228. Нонна Леонидовна.
Я был на похоронах Ирины, погибшей дочери Нонны Леонидовны, хотя не собирался идти на поминки. Я слушал несколько простоватые, но не лишённые интереса, рассуждения православного священника:
- Наложить руки на себя, - говорил он, - грех великий. Я не знаю, кто учил Ирину Закону божьему, но не думаю, что её смерть именно в этот день была случайностью. Это был день Серафима Саровского, покровителя страдающих и испытывающих мучения, и в этом случае, я думаю, Серафим Саровский на Суде божьем будет защищать Ирину, ибо на неё была возложена тяжёлая ноша, которую она приняла ради матери своей, и которую она оказалась не в состоянии нести. Её мать, которая в суровые годы войны не смогла закончить университет, считала, что Ирина восполнит ей эту утрату, что талантливая и работоспособная, она носит имя, которое скоро начнёт звучать в самых престижных журналах. Ирина же полагала, что она не может, не имеет права прыгнуть выше матери, и она ушла спокойно и быстро, за несколько минут, так, чтобы никому не успеть причинить зла. Горько, когда молодой человек, щедро одарённый Господом, решает уйти. Но отсюда можно уйти только туда, и там уже Господь разберётся. А мы не наделены правом вязать и разрешать, мы можем только молиться за Ирину и просить Господа, чтобы он был к ней милостив. Нонну Леонидовну, мать Ирины, я видел много раз, но за последнюю неделю она сгорбилась и поседела. Но Нонну Леонидовну любят в институте, где она работала, и она никогда не будет одна, потому, что какую монету и вы заплатите, такой же отплатят вам. Я разговаривал и с врачом, который лечил Ирину, и после нескольких бесед, я пришёл к выводу, что это хороший врач, но, как говорила сама Ирина, «он не Бог, а только Господь всё может». Но я думаю, что если Нонна Леонидовна заболеет от горя, этот врач сочтёт своим долгом придти ей на помощь.
Трамвай №42, который ходил по Большому Боженинскому переулку и останавливался у клиники им. С.С. Корсакова. Позднее Большой Боженинский переулок был переименован в улицу Россолимо.
Фотография с сайта oldmos.ru
«Да, - подумал я, - конечно придёт. А куда деваться?»
Проповедь ещё продолжалась, когда я тихонько выскочил из рядов молящихся и поехал в клинику, потому что я ещё не делал в этот день обхода, а больных, которых я вёл сам, я всегда сам же и смотрел на обходе. Последними словами священника, которые я услышал садясь в машину было: «Господь всемилостив, сложи к престолу его бремя души своей, ибо сказано: Сердца разбитого и сокрушённого не отвергай». Уже когда машина тронулась, я подумал: «Как жаль, что Нонна Леонидовна не истовая христианка, для истовой христианки эти слова значили бы значительно больше».
Я не стал искать встречи с Нонной Леонидовной, я знал, что она придёт, и хотел, чтобы она сама выбрала время. Она позвонила на третий день. Это был четверг, день, когда я вечером проводил консультации в психоневрологическом диспансере Киевского района. Я ничего не имел против работы консультантом, мне оставляли самые сложные случаи, а я любил разбираться в сложных случаях и потом сообщать вывод для меня несомненный, который до моей консультации никому не приходил в голову. Но было одно крупное неудобство. На своей должности помощника проректора по науке я не получал денег - совместительство руководителю лаборатории было запрещено и я мог получать деньги либо в лаборатории, либо в ректорате, и предпочитал получать их в лаборатории, ибо мне казалось, что это престижней. Не смотря на бескорыстность моего служения администрации института, я должен был считаться с тем, как строит свой день проректор по науке. А он нередко назначал вечерами совещания, и я не мог уйти, хотя знал, что люди меня ждут. Тогда я звонил в регистратуру диспансера, и просил передать моим пациентам, что я буду, но не знаю когда, и что им не обязательно ждать, потому что сегодня вечером или завтра утром мы созвонимся и решим, в какой день мы проведём консультацию вместо сегодняшней.
По-моему, я уже как-то писал, что люди, которые пришли ко мне на консультацию, не уходили, хотя ждать им приходилось непредсказуемо долгое время. И когда я, наконец, появлялся, раздавалось общее «Ах», заместитель главврача по вечерней части Игорь Дашевский, говорил мне: «Уже полработы сделано».
Нонну Леонидовну, которая хотела прийти именно в диспансер, я предупредил о трудностях ожидания. Она сказала мне:
- Мне теперь некуда спешить, меня никто не ждёт.
Когда до Нонны Леонидовны дошла поздняя очередь, она сказал мне:
- Вы не думайте, Феликс Борисович, что я вас в чём-то виноватым считаю, вы месяц Ирину не видели, а все, кто мою Ирину знал, все любили её.
После совещания в ЦК, посвящённому психодиагностике.
(Справа налево) Шкловский, Гильяшева, Кабанов, Березин и, по-видимому, Тонконогий.
Она почти не задавала вопросов, она просто произнесла монолог на тему «Ирина - гениальная и святая». Я сказал Нонне Леонидовне, что ей самой надо бы попринимать некоторые лекарства, что она не выдержит постоянной жизни «на краю».
- Вы врач, - сказала она, - вы скажете, что нужно сделать, а я сделаю то, что вы скажете.
Я назначил ей неулептил - корректор поведения - и алпрозалам - мощный транквилизатор, хорошо снимающий тревогу. Она начала принимать препараты на следующий день, вечером позвонила мне и сказала:
- Вы выбрали правильные препараты, мне стало легче жить, хотя никто не может вернуть мне Ирину. Можно, я буду приходить к вам ещё?
- Можно.
- Когда?
- Давайте два раза в месяц.
- А если моё состояние будет очень острым?
- Тогда вы придёте сразу, как только оно станет острым, предварительно мне позвонив.
И Нонна Леонидовна сказала:
- Я потеряла самое дорогое, что имела в жизни, но одинокой я теперь не буду.
Она был точным человеком, и два раза в неделю в назначенное время приходила ко мне на сессию когнитивной терапии. Она ни разу не пропустила приёма психотропного препарата, и это дало ей возможность общаться в коллективе учителей, сохранять поведение, которое муж её считал доказательством её любви, и начать переговоры в Институте лесоразведения и лесопользования о том, чтобы ей разрешили вернуться в институт. Работа в школе перестала приносить ей пользу, а только служила постоянным напоминанием о гибели Ирины. Мне она всё время говорила:
- Вы были последним человеком, который любил Ирину и которого она любила, и мне очень хочется что-нибудь делать для вас.
В это время мне нужен был тест Равенна для решения интеллектуальных задач, я взял в библиотеке журнал, где это тест был напечатан, и спросил:
- Нонна Леонидовна, а вы можете нарисовать так, как здесь?
- Лучше, - сказала она, - гораздо лучше.
Вестибюль клиники С.С. Корсакова, в которой располагалась моя лаборатория с 1969-1996 гг.
Фотография taanyabars со страницы
Через три дня она мне принесла 60 рисунков матриц Равенна, действительно выполненных очень тщательно, где не было ни одного места, в котором дрогнула бы рука или нарушилась линия. 60 матриц Равенна были приклеены клеем «Момент» на великолепный библиотечный картон и положены по 30 штук в две изящные коробочки, каждая со своим рисунком. Я всегда неплохо относился к матери Ирины, хотя, в конце концов, она не смогла спасти свою дочь. Но глядя на принесенное ею произведение искусства, я почувствовал, как сжимается горло и начинает щипать в носу.
- Вам нравится? - спросила она ревниво.
- Да, конечно, Нонна Леонидова, никто бы не смог справиться лучше.
- Вот. И если у вас будут такие задачи давайте их мне, а не кому другому.
В клинике к ней скоро привыкли, она всегда была готова помочь и у неё это всегда получалось. Но два часа по-прежнему были незыблемым приоритетом. Два часа продолжался монолог Нонны Леонидовны об Ирине, даже мне редко удавалось вставить слово.
Продолжение.
- Наложить руки на себя, - говорил он, - грех великий. Я не знаю, кто учил Ирину Закону божьему, но не думаю, что её смерть именно в этот день была случайностью. Это был день Серафима Саровского, покровителя страдающих и испытывающих мучения, и в этом случае, я думаю, Серафим Саровский на Суде божьем будет защищать Ирину, ибо на неё была возложена тяжёлая ноша, которую она приняла ради матери своей, и которую она оказалась не в состоянии нести. Её мать, которая в суровые годы войны не смогла закончить университет, считала, что Ирина восполнит ей эту утрату, что талантливая и работоспособная, она носит имя, которое скоро начнёт звучать в самых престижных журналах. Ирина же полагала, что она не может, не имеет права прыгнуть выше матери, и она ушла спокойно и быстро, за несколько минут, так, чтобы никому не успеть причинить зла. Горько, когда молодой человек, щедро одарённый Господом, решает уйти. Но отсюда можно уйти только туда, и там уже Господь разберётся. А мы не наделены правом вязать и разрешать, мы можем только молиться за Ирину и просить Господа, чтобы он был к ней милостив. Нонну Леонидовну, мать Ирины, я видел много раз, но за последнюю неделю она сгорбилась и поседела. Но Нонну Леонидовну любят в институте, где она работала, и она никогда не будет одна, потому, что какую монету и вы заплатите, такой же отплатят вам. Я разговаривал и с врачом, который лечил Ирину, и после нескольких бесед, я пришёл к выводу, что это хороший врач, но, как говорила сама Ирина, «он не Бог, а только Господь всё может». Но я думаю, что если Нонна Леонидовна заболеет от горя, этот врач сочтёт своим долгом придти ей на помощь.
Трамвай №42, который ходил по Большому Боженинскому переулку и останавливался у клиники им. С.С. Корсакова. Позднее Большой Боженинский переулок был переименован в улицу Россолимо.
Фотография с сайта oldmos.ru
«Да, - подумал я, - конечно придёт. А куда деваться?»
Проповедь ещё продолжалась, когда я тихонько выскочил из рядов молящихся и поехал в клинику, потому что я ещё не делал в этот день обхода, а больных, которых я вёл сам, я всегда сам же и смотрел на обходе. Последними словами священника, которые я услышал садясь в машину было: «Господь всемилостив, сложи к престолу его бремя души своей, ибо сказано: Сердца разбитого и сокрушённого не отвергай». Уже когда машина тронулась, я подумал: «Как жаль, что Нонна Леонидовна не истовая христианка, для истовой христианки эти слова значили бы значительно больше».
Я не стал искать встречи с Нонной Леонидовной, я знал, что она придёт, и хотел, чтобы она сама выбрала время. Она позвонила на третий день. Это был четверг, день, когда я вечером проводил консультации в психоневрологическом диспансере Киевского района. Я ничего не имел против работы консультантом, мне оставляли самые сложные случаи, а я любил разбираться в сложных случаях и потом сообщать вывод для меня несомненный, который до моей консультации никому не приходил в голову. Но было одно крупное неудобство. На своей должности помощника проректора по науке я не получал денег - совместительство руководителю лаборатории было запрещено и я мог получать деньги либо в лаборатории, либо в ректорате, и предпочитал получать их в лаборатории, ибо мне казалось, что это престижней. Не смотря на бескорыстность моего служения администрации института, я должен был считаться с тем, как строит свой день проректор по науке. А он нередко назначал вечерами совещания, и я не мог уйти, хотя знал, что люди меня ждут. Тогда я звонил в регистратуру диспансера, и просил передать моим пациентам, что я буду, но не знаю когда, и что им не обязательно ждать, потому что сегодня вечером или завтра утром мы созвонимся и решим, в какой день мы проведём консультацию вместо сегодняшней.
По-моему, я уже как-то писал, что люди, которые пришли ко мне на консультацию, не уходили, хотя ждать им приходилось непредсказуемо долгое время. И когда я, наконец, появлялся, раздавалось общее «Ах», заместитель главврача по вечерней части Игорь Дашевский, говорил мне: «Уже полработы сделано».
Нонну Леонидовну, которая хотела прийти именно в диспансер, я предупредил о трудностях ожидания. Она сказала мне:
- Мне теперь некуда спешить, меня никто не ждёт.
Когда до Нонны Леонидовны дошла поздняя очередь, она сказал мне:
- Вы не думайте, Феликс Борисович, что я вас в чём-то виноватым считаю, вы месяц Ирину не видели, а все, кто мою Ирину знал, все любили её.
После совещания в ЦК, посвящённому психодиагностике.
(Справа налево) Шкловский, Гильяшева, Кабанов, Березин и, по-видимому, Тонконогий.
Она почти не задавала вопросов, она просто произнесла монолог на тему «Ирина - гениальная и святая». Я сказал Нонне Леонидовне, что ей самой надо бы попринимать некоторые лекарства, что она не выдержит постоянной жизни «на краю».
- Вы врач, - сказала она, - вы скажете, что нужно сделать, а я сделаю то, что вы скажете.
Я назначил ей неулептил - корректор поведения - и алпрозалам - мощный транквилизатор, хорошо снимающий тревогу. Она начала принимать препараты на следующий день, вечером позвонила мне и сказала:
- Вы выбрали правильные препараты, мне стало легче жить, хотя никто не может вернуть мне Ирину. Можно, я буду приходить к вам ещё?
- Можно.
- Когда?
- Давайте два раза в месяц.
- А если моё состояние будет очень острым?
- Тогда вы придёте сразу, как только оно станет острым, предварительно мне позвонив.
И Нонна Леонидовна сказала:
- Я потеряла самое дорогое, что имела в жизни, но одинокой я теперь не буду.
Она был точным человеком, и два раза в неделю в назначенное время приходила ко мне на сессию когнитивной терапии. Она ни разу не пропустила приёма психотропного препарата, и это дало ей возможность общаться в коллективе учителей, сохранять поведение, которое муж её считал доказательством её любви, и начать переговоры в Институте лесоразведения и лесопользования о том, чтобы ей разрешили вернуться в институт. Работа в школе перестала приносить ей пользу, а только служила постоянным напоминанием о гибели Ирины. Мне она всё время говорила:
- Вы были последним человеком, который любил Ирину и которого она любила, и мне очень хочется что-нибудь делать для вас.
В это время мне нужен был тест Равенна для решения интеллектуальных задач, я взял в библиотеке журнал, где это тест был напечатан, и спросил:
- Нонна Леонидовна, а вы можете нарисовать так, как здесь?
- Лучше, - сказала она, - гораздо лучше.
Вестибюль клиники С.С. Корсакова, в которой располагалась моя лаборатория с 1969-1996 гг.
Фотография taanyabars со страницы
Через три дня она мне принесла 60 рисунков матриц Равенна, действительно выполненных очень тщательно, где не было ни одного места, в котором дрогнула бы рука или нарушилась линия. 60 матриц Равенна были приклеены клеем «Момент» на великолепный библиотечный картон и положены по 30 штук в две изящные коробочки, каждая со своим рисунком. Я всегда неплохо относился к матери Ирины, хотя, в конце концов, она не смогла спасти свою дочь. Но глядя на принесенное ею произведение искусства, я почувствовал, как сжимается горло и начинает щипать в носу.
- Вам нравится? - спросила она ревниво.
- Да, конечно, Нонна Леонидова, никто бы не смог справиться лучше.
- Вот. И если у вас будут такие задачи давайте их мне, а не кому другому.
В клинике к ней скоро привыкли, она всегда была готова помочь и у неё это всегда получалось. Но два часа по-прежнему были незыблемым приоритетом. Два часа продолжался монолог Нонны Леонидовны об Ирине, даже мне редко удавалось вставить слово.
Продолжение.