(no subject)
- так я же не рыжая на самом деле
этот ловкий момент, девочка, которую всю жизнь знавал рыжей, ну как всю, лет пять, и много раз уж цвета менялись, и сейчас, значит, настоящий наверное цвет, с вкраплением светлых, как жизнь, прядей, смешной нос, ранняя осень.
момент оживления от кошмарного сна (наяву) был однажды: увидеть свежее зелёное дерево, я помню, как если погладить по спине, а впрочем ведь так и было, и в улице оглушительно звенело лето, и ноги несли, или нёс воздух сам, спасён, погублен, ещё не думаешь и не знаешь, а впрочем и сейчас не знаешь, но думаешь.
встроенный этот тайм хоп, наложение, года на год, дня на день. первое октября год назад, как я просыпаюсь где-то там, в америке, под синатру, моя белая-белая комната, голубые простыни, оставшиеся будто сотканными из моей с москвой связи, из чистого света, солнечного луча (оно могло быть и таким лазурным), когда я говорю - океан подождёт, и он ждёт, так вот то утро, разбудившее ледяным воздухом выпростанную руку, мороз ударившей ветреной океанской осени, мне ещё предстоит научиться управлять батареей, запомнить это голубое, складки, солнечные лучи. руке до сих пор холодно.
уж роща отряхает.
говорю себе каждый день: ну вот сегодня всё пройдёт,будет нормально (очень хочется снова стать таким, как был, благодушным, как дела, отлично, прекрасно, как вкусно, как здорово)
и вот смена месяцев всегда перемена.
аня - какое нежное имя, говоришь, будто целуешь во что-то невидное, - сидим рядом уже довольно долго, а у меня ремешок часов не продет через пряжку, а только через петельку, так продавцы в свотче научили уже годы назад, для сохранности, и вот аня беспокоится, её это тревожит, я застёгиваюсь прямо на все часовые пуговицы, уж понимаю все эти глупости, аня взрослая, две дочки, это нежное имя, сколько их, с именем этим, и про всех истории, истории
твёрдые колючие проволоки внутри, и сам ты сплошной нерв, высокое напряжение каждого миллиметра тела, какое бы положение в пространстве ни занимал, хорошо, что как-то из области уничтожающих меня чужих будто мыслей всё перешло в тело, это хотя бы понятнее как-то, можно чинить, внутри всё трясётся, колотится, бежит, снаружи: улыбаешься, но всё равно видно, что грустный, и грустный какой-то из глубины, не кожей.
дышать трудно, но можно: принимаешь и отпускаешь.
момент оживления: утром мельком, секунду - вижу в окно дерево, жёлтое среди зелёных.
яркое, как из тюбика, из банки.
я всё пишу про жадность, про жажду любви, про удивление того, как сначала кажется малость такой огромной, а потом и десяток малостей - только дразнить, огорчать. это такой эгоизм. так дурацко. мне в каком-то рабочем тексте недавно отредактировали слово дурацко, типа, net takoe. никто же ничего не должен тебе, а всякая милость - дар. а самому всегда было будто безмерно сил дарить, но сам же своею жадностию себя и выел, избаловался, потух, сник. чего я хочу? синее, голубое, белое, и снова. и вот он цвет, звук. оглушительное лето в каждом ухе, разрыв молнии, вместо дождя на тебя падает свет, скорости нет, и времени, то есть, его бесконечно в миге, и рот - обретённый рай, и каждый палец превращает в золото, в вино, в воду, во что там нужно, и глаза вселенные, и ритм твоего слова, как шаги по лестнице в небо. секунды. одна, две, земляничное, лавандовое, маковое поле, рисунки в пустыне, движения рек. это всё то, что я чувствую, или что помню, или с чем могу сравнить один даже взгляд или улыбку или как взять за руку или как волосы легли или тень легла или свет, или они легли рядом (а ведь так и бывает). души одиноки, вместе с ними и тела, и где здесь впору ставить знак бесконечности, и нужно ли, когда ты можешь дышать. ранняя осень, псы шуршат листочками, машут хвостиками. мокрая листва, мокрая псина, отряхнулся и нос чёрный, бездонный.
сижу с молодёжью, двадцатилетние чуть-чуть помоложе, а другие, и в закоулке московского центра, в тихонькой подворотне, снаружи энтузиаста - красный дощатый стол, а над нами небо, и с него вдруг будто падают коты: суховатые листья, на нас, на стол, в тарелку, как снег в фонарях, невесомые, в воздухе растворяемые листья, как упавший с дерева композитор, перелётные птицы, несметная красота.
дарю каштан: положи в карман и трогай иногда, гладкий, чувствую себя сказочным старцем, который дал артефакт, чувствую себя погано, несносно, нервно, чувствую себя самым дурным и изо всех сил зубами когтями цепляющимся за какую-то иллюзию жизни, чтоб не зарыдать, не заорать, не сдаться так, чтобы, как сломанная бегущая строка.
этот ловкий момент, девочка, которую всю жизнь знавал рыжей, ну как всю, лет пять, и много раз уж цвета менялись, и сейчас, значит, настоящий наверное цвет, с вкраплением светлых, как жизнь, прядей, смешной нос, ранняя осень.
момент оживления от кошмарного сна (наяву) был однажды: увидеть свежее зелёное дерево, я помню, как если погладить по спине, а впрочем ведь так и было, и в улице оглушительно звенело лето, и ноги несли, или нёс воздух сам, спасён, погублен, ещё не думаешь и не знаешь, а впрочем и сейчас не знаешь, но думаешь.
встроенный этот тайм хоп, наложение, года на год, дня на день. первое октября год назад, как я просыпаюсь где-то там, в америке, под синатру, моя белая-белая комната, голубые простыни, оставшиеся будто сотканными из моей с москвой связи, из чистого света, солнечного луча (оно могло быть и таким лазурным), когда я говорю - океан подождёт, и он ждёт, так вот то утро, разбудившее ледяным воздухом выпростанную руку, мороз ударившей ветреной океанской осени, мне ещё предстоит научиться управлять батареей, запомнить это голубое, складки, солнечные лучи. руке до сих пор холодно.
уж роща отряхает.
говорю себе каждый день: ну вот сегодня всё пройдёт,будет нормально (очень хочется снова стать таким, как был, благодушным, как дела, отлично, прекрасно, как вкусно, как здорово)
и вот смена месяцев всегда перемена.
аня - какое нежное имя, говоришь, будто целуешь во что-то невидное, - сидим рядом уже довольно долго, а у меня ремешок часов не продет через пряжку, а только через петельку, так продавцы в свотче научили уже годы назад, для сохранности, и вот аня беспокоится, её это тревожит, я застёгиваюсь прямо на все часовые пуговицы, уж понимаю все эти глупости, аня взрослая, две дочки, это нежное имя, сколько их, с именем этим, и про всех истории, истории
твёрдые колючие проволоки внутри, и сам ты сплошной нерв, высокое напряжение каждого миллиметра тела, какое бы положение в пространстве ни занимал, хорошо, что как-то из области уничтожающих меня чужих будто мыслей всё перешло в тело, это хотя бы понятнее как-то, можно чинить, внутри всё трясётся, колотится, бежит, снаружи: улыбаешься, но всё равно видно, что грустный, и грустный какой-то из глубины, не кожей.
дышать трудно, но можно: принимаешь и отпускаешь.
момент оживления: утром мельком, секунду - вижу в окно дерево, жёлтое среди зелёных.
яркое, как из тюбика, из банки.
я всё пишу про жадность, про жажду любви, про удивление того, как сначала кажется малость такой огромной, а потом и десяток малостей - только дразнить, огорчать. это такой эгоизм. так дурацко. мне в каком-то рабочем тексте недавно отредактировали слово дурацко, типа, net takoe. никто же ничего не должен тебе, а всякая милость - дар. а самому всегда было будто безмерно сил дарить, но сам же своею жадностию себя и выел, избаловался, потух, сник. чего я хочу? синее, голубое, белое, и снова. и вот он цвет, звук. оглушительное лето в каждом ухе, разрыв молнии, вместо дождя на тебя падает свет, скорости нет, и времени, то есть, его бесконечно в миге, и рот - обретённый рай, и каждый палец превращает в золото, в вино, в воду, во что там нужно, и глаза вселенные, и ритм твоего слова, как шаги по лестнице в небо. секунды. одна, две, земляничное, лавандовое, маковое поле, рисунки в пустыне, движения рек. это всё то, что я чувствую, или что помню, или с чем могу сравнить один даже взгляд или улыбку или как взять за руку или как волосы легли или тень легла или свет, или они легли рядом (а ведь так и бывает). души одиноки, вместе с ними и тела, и где здесь впору ставить знак бесконечности, и нужно ли, когда ты можешь дышать. ранняя осень, псы шуршат листочками, машут хвостиками. мокрая листва, мокрая псина, отряхнулся и нос чёрный, бездонный.
сижу с молодёжью, двадцатилетние чуть-чуть помоложе, а другие, и в закоулке московского центра, в тихонькой подворотне, снаружи энтузиаста - красный дощатый стол, а над нами небо, и с него вдруг будто падают коты: суховатые листья, на нас, на стол, в тарелку, как снег в фонарях, невесомые, в воздухе растворяемые листья, как упавший с дерева композитор, перелётные птицы, несметная красота.
дарю каштан: положи в карман и трогай иногда, гладкий, чувствую себя сказочным старцем, который дал артефакт, чувствую себя погано, несносно, нервно, чувствую себя самым дурным и изо всех сил зубами когтями цепляющимся за какую-то иллюзию жизни, чтоб не зарыдать, не заорать, не сдаться так, чтобы, как сломанная бегущая строка.