Клиника Корсакова
В этом здании, на территории "маленькой психиатрической больницы", я провела 12 лет своей трудовой жизни - интересных, продуктивных и счастливых. Обитая в научной лаборатории "под лестницей", мы не очень задумывались о той непростой жизни, которая протекала за ее стенами, о самих стенах и тем паче - об их истории. И кажется только после того, как я вновь вошла сюда через 15 лет после кончины нашей лаборатории (такая возможность появилась благодаря коллеге, после большого перерыва вернувшегося работать в эти стены), получила возможность походить по тем местам, где за 12 лет работы кажется была не больше двух-трех раз, ощутила в полной мере ностальгию - так вот только после всего этого удалось проникнуться неповторимым духом этого странного места. Сегодня мой рассказ - о далеком и недавнем прошлом клиники Корсакова; ну и совсем чуть-чуть - о настоящем.
Главная достопримечательность клиники - огромный сад. Когда я работала здесь, ходили разговоры, что сад был подарен клинике Львом Толстым, чтобы было где гулять больным. Действительно, дальний конец сада (территория сильно уменьшилась за счет застройки, но все еще немаленькая) упирается в "тыльную" часть усадьбы Толстого в Хамовниках. Но на самом деле все несколько запутанней. В 18-ом столетии, в районе Девичьего поля, где позднее появился Олсуфьевский переулок, находилось обширное загородное поместье вице-канцлера князя Александра Михайловича Голицына. Это поместье перешло в собственность Олсуфьевых, после того, как дочь князя Голицына вышла замуж за Дмитрия Адамовича Олсуфьева. Дом, стоявший в этом имении, был украшен белыми колоннами и, кроме анфилады комнат с высокими потолками, имел также большой двухсветный зал. Построен этот дом был во второй половине 18-го века и являлся типичным дворянским особняком в Москве того времени. Передняя его, по словам Анны Васильевны Левицкой, урожденной Олсуфьевой, была подробно описана Л. Н. Толстым в «Войне и мире», как передняя дома Ростовых. Во время французской оккупации Москвы в 1812 году дом был главной квартирой для маршала Даву, и благодаря этому он не был разграблен мародерами, и вся его старинная обстановка сохранилась. В середине 19 века поместье занимало семь десятин, из коих две десятины были заняты домом, флигелями, оранжереями, конюшнями и другими хозяйственными постройками. На остальных же пяти десятинах был разбит парк, который при жизни князя Голицына тянулся до самой Москва-реки. Художник В. Д. Поленов снимал флигель дома на Девичьем поле с 1878 по 1881 год, и романтический в своем запустении, разрушающийся архитектурный ансамбль был воспринят им как воплощение тургеневского дворянского гнезда. Там он написал свою известную картину «Бабушкин сад», на которой изображен флигель усадьбы, со стороны Оболенского переулка, и Татьяну Васи льевну Олсуфьеву - дочь тогдашнего владельца, в виде молодой девушки, поддерживающей бабушку. (Ю.Д.Олсуфьев. Из прошлого моей семьи. feb-web.ru/feb/rosarc/ra9/ra9-285-.htm )
Когда мы пришли в клинику, мы тоже начали с сада.
(За решетками - бывшее окошко нашей лаборатории; по лесенке выходили на прогулку больные из женских отделений).
В 1880 году Л. Н. Толстой решил переехать из Ясной Поляны в Москву. Вот что пишет об этом в своих воспоминаниях Анна Васильевна Левицкая, одна из Олсуфьевых: «Однажды, летом 1880 года, Толстой, обедая у нас, сказал, что он с ужасом думает и не может себе представить, как живя в Москве, ему придется ходить по мостовой, которую он терпеть не может. Когда он заявил обо этом, мой отец сказал Толстому: возьмите дом рядом с нашим садом в Хамовническом переулке. Оттуда Вы сможете постоянно ходить гулять на Воробьевы горы, ни разу не ступая на мостовую, переходя из Вашего сада в наш сад. После обеда мы повели Толстого осматривать этот дом. Пройдя через наш сад, мы, отодвинув одну доску в нашем заборе, очутились в саду купца Арнаутова. Дом стоял пустым, после того как умерла его хозяйка, и, по-видимому, продавался. Льву Николаевичу очень понравился как дом, так и сад, и мы вскоре узнали, что он приобрел это имущество. Таким образом Толстые стали нашими ближайшими соседями в Хамовническом переулке, и мы виделись с ними ежедневно" (Ю.Д.Олсуфьев. Из прошлого моей семьи.). Но Олсуфьевы недолго были соседями Льва Толстого. В 1887 году здесь была открыта психиатрическая клиника, созданная по инициативе и на деньги Варвары Александровны Морозовой (1848-1917) В семнадцатилетнюю дочку промышленника Хлудова влюбился влюбился директор "Товарищества Тверской мануфактуры" Абрам Морозов. Абрам Абрамович был старше своей избранницы и образованием не блистал. Варенька же росла красавицей, много читала, музицировала на рояле, свободно говорила по-французски. И раз за разом отклоняла предложение мужиковатого жениха. Но богатый купец Морозов, с точки зрения не менее состоятельного купца Хлудова, был блестящей партией для его дочери. Но, поскольку хлудовские дети унаследовали жесткий отцовский характер, пришлось собственную дочь посадить под замок, чтобы не упрямилась. А сына Михаила, потребовавшего самостоятельности, вообще выставить из дому. Около года просидела Варвара в запертой комнате и сдалась лишь в обмен на прощение своего любимого брата. От чрезмерных перегрузок и адского режима работы идущего в гору предпринимателя, нервная система Морозова дала сбой. Психическое заболевание Абрама Абрамовича длилось пять лет. Варвара Алексеевна отказалась определить мужа в клинику, как того требовал характер болезни, и ухаживала за ним до его смерти в 1882 году. В этот тяжелый и мрачный период жизни ей очень помог профессор Корсаков, лечивший больного на дому. (по материалам www.allabout.ru/a11679.html ) Неудивительно, что первым большим и очень важным делом благотворения В.А.Морозовой после смерти мужа было устройство на ее средства Психиатрической клиники с условием присвоения ей имени почившего супруга. А возглавил клинику, относившуюся тогда к Университету, Сергей Сергеевич Корсаков (1854-1900).
Корсаков - совершенно необъятная тема, поэтому я ее лишь слегка коснусь, в основном в том, что касается клиники). В основном по материалам www.mma.ru/psych/korsakov а также очерка Владимира Леви www.levi.ru/guests/guests.php ) Как определить того, кто одним молчаливым взглядом мог успокоить самого буйного психотика, одной краткой беседой снять безумную тоску, душевную боль?.. Того единственного, при ком в сумасшедшем доме двери и окна оставались круглые сутки открытыми, и никто не убегал, не буянил, ничего скверного не случалось?.. Того, кто в своем лице сделал психиатрию психологичной, а психологию психотерапевтичной?.. Этого и поныне еще нет нигде в мире как действующей системы - видно, не тиражируемо... В то время еще не было нейролептиков, не было транквилизаторов и антидепрессантов - никакой химии, кроме старушки валерьянки и ей подобных снадобий. А ведь в клинику поступали самые тяжелые, уличные психбольные, возбужденные и агрессивные, депрессивные, суицидальные, шизофреники, эпилептики - шла потоком не-профильтрованная психиатрия. И вот, во вполне натуральном доме для умалишенных, где каждую секунду может случиться все что угодно, рождается и успешно действует Система Нестеснения и Открытых Дверей. Нам, почти уже не знакомым с откровенной, не замазанной химией психиатрической реальностью (но еще хорошо знакомым с замками), такое кажется сказкой. При Корсакове число побегов, попыток самоубийства и прочих чрезвычайных происшествий в клинике сошло к минимуму, который не достигался ни ранее, ни в последующие времена. Никаких привязываний, никаких замков. Пациенты свободно входили и выходили. Персонала было меньше, чем сейчас. Никакой особой страховки - только внимательность… Вовлечение в деятельность и общение. Одоление страшнейших врагов души - скуки и одиночества. Игры, концерты, всевозможные затеи и праздники в стиле не-принужденной домашности… В научных писаниях Корсаков обозначал это сухо: «Система морального влияния». Ни до, ни после него не было психиатра, который бы проводил столько времени со своими больными. Дневал и ночевал в клинике, жил в ней без выходных. Кабинетных приемов почти не вел - беседовал с пациентами где попало, то усаживаясь на койку, то где-нибудь в уголке за шахматами, в домашней одежде. Как о чудесах рассказывали, что стоило ему только подойти и глянуть, чтобы самый возбужденный больной успокоился. Это был не гипноз, нет. Это была любовь, не объявляющая себя. Такая любовь влиятельна. (В.Леви) " В России практическая реализация идеи прошла гораздо быстрее и легче, чем на Западе. И во многом благодаря высочайшему гуманизму и профессионализму С.С. Корсакова отказались от горячечной, т.е. смирительной, рубашки, связывания. Им были упразднены изоляторы. На окнах ликвидировали решетки. Окна облагородили занавесками, двери - портьерами; на стенах висят картины, в палатах - мягкая мебель, на кроватях - кружевные накидки. Все-все возможное делалось для того, чтобы клинике придать определенную домашность. И не только во внешнем виде, но и глубинно, душевно. Сергей Сергеевич рекомендовал, чтобы по возможности выполнялись желания и даже прихоти пациентов, если эти прихоти не противоречат врачебным предписаниям или больничному режиму. " "...За воротами, в дальней глубине длинного подъездного двора вас встретит Сергей Сергеевич. Я не только о большелобом бородатом бюсте на постаменте с цветочной клумбой - не только… У Корсакова и в самом деле была такая скульптурная, дивная, патриархально-величественная голова, и бюст сам по себе хорош, на нем четырехлапое добавление к имени: УЧЕНЫЙ, МЫСЛИТЕЛЬ, ПСИХИАТР, ГУМАНИСТ" (В.Леви)
Неудивительно, что пересеклись пути Корсакова и Льва Толстого - и не только потому, что они были соседями. Калитка в саду снова пригодилась. "Граф хаживал в гости в клинику, беседовал с Корсаковым и пациентами, посещал концерты, устраивавшиеся в аудитории для больных и врачей, присутствовал на лечебных сеансах гипноза. После наблюдения одного из сеансов записал в дневнике, что гипнотическое состояние у взрослого - как раз то, в котором обычно, нормально пребывает ребенок: полное, безграничное доверие к жизни и другому человеку, совершенная, абсолютная вера… А доктору Корсакову, заметил Толстой, его пациенты так верят и без гипноза, потому что особо хороший он человек, умеет всецело проникнуться душой своего собеседника и вселить в нее мир и покой, даже если тот пребывает в бреду и болезненно возбужден… Эта же клиника навела Льва Николаевича на определение сущности всякой психолечебницы: «место, где больные общераспространенными видами сумасшествия держат больных с более редкими формами». Малый дурдом в большом - вот так припечатал, - но и себя самого из числа «общераспространенных» не исключил… " (В.Леви) Когда-то я читала трогательный рассказ о дружбе рано умершего Вани - сына Толстого - с одним из больных в клинике. Они беседовали через дырочку в заборе, и отношения с мальчиком стали возможно самым важным в исцелении от (выражаясб современным языком) депрессии. Рассказ я в сети не нашла, нашли лишь название - "Ванечка. Истинное происшествие из его жизни" - и автора. Этот рассказ написала Софья Андреевна Толстая после смерти Ванечки. После смерти С.С.Корсакова клинику возглавил В.В.Сербский, а с 1918 года директором клиники стал П.Б.Ганнушкин.
(Бюст Ганнушкина на лестничной площадке клиники). Имена других ее руководителей, которые скоре всего мало что скажут непрофессионалу, я не привожу. Здесь было немало именитых больных, здесь лечились Врубель и Есенин, имена тех, кто был здесь позже, которые я узнавала из пересудов сотрудников, вряд ли стоит предавать огласке. И еще немного из сегодняшнего дня клиники. Здесь на удивление мало изменилось с тех пор, как я пришла сюда работать не буду вспоминать в каком году. Для начала - еще немного из В.Леви" "..Стены здесь еще той, старинной кирпичной кладки благородно-утемненного цвета...смотрят на все стороны крупные красивые окна итальянского типа, а над просторными кроватями пациентов - высокие потолки с угловыми закруглениями и бордюрной лепниной. Есть у клиники свой прекрасный сад, отъединенный от городского снованья и шума, а на втором этаже - библиотека с остатками старых книг на множестве языков и аудитория с превосходным древним роялем, за коим провел я немало импровизационных часов долгими дежурственными вечерами… Вестибюль
Здесь сидели студенты в ожидании начала занятий. Хотела бы я знать, сколько лет этим деревянным креслам и столу.
Информационный стенд - тоже с незапамятных времен. Изображение комсомольского значка вполне уместно.
Выставка произведений больных клиники. Выставка старая, но экспозиция сравнительно новая.
Сегодня мне трудно поверить, что по этому унылому больничному коридору я почти каждый день шла с улыбкой, радуясь, что еще минута - и я доберусь до своего рабочего места.
Лестница забрана сеткой, чтобы предотвратить возможность сброситься вниз. В двух шагах - вход в отделение. Правда на втором этаже располагались спокойные отделения, но меры предосторожности все равно принимались.
Ну вот и все. На прощанье - козырек входа в подвал, где располагалось самое первое помещение нашей лаборатории; там я провела первый трудовой год, до "повышения" на первый этаж.
P.S. Недавно мой бывший начальник, руководитель нашей лаборатории начал вести свой ЖЖ berezin_fb . Думаю, он многим будет интересен.