и проиграл крупную сумму в сто тысяч рублей Глебову, но платить отказался. Глебов ушел, сказав Алябьеву, как хозяину дома, чтобы он урегулировал вопрос долга с Времевым. Алябьев повздорил и надавал Времеву пощечин, после чего тот ушел. А через два дня Времев умер, от апоплексического удара, случившегося с ним, когда слуга отвел его на двор по "телесной надобности". Смерть наступила в присутствии слуги. Вскрытие подтвердило, что причина смерти покойного Времева - удар, кровоизлияние в головной мозг.
3 марта 1825 года воронежский помещик Времев Тимоофей Миронович был погребен на кладбище Симонова монастыря в Москве. А 5 марта Калугин подал записку на имя генерал-губернатора, в которой обвинил участников обеда у Алябьева 24 февраля в крупной и непорядочной игре и последовавшей драке, приведшей к смерти обыгранного ими Времева, то есть, фактически обвинил их в убийстве. Эта записка послужила поводом для начала уголовного "Дела о произведении следствия о внезапной смерти коллежского советника Времева". У Алябьева, Шатилова, Глебова отбирается подписка о невыезде. Обер-полицмейстер Москвы Ровинский 11 марта обращается к московскому митрополиту Филарету с просьбой разрешить эксгумацию тела Времева и получает разрешение. Эксгумация была произведена 14 марта 1825 года при большом стечении народа среди бела дня во дворе Симонова монастыря, и была превращена в публичное зрелище. Заключение по результату эксгумации тела Времева подтвердило ненасильственную причину смерти Времева.
Известен анекдотический рассказ о совместном посещении двумя приятелями одного из представлений московского театра. Они шумно реагировали на игру актеров, увлекая других зрителей. Когда в антракте Александр Грибоедов и Александр Алябьев, а это были они, вышли в коридор прогуляться, к ним после подошел полицмейстер Ровинский в сопровождении квартального. Последовало объяснение. Полицмейстер обратился к А.Грибоедову:
- Как ваша фамилия?
- А вам на что?
- Мне нужно это знать.
- Я Грибоедов.
- Кузьмин, запиши, - сказал полицмейстер квартальному.
Тогда Грибоедов обратился к полицмейстеру:
- Ну, а ваша как фамилия?
- Это что за вопрос?
- Я хочу знать, кто вы такой.
- Я полицмейстер Ровинский.
- Алябьев, запиши, - сказал Грибоедов своему приятелю.
Есть вероятность, что эпизод этот, если он был, имел самые неблагоприятные последствия в деле обвинения и несправедливого осуждения Алябьева, потому что чиновничья борьба и рвение сыграли в этом деле главную роль.
Алябьев, Глебов и Шатилов были посажены под домашний арест вместе с домашними слугами Алябьева. В апреле 1825 года их уже обвиняют в организации "Игрецкого общества". После этого по резолюции самого императора Александра их отправляют в тюрьму на время следствия, с тем чтобы после окончания предать суду. Следствие завершилось осенью, и 23 октября 1825 года на совместном заседании Московского уголовного и Земского суда они были оправданы. Но с таким решением не был согласен судья И.И.Пущин, друг Пушкина, будущий декабрист, который заявил протест на решение суда по этому делу 29 октября. Скорее всего объяснялась его позиция политическими взглядами Пущина, а не обстоятельствами дела и фактами. Пересмотр дела пришелся на время больших перемен в Российском государстве: 19 ноября умирает в Таганроге император Александр, 14 декабря следует бунт на Сенатской площади... Расследование дела и ожидание окончательного решения тянулось три года. Именно в этот период, в тюрьме, Александр Алябьев написал свой знаменитый романс "Соловей"
Наконец, по решению Государственного совета:
"Подполковника Алябьева, майора Глебова, в звании камер-юнкера титулярного советника Шатилова и губернского секретаря Калугина лишить их знаков отличия, чинов и дворянства, как людей вредных для общества сослать на жительство: Алябьева, Шатилова и Калугина на жительство в сибирские города, а Глебова - в уважении его прежней службы в один из отдаленных великороссийских городов, возложив на наследников их имения обязанность доставлять им содержание и, сверх того, Алябьева, обращающего на себя сильное подозрение в ускорении побоями смерти Времеву, предать церковному покаянию не время, каково будет определено местным духовным начальством"
Вдова помещика Времева после его смерти оказалась в долгах, вынуждена была продать свою усадьбу, которую, по слухам, купил бывший слуга Времева, получивший от нее деньги для передачи помещику Времеву для выплаты карточного долга, но так и не отдавший этих денег барину.
Екатерину Александровну Римскую-Корсакову выдали замуж за Офросимова Андрея Павловича, одного из сыновей эксцентричной московской барыни Офросимовой, золовки матери Сергея Соболевского. Алябьев узнал об этом в ссылке, в Тобольске, куда был отправлен за преступление, которого он не совершал: "...лишенный всех надежд, - лишенный всех прав, и гражданского моего бытия, заживо так сказать похороненный...". Сопровождала его в этом тяжком пути сестра, тоже Екатерина Александровна, которая хлопотала о смягчении участи брата, вела хозяйство и долгие годы поддерживала брата в его ссылке. Так же, как и Сумароков в свое время, Александр Алябьев был принят властями Тобольска с уважением и пониманием, и в итоге отбывал ссылку не в Тобольске а в Омске, в доме генерал-губернатора Западной Сибири Броневского, который относился к нему как к родному. Известно, что Алябьев давал уроки музыки сыну Броневского, Николаю, полковнику, женатому на графине Апраксиной. Генерал-губернатор в Омске организовал оркестр казачьей военной музыки, в котором участвовали ссыльные музыканты, а Алябьев управлял этим оркестром.
Click to viewКазачий хор исполняет романс Алябьева на слова Ивана Козлова "Вечерний звон".
В 1832 году удалось выхлопотать поездку на лечение Алябьева на Кавказ. Согласно сохранившимся документам пятигорской городской управы за 1832 год, "бывший подполковник Алябьев, лишенный чинов и дворянства и сосланный на жительство в Тобольск… прибыл для пользования глазной болезни на Минеральные воды, а 19 августа сего года выбыл из Пятигорска на Кислые воды. Квартировал в г. Пятигорске в доме умершей майорши Карабутовой". На Кавказе по воле судьбы Алябьев встретился с Екатериной Александровной Офросимовой, и давняя любовь вновь наградила его счастьем любить. Но Екатерина Александровна была замужем, отпуск закончился, ей пришлось уехать домой, а ему - ехать к месту новой ссылки в Оренбург, где местные власти тоже благоволили к ссыльному композитору, а местное общество имело возможность услаждать слух его романсами и песнями.
Алябьев, хоть и считается основоположником русского классического романса, но им были написаны шесть опер, музыка к водевилям, но он писал духовную, камерную и концертную музыку.
За смягчение наказания Шатилову и Алябьеву хлопотали сестры и зять, подполковник Исленьев Владимир Михайлович, чей дядя, Александр Васильевич Исленьев, был дедом жены Льва Толстого Софьи Андреевны Берс; он увез жену от князя Козловского, и их дети, как незаконнорожденные, получили фамилию Иславины; младшая дочь его, Иславина Любовь Александровна, вышла замуж за Андрея Берса и была тещей Льва Толстого. Наконец в 1834 году им было разрешено вернуться из Сибири с запретом проживания в столичных городах. До 1840 года он живет у родственников. В 1839 году Екатерина Александровна Офросимова овдовела, получив в наследство имения своего мужа. В 1840 году 20 августа в церкви Святой Троицы села Рязанцы Богородского уезда, принадлежавшего зятю композитора Владимиру Михайловичу Исленьеву, Александр Александрович Алябьев обвенчался с вдовой Екатериной Александровной Офросимовой. Согласно записи в метрической книге, поручителями со стороны жениха были полковник граф Федор Иванович Толстой-Американец и корнет Николай Иванович Иохимсен, а со стороны невесты - князь Андрей Иванович Вяземский, титулярный советник Иван Петрович Рышков и Владимир Михайлович Исленьев. Алябьеву было 53 года. После женитьбы Алябьев переехал к жене в Москву, где на Новинском бульваре у Екатерины Александровны была усадьба с домом (сейчас Новинский бульвар, дом 7).
Портрет А.А.Алябьева работы Тропинина
Он жил в Москве полулегально, и в 1842 году его выслали под надзор в Коломну. Его жена поехала вместе с ним. Детей у них не было. Еще при жизни прежнего мужа Офросимова Екатерина Александровна взяла на воспитание девочку Леонилу Васильевну Пассек - дочь бывшего ссыльного в Тобольск Василия Васильевича Пассека. В 1842 году 18-летняя Леонила выдана замуж за 37-летнего капитана Григория Петровича Сорокина, впоследствии дослужившегося до генерал-майора.
Сорокин происходил из тульских дворян, воспитывался в Императорском военном сиротском доме. Венчание их состоялось 18 января 1842 года в церкви святого Спиридона Тримифунтского на Козьем болоте. Свидетелями со стороны жениха были его сослуживцы Павел Дмитриевич Рудаков и Алексей Абрамович Якимов, со стороны невесты - Екатерина Александровна Алябьева и брат Леонилы Вадим Васильевич Пассек. 3 июня 1842 года Александр Александрович выдал доверенность своей сестре Авдотье Соймоновой на получение заемных писем от его жены Екатерины Александровны на сумму 42 тысячи 857 рублей серебром. Сумма эта, судя по всему, была взята Екатериной Александровной для обеспечения приданым своей приемной дочери Леонилы Пассек. 17 июня 1842 года Екатерина Александровна Алябьева оформила доверенность на имя Григория Петровича Сорокина на управление своим имением Пущино, а 14 августа передала полномочия управляющего Ивану Петровичу Рышкову.
6 апреля 1843 года Екатериной Александровной Алябьевой была подана на имя князя Д.В.Голицына письменная просьба о восстановлении ее мужа на службе и ходатайство о разрешении ему жить в столицах. Наконец 5 июля 1843 года в Коломенском городническом правлении Александр Алябьев дал подписку в том, что ему объявлено "о Высочайшем соизволении разрешения жительства в Москве с тем, чтобы не показываться в публике". С 17 июня 1843 года Алябьевы проживали в доме на Новинском бульваре. Здесь же композитор Александр Александрович Алябьев умер 22 февраля 1851 года. Похоронили его в Симоновом монастыре у церкви близ северной ограды, рядом с отцом и матерью. Екатерина Александровна на три года пережила своего мужа и скончалась 9 марта 1854 года. Похоронена тоже в Симоновом монастыре. Могилы их не сохранились. Как я уже писала, некрополь Симонова монастыря был полностью уничтожен и сам монастырь был подвергнут разрушению.
Дом после смерти Екатерины Александровны Алябьевой унаследовал генерал-майор Сорокин, муж Леонилы Пассек.
Я не знаю точно, когда именно этот дом был заложен генерал-майором Сорокиным вдове, подполковнице Елизавете Алексеевне Макаровой-Зубачевой (рожденной Мазуриной), однако из кассационной жалобы, которая была рассмотрена гражданским кассационным департаментом Правительствующего Сената 2 апреля 1869 года, известно следующее.
Дом, доставшийся генерал-майору Сорокину в наследство от Алябьевой, был заложен им у Макаровой-Зубачевой за 11 000 рублей. Находящийся в залоге дом генерал-майор Сорокин решил перезаложить купеческому сыну Чашову. 14 февраля 1863 года дело о перезалоге дома было рассмотрено 2-м Департаментом Московской Палаты Гражданского Суда. Душеприказчица покойной залогодержательницы Макаровой-Зубачевой, Почетная гражданка Мазурина, как следует из журнального постановления суда, заявила, что залогодатель не платил процентов за первые пять лет на сумму залога и потому остался должен 3 300 рублей. На этом основании душеприказчица Мазурина просила "не совершать перезалога до уплаты Сорокиным этой суммы у купеческого сына Чашова". Генерал-майор Сорокин просил "не останавливаясь совершением перезалога, удержать искомые Мазуриной 3 300 рублей из занимаемой им у купеческого сына Чашова под залог того дома суммы с правом искать оные с Мазуриной через судебное место". Согласно вынесенному решению деньги эти были удержаны Палатою при совершении закладной на имя Чашова.
Сама кассационная жалоба, поданная Мазуриной, касается взыскания с Мазуриной Сорокиным разницы за снятие процентов в размере 456 рублей 78 копеек за период с 1863 по 1867 год и больше ничего интересного мне не предоставляет.
А мне интересна сама житейская картина, описанная в данном документе, в частности, что купеческая дочь, подполковница Макарова-Зубачева (рожденная Мазурина) давала деньги в рост под 6% под закладную. Не известно, сколько таких закладных было у нее в заветной шкатулке с документами и бумагами. В Российской империи имели широкое хождение долговые ценные бумаги, такие как закладные, заемные письма, векселя. Эпоха воинствующего пролетариата напрочь уничтожила этот обычай использования ценных бумаг и долговых финансовых документов - пришли неделовые люди и уничтожили. Не верит русский народ бумагам! Страшно далёк он от финансовых механизмов... в том смысле, что народ наш совсем недалёк - ему не до журавлей в небе. И образованием этого изменить не представляется возможным. Настолько это внутреннее, натурально русское свойство сознания.
На усадьбе, по существующим описаниям, был расположен главный дом с мезонином, являвшийся образцом деревянного классицизма и стоявший в глубине участка. Дом этот был на каменном цокольном этаже со сводами в центральной части довольно хорошо сохранился и при советской власти. Сохранились его главные архитектурные элементы: портик из шести полуколонн, венчающий карниз с широкой гладкой лентой фриза, высокие окна парадной анфилады. Парадное крыльцо, к которому вела въездная дорожка, находилось у юго-западного угла дома. Открытый двор перед ним обрамляли два одинаковых жилых, также деревянных, флигеля, поставленные по линии проезда. За домом располагались два одноэтажных каменных служебных корпуса, отделявшие задний двор, имевший собственный выход в переулок, проходивший на месте Нового Арбата. На выступе участка внутри квартала был разбит сад. Парадный двор был также озеленен и имел проезд лишь в южной части.
"Квартирный вопрос" требовал разделения больших залов дома фанерными перегородками на квартирки для проживания людей будущего социализма, и именно в этом виде дом существовал до 1997 года, пока наконец его не подожгли "добрые люди" из наступившего будущего, в результате чего он сгорел до основания.
Так он выглядел в 1996 году до пожара (фото А.Шипилина). После пожара осталось пустое место.