227. Урок учтён. 2
Я попросил научного руководителя Петра заехать ко мне в лабораторию. Я сказал ему, что прогноз сейчас чрезвычайно затруднителен, может быть, вернувшись в аспирантуру Пётр постепенно втянется в работу и уже через год будет всех поражать своей одаренностью. Но может быть, что у него не будет потребности работать, он сейчас очень усталый и подавленный человек и, может быть, имеет смысл дать ему возможность работать тогда, когда он хочет и столько, сколько он хочет. Я сказал научному руководителю, что он не должен удивляться, если он не получит того, что ожидал от Петра, а получит значительно меньше.
- Это очень жалко, - сказал научный руководитель, - это всё равно, как если бы Пушкин после пятой главы «Евгения Онегина» решил, что дальше писать об Онегине не стоит. Вы не представляете себе, какие надежды возлагались на Петра. Никто не сомневался в том, что он будет нобелевским лауреатом, спорили только, в каком году. И потом, я боюсь, что в такой ситуации его жизнь в доме станет невыносимой. Его отец всегда был блестящим учёным, а не только военным начальником. Петру будет очень трудно.
И тогда я впервые сказал фразу:
- Ну а как вы отнесётесь к ситуации, когда вам придётся решать, Пётр пишет эту работу в предсмертном вдохновении, заканчивает её, но умирает.
С.С. Корсаков. Учитель, учёный, гуманист.
Фотография taanyabars со страницы.
И без того красноватое лицо моего собеседника стало багровым и он сказал:
- Когда решаются проблемы продолжения или прекращения повседневной научной работы, обычно фактор жизни или смерти не включается в рассмотрение, а данный случай следует считать исключительным. Я очень дорожу новыми точками роста на линии научного прогресса, но конечно я хочу, чтобы Пётр жил. Но это я бы сказал «Пусть живёт любой ценой», а его отец - суровый и жёсткий человек, и у него может быть другая точка зрения.
- Кстати, - сказал я, - у Петра хороший голос и ещё в школе, до того, как он решил стать гением, его прочили в руководители джазового ансамбля.
- Ну, это уже смешно.
- Один такой случай я знаю, когда чисто физическая семья вернулась в Штаты после длительного перерыва, и только одна из трёх сестёр осталась в Ленинграде певицей джазового ансамбля. Правда, содержат её остальные члены семьи, но она не считает, что это им тягостно.
- Я не расположен говорить о джазе, - сказал научный руководитель, - меня больше интересует, когда вы думаете говорить с отцом Петра?
- Он должен подъехать сегодня, через час.
- Я вам не завидую, - сказал научный руководитель Петра, - но вы профессионал и должны справиться.
За неделю, которая прошла после радикального изменения моего курса, Пётр показал, что он действительно одарённый человек. Он читал какие-то книги, рисовал схемы и, в конце концов, заявил мне, что он может предложить, по крайней мере, 4 варианта новой жизни для себя. Я ничего не говорил об этом директору клиники, хотя формально он курировал лечение Петра.
Когда приехал отец, я создал необычную для наших встреч официальную обстановку. Встреча проходила в амбулатории клиники, на столе, за которым я сидел, стояли ящики каталога, в котором в алфавитном порядке содержались фамилии всех пациентов, которые за последнее время наблюдались в клинике.
- Проходите, - сказал я отцу Петра, - нам сегодня придётся принимать официальное решение, и поэтому мы находимся в помещении, которое официально для этого предназначено.
- Что-нибудь случилось?
- На мой взгляд, ничего особенного, но я думаю, что надо дать возможность Петру самому принимать решение о том, продолжать ли ему учёбу, где это делать, если продолжать, и есть ли необходимость решать задачи мирового уровня.
Отец посмотрел на меня с недоумением:
- Кажется, на этот счёт у нас с вами никогда не было разногласий?
- Я врач, когда меняется течение болезни, меняются мои подходы. Я не могу себе позволить во что бы то ни стало отстаивать прежние взгляды. И хотя клятву Гиппократа заменили присягой советского врача, суть осталась прежней, интересы пациента прежде всего, всё остальное вторично.
П.Б. Ганнушкин (сменил на посту директора клиники В.П. Сербского).
Фотография
taanyabars со страницы.
- Что если наделённой такой свободой, Пётр вдруг решится не возвращаться в аспирантуру, что тогда?
- Ничего, - сказал я, - значит, он не будет учиться в аспирантуре пока не захочет этого.
- Вы глубоко ошибаетесь, - сказал отец Петра, - Он достиг очень многого, он напечатал в ЖЭТФ 4 статьи, которые вызвали отклик во всём мире, и которые англичане и американцы переводили на английский. Человек, в конце концов, стоит столько, сколько он в состоянии сделать.
- Вы уверены в этом? - спросил я.
- Вы тоже, - ответил полковник инженерной службы, - мы не раз говорили об этом.
- Я повторяю, что как врач я должен поставить интересы пациента выше любых других соображений.
- Нет, - повторил полковник, - человек стоит ровно столько, сколько он в состоянии сделать.
И тогда, отбросив всякие вежливые обороты, я сказал:
- Я хочу уточнить, вы предпочтёте, чтобы Пётр умер, если он не сможет достичь того, на что он рассчитывал раньше?
- Он так тяжело болен, что может от этого умереть? - спросил полковник уже с некоторой тревогой.
Я сказал:
- Да, и вероятность этого очень велика. Вам сейчас нужно решить, либо ваш сын живёт так, как считает нужным и возможным, либо он умирает.
Лицо полковника стало сначала багровым, потом снежно-белым, губы его посинели.
- Нет, - сказал он, - наверное, я всё-таки не прав, наверное, я хочу, чтобы Пётр жил, даже если он не будет великим учёным.
- А тогда, - сказал я, - ему надо дать полную свободу. Через какое-то время он может вновь захотеть работать в области распознавания образов, а может быть, у него появятся другие интересы и он, например, захочет стать джазовым певцом, когда-то ведь были об этом разговоры.
На полковника было жалко смотреть. За несколько минут рушилась его жизненная концепция
И, всё-таки, когда я повторил свой вопрос, он ответил:
- Жизнь - это жизнь, она единственная.
- Очень хорошо, - сказал я, - Пётр пробудет здесь ещё с недельку, потом мы его выпишем, и тогда он будет делать всё, что захочет, а вы не будете вмешиваться в его дела. Но мы встречаемся не последний раз, я думаю, что на этой неделе, если вы будете этого хотеть, мы встретимся послезавтра, и потом, в день выписки Петра. А эти дни просто подумайте и решите, нужен вам Пётр живым или мёртвым.
Потом, уже наедине с самим собой, анализируя ситуацию, я понял, в чём была моя главная ошибка с Ириной. Конфликт возник потому, что одновременно стояли оба требования: она должна была вернуться к учёбе в своей блестящей манере, и она должна была сохранять идентификацию с матерью, которая этой первой идее противоречила. Я не хочу сказать, что я всю жизнь руководствовался этими двумя случаями. Важно было другое. Реконструкция тяжёлого интрапсихического конфликта могла быть проведена за счёт снятия одного из двух несовместимых друг с другом требований.
Выставка произведений пациентов, лечившихся в клинике.
Фотография
taanyabars со страницы.
За месяц до окончания академического отпуска Пётр спросил меня:
- А можно мне, оставаясь в академическом отпуске, посещать занятия и ходить в лабораторию экспериментальных разработок Центра?
- Я постараюсь об этом договориться.
- Понимаете, - сказал Пётр, - если не будет никаких приказов, если я не буду брать на себя никаких обязательств, я не могу потерпеть поражение. Что-нибудь получится из меня - хорошо, не получится - тоже хорошо, я буду петь в джазе. Петь в джазе, - повторил он, и засмеялся. Идея, очевидно, показалась ему нелепой, но непривычное ощущение свободы и отсутствие постоянного «Ты должен» уже стало ему привычным.
Пётр не восстанавливался в аспирантуре официально, никто не отдавал по этому поводу приказа, он не был обязан работать, но работать было интересно. Он обращался ко мне всё реже, а для меня это хороший признак. Когда пациенту плохо, он обращается часто. Потом я не видел его год, а через год получил официально приглашение присутствовать на правах гостя на защите кандидатской диссертации Петра, которая называлась «Распознавание образов и эмоциональные связи в компьютерных системах». Меня очень удивили эмоциональные связи, отец Петра напротив, очень гордился этой формулировкой и говорил:
- Видите ли, даже в чисто компьютерном исследовании эмоциональные связи сыграли большую роль.
Пётр долго работал в Вычислительном Центре Академии, стал ведущим научным сотрудником, и его известность в мире физики продолжала возрастать. Но потом, после контрреволюционно переворота 1991 года, когда вычислительный центр РАН практически распался, поскольку большая часть его сотрудников начали работать в Церне и американской Лаборатории реактивного движения (даже не увольняясь из РАН), я потерял с ним какую-либо связь, и склонен думать, что эта потеря контакта связана с его отсутствием в России.
- Это очень жалко, - сказал научный руководитель, - это всё равно, как если бы Пушкин после пятой главы «Евгения Онегина» решил, что дальше писать об Онегине не стоит. Вы не представляете себе, какие надежды возлагались на Петра. Никто не сомневался в том, что он будет нобелевским лауреатом, спорили только, в каком году. И потом, я боюсь, что в такой ситуации его жизнь в доме станет невыносимой. Его отец всегда был блестящим учёным, а не только военным начальником. Петру будет очень трудно.
И тогда я впервые сказал фразу:
- Ну а как вы отнесётесь к ситуации, когда вам придётся решать, Пётр пишет эту работу в предсмертном вдохновении, заканчивает её, но умирает.
С.С. Корсаков. Учитель, учёный, гуманист.
Фотография taanyabars со страницы.
И без того красноватое лицо моего собеседника стало багровым и он сказал:
- Когда решаются проблемы продолжения или прекращения повседневной научной работы, обычно фактор жизни или смерти не включается в рассмотрение, а данный случай следует считать исключительным. Я очень дорожу новыми точками роста на линии научного прогресса, но конечно я хочу, чтобы Пётр жил. Но это я бы сказал «Пусть живёт любой ценой», а его отец - суровый и жёсткий человек, и у него может быть другая точка зрения.
- Кстати, - сказал я, - у Петра хороший голос и ещё в школе, до того, как он решил стать гением, его прочили в руководители джазового ансамбля.
- Ну, это уже смешно.
- Один такой случай я знаю, когда чисто физическая семья вернулась в Штаты после длительного перерыва, и только одна из трёх сестёр осталась в Ленинграде певицей джазового ансамбля. Правда, содержат её остальные члены семьи, но она не считает, что это им тягостно.
- Я не расположен говорить о джазе, - сказал научный руководитель, - меня больше интересует, когда вы думаете говорить с отцом Петра?
- Он должен подъехать сегодня, через час.
- Я вам не завидую, - сказал научный руководитель Петра, - но вы профессионал и должны справиться.
За неделю, которая прошла после радикального изменения моего курса, Пётр показал, что он действительно одарённый человек. Он читал какие-то книги, рисовал схемы и, в конце концов, заявил мне, что он может предложить, по крайней мере, 4 варианта новой жизни для себя. Я ничего не говорил об этом директору клиники, хотя формально он курировал лечение Петра.
Когда приехал отец, я создал необычную для наших встреч официальную обстановку. Встреча проходила в амбулатории клиники, на столе, за которым я сидел, стояли ящики каталога, в котором в алфавитном порядке содержались фамилии всех пациентов, которые за последнее время наблюдались в клинике.
- Проходите, - сказал я отцу Петра, - нам сегодня придётся принимать официальное решение, и поэтому мы находимся в помещении, которое официально для этого предназначено.
- Что-нибудь случилось?
- На мой взгляд, ничего особенного, но я думаю, что надо дать возможность Петру самому принимать решение о том, продолжать ли ему учёбу, где это делать, если продолжать, и есть ли необходимость решать задачи мирового уровня.
Отец посмотрел на меня с недоумением:
- Кажется, на этот счёт у нас с вами никогда не было разногласий?
- Я врач, когда меняется течение болезни, меняются мои подходы. Я не могу себе позволить во что бы то ни стало отстаивать прежние взгляды. И хотя клятву Гиппократа заменили присягой советского врача, суть осталась прежней, интересы пациента прежде всего, всё остальное вторично.
П.Б. Ганнушкин (сменил на посту директора клиники В.П. Сербского).
Фотография
taanyabars со страницы.
- Что если наделённой такой свободой, Пётр вдруг решится не возвращаться в аспирантуру, что тогда?
- Ничего, - сказал я, - значит, он не будет учиться в аспирантуре пока не захочет этого.
- Вы глубоко ошибаетесь, - сказал отец Петра, - Он достиг очень многого, он напечатал в ЖЭТФ 4 статьи, которые вызвали отклик во всём мире, и которые англичане и американцы переводили на английский. Человек, в конце концов, стоит столько, сколько он в состоянии сделать.
- Вы уверены в этом? - спросил я.
- Вы тоже, - ответил полковник инженерной службы, - мы не раз говорили об этом.
- Я повторяю, что как врач я должен поставить интересы пациента выше любых других соображений.
- Нет, - повторил полковник, - человек стоит ровно столько, сколько он в состоянии сделать.
И тогда, отбросив всякие вежливые обороты, я сказал:
- Я хочу уточнить, вы предпочтёте, чтобы Пётр умер, если он не сможет достичь того, на что он рассчитывал раньше?
- Он так тяжело болен, что может от этого умереть? - спросил полковник уже с некоторой тревогой.
Я сказал:
- Да, и вероятность этого очень велика. Вам сейчас нужно решить, либо ваш сын живёт так, как считает нужным и возможным, либо он умирает.
Лицо полковника стало сначала багровым, потом снежно-белым, губы его посинели.
- Нет, - сказал он, - наверное, я всё-таки не прав, наверное, я хочу, чтобы Пётр жил, даже если он не будет великим учёным.
- А тогда, - сказал я, - ему надо дать полную свободу. Через какое-то время он может вновь захотеть работать в области распознавания образов, а может быть, у него появятся другие интересы и он, например, захочет стать джазовым певцом, когда-то ведь были об этом разговоры.
На полковника было жалко смотреть. За несколько минут рушилась его жизненная концепция
И, всё-таки, когда я повторил свой вопрос, он ответил:
- Жизнь - это жизнь, она единственная.
- Очень хорошо, - сказал я, - Пётр пробудет здесь ещё с недельку, потом мы его выпишем, и тогда он будет делать всё, что захочет, а вы не будете вмешиваться в его дела. Но мы встречаемся не последний раз, я думаю, что на этой неделе, если вы будете этого хотеть, мы встретимся послезавтра, и потом, в день выписки Петра. А эти дни просто подумайте и решите, нужен вам Пётр живым или мёртвым.
Потом, уже наедине с самим собой, анализируя ситуацию, я понял, в чём была моя главная ошибка с Ириной. Конфликт возник потому, что одновременно стояли оба требования: она должна была вернуться к учёбе в своей блестящей манере, и она должна была сохранять идентификацию с матерью, которая этой первой идее противоречила. Я не хочу сказать, что я всю жизнь руководствовался этими двумя случаями. Важно было другое. Реконструкция тяжёлого интрапсихического конфликта могла быть проведена за счёт снятия одного из двух несовместимых друг с другом требований.
Выставка произведений пациентов, лечившихся в клинике.
Фотография
taanyabars со страницы.
За месяц до окончания академического отпуска Пётр спросил меня:
- А можно мне, оставаясь в академическом отпуске, посещать занятия и ходить в лабораторию экспериментальных разработок Центра?
- Я постараюсь об этом договориться.
- Понимаете, - сказал Пётр, - если не будет никаких приказов, если я не буду брать на себя никаких обязательств, я не могу потерпеть поражение. Что-нибудь получится из меня - хорошо, не получится - тоже хорошо, я буду петь в джазе. Петь в джазе, - повторил он, и засмеялся. Идея, очевидно, показалась ему нелепой, но непривычное ощущение свободы и отсутствие постоянного «Ты должен» уже стало ему привычным.
Пётр не восстанавливался в аспирантуре официально, никто не отдавал по этому поводу приказа, он не был обязан работать, но работать было интересно. Он обращался ко мне всё реже, а для меня это хороший признак. Когда пациенту плохо, он обращается часто. Потом я не видел его год, а через год получил официально приглашение присутствовать на правах гостя на защите кандидатской диссертации Петра, которая называлась «Распознавание образов и эмоциональные связи в компьютерных системах». Меня очень удивили эмоциональные связи, отец Петра напротив, очень гордился этой формулировкой и говорил:
- Видите ли, даже в чисто компьютерном исследовании эмоциональные связи сыграли большую роль.
Пётр долго работал в Вычислительном Центре Академии, стал ведущим научным сотрудником, и его известность в мире физики продолжала возрастать. Но потом, после контрреволюционно переворота 1991 года, когда вычислительный центр РАН практически распался, поскольку большая часть его сотрудников начали работать в Церне и американской Лаборатории реактивного движения (даже не увольняясь из РАН), я потерял с ним какую-либо связь, и склонен думать, что эта потеря контакта связана с его отсутствием в России.