Процесс Бухарина. Ч. 17а. Последнее слово. Ч. 1.
Продолжение. Предыдущую часть см.: https://auto-krator.livejournal.com/89530.html
Последнее слово.
От защитительных речей подсудимые, защищавшие себя сами, отказались. При этом Иванов отказался и от последнего слова (но потом произнес его), Шарангович - как он сказал - от защиты. Все признавали свою вину в целом, не признавая отдельных обвинений. Если этого не будет ясно из приведенных фрагментов, то потому, что цитаты приведены крайне скупо. Подсудимые пересказывали идеи заговорщиков. Не буду подробно пересказывать, т. к. большинство подсудимых повторяют свои признания. Выделю лишь наиболее примечательное.
БЕССОНОВ.
Передо мной стоял выбор - либо продолжать свою прежнюю тактику запирательства с неизмеримо меньшими шансами на успех, ввиду того что следствие располагало гораздо большими данными в отношении моей антисоветской деятельности и стояло на безошибочно правильном пути, либо чистосердечно рассказать следствию все, что я знал.
Лишь 30 декабря прошлого года я заявил следствию, что порываю решительно и полностью со своим преступным прошлым и начинаю давать показания чистосердечно и до конца.
Если бы я был последовательным изменником родине, ничто не мешало бы мне, казалось, остаться по ту сторону границы, в особенности после январского процесса 1937 г., когда был разоблачен и осужден Пятаков - непосредственный руководитель моей преступной работы...
ГРИНЬКО.
Ловля буржуазных националистов и политическое растление неустойчивых политических элементов в национальных республиках является давнишней упорно проводимой тактикой троцкистов и правых.
...я действовал, в частности, на Украине, т.е. у главных ворот, через которые немецкий фашизм подготавливает свой удар против СССР.
Я помню один момент в моей жизни, когда в 1933 г. была разгромлена украинская националистическая организация и некоторые ближайшие мои дружки были арестованы, я был серьезно скомпрометирован своей личной связью с ними. Моя партийная организация отшатнулась от меня. Я был одинок и изолирован. И я написал тогда личное письмо Сталину об этом. Я в тот же день, в тот же вечер по телефону получил от руководства ЦК самое теплое, товарищеское одобрение, поддержку, успокоение. А через несколько месяцев после этого я получил такое доверие, о котором только может мечтать член партии. Я был избран в состав ЦК ВКП(б).
В том положении, в котором я нахожусь, был только один способ на деле доказать свое раскаяние - это раскрыть перед следствием и судом все факты заговора и всех известных мне участников заговора. Я это сделал до конца.
Я смею сказать о моей радости по поводу того, что наш злодейский заговор раскрыт и предотвращены те неслыханные беды, которые мы готовили и отчасти осуществили против СССР.
Самый тяжелый приговор - высшую меру наказания - я приму как должное. У меня только есть одно желание: последние остатки моих дней или часов, как бы мало их не было, я хочу прожить и умереть не как враг...
ЧЕРНОВ.
Время моего вступления в коммунистическую партию совпадало с периодом начала нэпа, который я расценивал не так, как принимали его настоящие большевики, а по-своему, по-меньшевистски. Поэтому, когда партия перешла от политики ограничения кулачества и капиталистических элементов в городе к политике наступления и разгрома их, моя меньшевистская сущность с такой политикой не могла примириться...
ИВАНОВ.
Я считал, что с меня будет снята угроза разоблачения моей провокаторской деятельности лишь в том случае, если восстановится власть капитализма. Это постоянно толкало меня на поиски враждебных реставраторских сил для того, чтобы примкнуть к ним.
По заданию Бухарина я в 1928 г. пытался организовать кулацкую повстанческую вандею на Северном Кавказе. В 1932 г., по его уже установкам, я включился в восстание по свержению советской власти на том же Северном Кавказе...
Впрочем, о какой идеологии может идти здесь речь? Ненависть к советской власти и партии, клевета на ее руководство, - вот и вся наша идеология.
Не идеологом был у нас Бухарин. Мы, заговорщики, в идеологах не нуждались. Бухарин был организатором правых заговорщиков, он подбирал и расставлял людей, давал задания и требовал отчета. Бухарин был инициатором практики террора, вредительства, диверсий и всей системы пораженческих мероприятий, он был основным руководителем шпионской деятельности и держал в своих руках концы решающих связей с разведками фашистских стран.
...после краха наших расчетов на кулацкое восстание единственной нашей надеждой оставались упования на поражение Советского Союза в войне.
Даром не дают, не помогают. Но, в конце концов, не обязательно России быть одно шестой частью мира; она может быть и одной десятой.
КРЕСТИНСКИЙ.
Первый этап моей революционной работы (1901-1905 гг.) связан с первой революцией 1905 г. Эти годы я частично провел в Петербурге и, главным образом, в Северо-Западном крае.
Я перебираюсь в Петербург, где устанавливаю связь с Лениным, Надеждой Константиновной Крупской и Михаилом Ивановичем Калининым...
Я руководил страховой работой, наконец, работа в IV Государственной думе, в большевистской фракции, в думе, являющейся фактически русским бюро ЦК и объединявшей все легальные и нелегальные партии.
В 1917 г. я перевожусь на Урал, руковожу там работой. В 1918 г. перебрасываюсь в центр и после мятежа «левых» эсеров и восстания становлюсь Народным комиссаром финансов. Потом, после смерти Свердлова, я назначаюсь Секретарем ЦК. Я был организационным помощником Ленина.
По всем основным экономическим и политическим вопросам периода гражданской войны я разделял политическую линию Ленина и Сталина и полностью и целиком поддерживал их.
Перед X съездом партии я принял участие в профсоюзной дискуссии на стороне так называемой цектрановской, троцкистской оппозиции в качестве одного из ее руководителей. В отличие от Троцкого, я рассматривал разногласия по этому вопросу как временные, приходящие разногласия по одному определенному тактическому вопросу.
Но, когда во время моего нахождения в отпуску в Германии вопрос был перерешен и состоялось постановление о назначении меня полпредом в Германию, Троцкий, по моем возвращении осенью в Москву, стал нашептывать мне, что я человек, не знающий заграницы, не знающий иностранных языков, не подхожу для дипломатической работы, и мое назначение вызвано отнюдь не деловыми соображениями, а желанием не подпустить меня к партийной работе...
В 1921 г. я принял предложение Троцкого включиться в нелегальную троцкистскую работу...
Тут же было образовано бюро, состоявшее из Троцкого, Серебрякова, Преображенского, Пятакова и меня. Это было в октябре 1921 г.
Весной 1922 г., когда я приехал на XI съезд партии, Троцкий поднял вопрос о денежных средствах на внутрипартийную борьбу, на борьбу против ЦК, которая представлялась ему затяжной и острой. Присутствовавший при этом Виктор Копп предложил попытаться получить деньги из германского Рейхсвера. Это предложение вызвало сначала некоторое колебание с моей стороны, но потом я принял это предложение и сыграл активную роль в заключении изменнического соглашения.
К концу 1923 г. происходит открытое нападение троцкистов на партию.
...в случае, если мы придем к власти. Троцкий и мы, боясь, в момент острой борьбы, лишиться источника средств, даем согласие и идем на углубление этого изменнического соглашения.
Мы понимаем, что открытая борьба не сулит нам никакого успеха. Троцкий, в связи с этим, дает указание всем исключенным и находящимся в ссылке возвращаться в партию...
... новая троцкистская организация должна нащупать новую тактику и новые методы борьбы. Meтоды ее борьбы - подготовка вооруженного переворота...
Мы всегда считали невозможным построение социализма в одном СССР, поскольку в других странах сохранялся буржуазно-капиталистический строй, а в некоторых пришли к власти фашисты. Мы считали необходимым перейти на допущение в стране капиталистических отношений, а затем, по мере углубления наших связей с иностранной буржуазией, мы на этом пути дошли до прямого буржуазного реставраторства.
Я принял эту предложенную Троцким программу, согласился и с новыми методами борьбы, и с этой минуты несу полную политическую и уголовную ответственность за все эти методы борьбы. [, независимо от того, какая контрреволюционная борьба была проведена лично мною.]
В феврале 1935 г. Пятаков сообщил мне, что между нами, троцкистами, правыми и военной группой Тухачевского состоялось соглашение о совместном совершении вооруженного переворота.
По этой своей контрреволюционной работе я был связан с Пятаковым как руководителем троцкистского центра, с Розенгольцем, который вел ту же работу, с Рудзутаком - представителем центра правых, и с Тухачевским - руководителем военной заговорщической организации.
... до начала 1937 г. я не принадлежал к числу руководителей ни троцкистской организации, ни право-троцкистского центра. И только с февраля 1937 г., когда я, Розенгольц и Гамарник взяли на себя объединение всей троцкистской нелегальной работы, и когда мы с Розенгольцем вошли в состав центра право-троцкистского блока, я стал непосредственно заниматься и подготовкой вооруженного переворота...
... о террористических актах, перечисленных во II разделе обвинительного заключения, я не имел ни малейшего представления...
Я убедился в призрачности наших надежд и ощутил всю безнадежность и всю преступность нашей борьбы. Я сделал из этого вывод и сейчас же на первом допросе рассказал следственным органам то, что наиболее тяготило меня последние 15 лет, что было самым тяжелым и позорным фактом в моей жизни, - это о моей связи с германской военной разведкой.
Я признаю, что мой отказ признавать себя виновным объективно являлся контрреволюционным шагом, но субъективно для меня это не было враждебной вылазкой. Я просто все последние дни перед судом находился под тяжелым впечатлением тех ужасных фактов, которые я узнал из обвинительного заключения и, особенно, из его второго раздела.
Мне казалось, что легче умереть, чем создать представление у всего мира о моем, хотя бы отдаленном, участии в убийстве Горького, о котором я действительно ничего не знал.
Я прошу вас принять во внимание, что я не принимал непосредственного участия в наиболее острых формах борьбы - в терроре, диверсиях, вредительстве и не знал конкретно об этих действиях. Я прошу вас вспомнить о о прежней моей революционной работе...
ЗУБАРЕВ.
Было бы смешно и лживо заявлять перед судом, что я несчастная жертва малоопытности или малой сознательности и введен в заблуждение какой-то посторонней рукой.
РЫКОВ.
Я был не второстепенное лицо во всей этой контрреволюционной организации.
Мы подготовляли государственный переворот, организовывали кулацкие восстания и систему террористических ячеек, признавали террор как метод борьбы.
Но государственным обвинителем выдвинуто против меня обвинение, в котором я непосредственного участия не принимал и которое признать не могу. Это обвинение в вынесении решения или в даче директивы убийства Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького, Пешкова.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Нельзя ли говорить погромче, очень плохо слышно.
РЫКОВ. Мне трудно говорить.
Одних логических построений недостаточно, мне кажется, для того, чтобы обвинить человека, правда, уличенного необычайно тяжелым преступлением, чтобы его обвинить в этих контрреволюционных делах. Мне кажется, что здесь нужны какие-то объективные доказательства, объективные улики.
Почему же по вопросу об убийстве пяти ответственнейших политических деятелей можно выносить решение с облегченными уликами от логики государственного обвинителя?
Мне кажется, что это было бы неправильно. Я, во всяком случае, отрицаю свою виновность в участии в этих пяти убийствах.
В тех случаях, когда было вредительство, не менее тяжелое вредительство, как это было в Белоруссии, я себя целиком виновным признаю. Мне кажется тут подозрительным то, что Чернов всячески старается возвеличить мой авторитет и всячески уменьшить свою роль в этом вредительстве, сделать ее как можно более маленькой.
Я еще хочу сказать несколько слов о Бухарине. Хотя он, благодаря своему поведению на процессе, обратился в мальчика для битья...
Он ни в коем случае ни в чем не был меньше активен, чем любой из нас. Я мог бы назвать одну область, в которой ему, мне кажется, принадлежала инициатива и ведущая роль с самого начала, - это сколачивание блока. Она у Бухарина вытекала из того, что еще в период борьбы с Троцким он занимал специфическую позицию и говорил о том, что им нужно сживаться, борясь.
Я хочу под конец использовать последнее слово для того, чтобы по мере сил повлиять на тех моих бывших сторонников, которые, может быть, до настоящего времени не арестованы и не разоружились...
ШАРАНГОВИЧ.
На протяжении долгого периода, начиная с 1921 г., я являюсь польским шпионом и проводил шпионскую деятельность в пользу польских разведывательных органов.
Я подрывал вместе со своими сообщниками сельское хозяйство, уничтожал конское поголовье, лишал колхозников приусадебных участков, запутывал посевные площади, озлоблял в провокационных целях колхозников против советской власти.
Собственно говоря, ведь меня - польского шпиона, долгие годы ведшего изменническую деятельность, - могли бы расстрелять и без открытого суда...
Я не прошу пощады, ибо не достоин, граждане судьи, просить ее.
ХОДЖАЕВ.
...эта самая государственная независимость, кажущаяся, была бы новым несчастьем для народов Узбекистана.
Разве сам факт заговора, сам факт решения вопроса о том, что правые должны прийти к власти, а буржуазные националисты получить независимость, которую они хотели получить ценой поражения Советского Союза, подготовкой этого поражения, разве недостаточно самого одного этого факта для того, чтобы та суровая мера, о которой здесь говорил гражданин Прокурор, была целиком и полностью применена по отношению к нам.
ЗЕЛЕНСКИЙ.
Позорный опыт моего падения показывает, что достаточно малейшего отрыва от партии, малейшей неискренности с партией, малейшего колебания в отношении руководства, в отношении центрального комитета, как ты оказываешься в лагере контрреволюции.
Я занимался вредительством в потребительной кооперации. Гражданин Прокурор характеризует мою вредительскую деятельность, как направленную против роста товарооборота, против развития торговой сети, как направленную к срыву нормального снабжения населения. Он прав, мне нечего прибавить и я ни одним словом не могу возразить против этого заключения.
Еще задолго до ареста я потерял веру в правых и видел безнадежность их борьбы. Вот почему я сразу дал откровенные показания следствию.
Я утверждаю теперь в свете событий 1918 г., вскрытых следствием здесь на суде, что в 1921 г. партия имела дело не с дискуссией, а с заговором. Я утверждаю это на основании следующих данных. Выступления в Москве в начале 1921 г. троцкистов, бухаринцев вроде Богуславского, Дробниса, Сосновского, Рафаила и других меньшевиков, вошедших тогда в партию, и меньшевиков, оставшихся вне партии, продолжавших выступать легально, как меньшевики, выступления контрреволюционеров, блокирующихся вокруг Троцкого, ни чем друг от друга не отличались, и все они носили кронштадтский характер. Все эти антипартийные, антисоветские элементы выступали солидарно, развивая в январе-феврале 1921 г. бешеную активность, используя продовольственные и топливные трудности против ЦК и Ленина, пытаясь организовать стачки, пытаясь выводить рабочих на улицу.
...сами те, которые пытались спровоцировать рабочих на стачки, которым частично это удалось, пытались проникнуть в Хамовнические казармы, овладеть оружием и увлечь за собою красноармейцев. Попытка эта не удалась. Эти факт и документы имеются в архиве Московского Совета и Московского Комитета партии. Одновременно с провалом этой попытки был раскрыт заговор в стрелковой дивизии в Замоскворечье - белогвардейско-офицерско-меньшевистский заговор. По подозрению в причастности к этому заговору был снят командующий войсками Московского Военного Округа бывший Артиллерийский поручик и личный ставленник Троцкого Петряев.
...я заявляю суду: я не знал, не принимал участия, я отмежевываюсь от таких преступлений, как подготовка переворота военным заговором, я не знал преступного решения центра об убийстве Кирова, не знал о шпионских делах и о связях и не имел отношения к иностранным разведкам, не имел никакого отношения к переговорам с иностранными государствами об отторжении от Союза национальных республик и окраин, я не имел также отношения к террористическим актам, которые проводились Ягодой и другими.
...я не смею просить о смягчении моей участи.
ИКРАМОВ.
Я также полностью несу ответственность за те действия правотроцкистского блока, которые мне не были известны, как шпионаж или злодейское убийство...
Посмотрите, националисты как будто бы хотели работать в пользу нации, но на самом деле что получилось? На самом деле они вредили коммунальному хозяйству, они вредили народу, вредили в улучшении бытовых условий...
Националисты добивались независимости, а на самом деле они добивались зависимости.
Без нас этих успехов Узбекистан добился бы еще больших размеров, добился бы еще лучших успехов.
Теперь узбекский народ, как и все народы Советского Союза, ни от кого не зависит, он зависим только от своей коллективной воли, коллективного решения, только в этом он зависим, а в остальном он независим.
Право-троцкистский блок хотел отнять независимость и отдать узбекский народ в зависимость империалистических государств, в зависимость бекам, баям, плутократам, тунеядцам.
Перед тем, как меня арестовать, мне показали кучу материалов Наркомвнудела. Это показания людей, данные в 1937 г., это материалы, касающиеся меня. Читай и скажи, что правильно, что нет. Я должен сказать, что в этом отношении очень внимательным ко мне был Николай Иванович Ежов, который четыре раза со мной просто разговаривал. А я что сделал? Подчистую все отрицал. Поэтому этот позор никак не может смягчить того обстоятельства, что я на шестой или седьмой день одумался и стал давать чистосердечные показания.
...я был бы очень доволен и рад, чтобы меня уничтожили.
Я все это говорю не для защиты своей поганой шкуры. Я это говорю, чтобы каждый гражданин Советского Союза знал, какими преступниками являемсям мы, в особенности знала в Узбекистане молодежь...
РАКОВСКИЙ.
Какое значение имело бы для существа дела, если бы я здесь перед вами стал бы устанавливать факт, что о многих преступлениях и о самых ужасных преступлениях право-троцкистского блока я узнал здесь на суде и с некоторыми участниками я познакомился впервые здесь. Это не имеет никакого значения.
Я являюсь активным участником право-троцкистского блока. Я совершил тягчайшие преступления перед государством. Я - двойной шпион. В 1924 г. я вступил в преступные связи с «Интеллидженс Сервис», а в 1934 г. - в преступные связи с японской разведкой. В 1927 г. я вел переговоры с некоторыми правыми французскими капиталистическими кругами, цель которых в последнем счете опять-таки была направлена против Советского Союза. В 1935 г. я воспользовался пребыванием в Москве французского министра Лаваля, приездом с ним французских журналистов для того, чтобы в разговоре с одним из них (я его назвал) попытаться помешать, сорвать франко-советское сближение.
Картина нашего процесса теряет и в полноте и в глубине от того, что отсутствует атаман нашей шайки.
...отсутствие Троцкого на скамье подсудимых означает продолжение его активности, как бы он ни был ограничен, а это представляет опасность, как бы она ни была мала, опасность для международного рабочего движения.
...каким образом бывшие члены Политбюро, бывшие члены ЦК, бывшие представители правительства, бывшие наркомы и замнаркомы, бывшие полпреды очутились здесь?
Удовлетворяются тем шаблонным буржуазным поверхностным объяснением, которое говорит, что все революции кончают тем, что пожирают своих детей. Октябрьская революция не ускользает от этого общего закона исторического фатализма.
... буржуазные революции действительно кончали, пожирая своих детей, потому что они должны были, после того, как побеждали, расправиться со своими союзниками из народа, со своими революционными союзниками слева.
А пролетарская революция, революция класса, революционного до конца, когда она применяет то, что Маркс называл «плебейские методы расправы», она их применяет не для передовых элементов, она их применяет к тем, которые стоят на пути этой революции...
Я вступил в партию в конце 1917 г., после того, как я в течение больше четверти столетия принадлежал к II Интернационалу...
В 1927 г. во время профсоюзной дискуссии на пленуме объединенной так называемой зиновьевско-троцкистской оппозиции, а с другой стороны - Центрального Комитета, становится очевидным, что мы терпим поражение...
Вы слышали здесь платформу моего соучастника по процессу Николая Ивановича Бухарина. Это есть, конечно, восстановление капиталистических отношений в два скачка через открытый шлюз для свободной внешней торговли, через возвращение кулачества, через ликвидацию колхозов, через широко открытые двери для концессионных капиталов.
По-моему, нет примера, когда бы политические люди, люди, которые имеют известное политическое прошлое, опыт и т.д., давали бы доказательство такой наивности, такого самообольщения, таких иллюзий, которые имели бы над ними власть. Да, ведь это же бред, настоящий бред, сумасшедший бред так думать, а мы думали. Мы думали, что мы можем нашими ничтожными силами, не только не имея опоры, но, имея против себя рабочий класс, имея партию, - мы думали достичь каких-нибудь результатов. Это - бред, рассчитанный на какую-нибудь внешнюю помощь. Бред в каком смысле? Эта внешняя помощь использует нас, а потом выбросит.
Наше несчастье в том, что мы занимали ответственные посты, власть нам вскружила голову. Эта страсть, это честолюбие к власти нас ослепило.
Мы считали себя людьми, посланными провидением, утешались тем, что нас позовут, что мы необходимы. Это говорили и троцкисты, это говорили и правые. Мы не заметили, что мимо нас прошло все развитие Советского Союза, мимо нас прошла мирная революция, преобразившая нашу деревню, мимо нас прошел этот колоссальный рост культурного и политического уровня народных масс и создание новых кадров, государственных людей из стахановцев. Все это прошло мимо нас, мы этого не заметили.
Но я должен сказать, что в той градации минимума и максимума, которая была упомянута гражданином Прокурором, есть известный предел, который заходит за пределы моего возраста. (Оживление в зале). Если присоединить к моим 65 годам максимум, предусмотренный законом октября 1937 г., для меня перспектива быть на воле наступит, когда мне будет 90 лет. Я хочу на это указать только для того, чтобы при применении ко мне соответствующих статей закона вы учли это обстоятельство и сообразовали бы ваше решение, так сказать, с физиологическими пределами обвиняемого, который находится перед вами.
Последнее слово.
От защитительных речей подсудимые, защищавшие себя сами, отказались. При этом Иванов отказался и от последнего слова (но потом произнес его), Шарангович - как он сказал - от защиты. Все признавали свою вину в целом, не признавая отдельных обвинений. Если этого не будет ясно из приведенных фрагментов, то потому, что цитаты приведены крайне скупо. Подсудимые пересказывали идеи заговорщиков. Не буду подробно пересказывать, т. к. большинство подсудимых повторяют свои признания. Выделю лишь наиболее примечательное.
БЕССОНОВ.
Передо мной стоял выбор - либо продолжать свою прежнюю тактику запирательства с неизмеримо меньшими шансами на успех, ввиду того что следствие располагало гораздо большими данными в отношении моей антисоветской деятельности и стояло на безошибочно правильном пути, либо чистосердечно рассказать следствию все, что я знал.
Лишь 30 декабря прошлого года я заявил следствию, что порываю решительно и полностью со своим преступным прошлым и начинаю давать показания чистосердечно и до конца.
Если бы я был последовательным изменником родине, ничто не мешало бы мне, казалось, остаться по ту сторону границы, в особенности после январского процесса 1937 г., когда был разоблачен и осужден Пятаков - непосредственный руководитель моей преступной работы...
ГРИНЬКО.
Ловля буржуазных националистов и политическое растление неустойчивых политических элементов в национальных республиках является давнишней упорно проводимой тактикой троцкистов и правых.
...я действовал, в частности, на Украине, т.е. у главных ворот, через которые немецкий фашизм подготавливает свой удар против СССР.
Я помню один момент в моей жизни, когда в 1933 г. была разгромлена украинская националистическая организация и некоторые ближайшие мои дружки были арестованы, я был серьезно скомпрометирован своей личной связью с ними. Моя партийная организация отшатнулась от меня. Я был одинок и изолирован. И я написал тогда личное письмо Сталину об этом. Я в тот же день, в тот же вечер по телефону получил от руководства ЦК самое теплое, товарищеское одобрение, поддержку, успокоение. А через несколько месяцев после этого я получил такое доверие, о котором только может мечтать член партии. Я был избран в состав ЦК ВКП(б).
В том положении, в котором я нахожусь, был только один способ на деле доказать свое раскаяние - это раскрыть перед следствием и судом все факты заговора и всех известных мне участников заговора. Я это сделал до конца.
Я смею сказать о моей радости по поводу того, что наш злодейский заговор раскрыт и предотвращены те неслыханные беды, которые мы готовили и отчасти осуществили против СССР.
Самый тяжелый приговор - высшую меру наказания - я приму как должное. У меня только есть одно желание: последние остатки моих дней или часов, как бы мало их не было, я хочу прожить и умереть не как враг...
ЧЕРНОВ.
Время моего вступления в коммунистическую партию совпадало с периодом начала нэпа, который я расценивал не так, как принимали его настоящие большевики, а по-своему, по-меньшевистски. Поэтому, когда партия перешла от политики ограничения кулачества и капиталистических элементов в городе к политике наступления и разгрома их, моя меньшевистская сущность с такой политикой не могла примириться...
ИВАНОВ.
Я считал, что с меня будет снята угроза разоблачения моей провокаторской деятельности лишь в том случае, если восстановится власть капитализма. Это постоянно толкало меня на поиски враждебных реставраторских сил для того, чтобы примкнуть к ним.
По заданию Бухарина я в 1928 г. пытался организовать кулацкую повстанческую вандею на Северном Кавказе. В 1932 г., по его уже установкам, я включился в восстание по свержению советской власти на том же Северном Кавказе...
Впрочем, о какой идеологии может идти здесь речь? Ненависть к советской власти и партии, клевета на ее руководство, - вот и вся наша идеология.
Не идеологом был у нас Бухарин. Мы, заговорщики, в идеологах не нуждались. Бухарин был организатором правых заговорщиков, он подбирал и расставлял людей, давал задания и требовал отчета. Бухарин был инициатором практики террора, вредительства, диверсий и всей системы пораженческих мероприятий, он был основным руководителем шпионской деятельности и держал в своих руках концы решающих связей с разведками фашистских стран.
...после краха наших расчетов на кулацкое восстание единственной нашей надеждой оставались упования на поражение Советского Союза в войне.
Даром не дают, не помогают. Но, в конце концов, не обязательно России быть одно шестой частью мира; она может быть и одной десятой.
КРЕСТИНСКИЙ.
Первый этап моей революционной работы (1901-1905 гг.) связан с первой революцией 1905 г. Эти годы я частично провел в Петербурге и, главным образом, в Северо-Западном крае.
Я перебираюсь в Петербург, где устанавливаю связь с Лениным, Надеждой Константиновной Крупской и Михаилом Ивановичем Калининым...
Я руководил страховой работой, наконец, работа в IV Государственной думе, в большевистской фракции, в думе, являющейся фактически русским бюро ЦК и объединявшей все легальные и нелегальные партии.
В 1917 г. я перевожусь на Урал, руковожу там работой. В 1918 г. перебрасываюсь в центр и после мятежа «левых» эсеров и восстания становлюсь Народным комиссаром финансов. Потом, после смерти Свердлова, я назначаюсь Секретарем ЦК. Я был организационным помощником Ленина.
По всем основным экономическим и политическим вопросам периода гражданской войны я разделял политическую линию Ленина и Сталина и полностью и целиком поддерживал их.
Перед X съездом партии я принял участие в профсоюзной дискуссии на стороне так называемой цектрановской, троцкистской оппозиции в качестве одного из ее руководителей. В отличие от Троцкого, я рассматривал разногласия по этому вопросу как временные, приходящие разногласия по одному определенному тактическому вопросу.
Но, когда во время моего нахождения в отпуску в Германии вопрос был перерешен и состоялось постановление о назначении меня полпредом в Германию, Троцкий, по моем возвращении осенью в Москву, стал нашептывать мне, что я человек, не знающий заграницы, не знающий иностранных языков, не подхожу для дипломатической работы, и мое назначение вызвано отнюдь не деловыми соображениями, а желанием не подпустить меня к партийной работе...
В 1921 г. я принял предложение Троцкого включиться в нелегальную троцкистскую работу...
Тут же было образовано бюро, состоявшее из Троцкого, Серебрякова, Преображенского, Пятакова и меня. Это было в октябре 1921 г.
Весной 1922 г., когда я приехал на XI съезд партии, Троцкий поднял вопрос о денежных средствах на внутрипартийную борьбу, на борьбу против ЦК, которая представлялась ему затяжной и острой. Присутствовавший при этом Виктор Копп предложил попытаться получить деньги из германского Рейхсвера. Это предложение вызвало сначала некоторое колебание с моей стороны, но потом я принял это предложение и сыграл активную роль в заключении изменнического соглашения.
К концу 1923 г. происходит открытое нападение троцкистов на партию.
...в случае, если мы придем к власти. Троцкий и мы, боясь, в момент острой борьбы, лишиться источника средств, даем согласие и идем на углубление этого изменнического соглашения.
Мы понимаем, что открытая борьба не сулит нам никакого успеха. Троцкий, в связи с этим, дает указание всем исключенным и находящимся в ссылке возвращаться в партию...
... новая троцкистская организация должна нащупать новую тактику и новые методы борьбы. Meтоды ее борьбы - подготовка вооруженного переворота...
Мы всегда считали невозможным построение социализма в одном СССР, поскольку в других странах сохранялся буржуазно-капиталистический строй, а в некоторых пришли к власти фашисты. Мы считали необходимым перейти на допущение в стране капиталистических отношений, а затем, по мере углубления наших связей с иностранной буржуазией, мы на этом пути дошли до прямого буржуазного реставраторства.
Я принял эту предложенную Троцким программу, согласился и с новыми методами борьбы, и с этой минуты несу полную политическую и уголовную ответственность за все эти методы борьбы. [, независимо от того, какая контрреволюционная борьба была проведена лично мною.]
В феврале 1935 г. Пятаков сообщил мне, что между нами, троцкистами, правыми и военной группой Тухачевского состоялось соглашение о совместном совершении вооруженного переворота.
По этой своей контрреволюционной работе я был связан с Пятаковым как руководителем троцкистского центра, с Розенгольцем, который вел ту же работу, с Рудзутаком - представителем центра правых, и с Тухачевским - руководителем военной заговорщической организации.
... до начала 1937 г. я не принадлежал к числу руководителей ни троцкистской организации, ни право-троцкистского центра. И только с февраля 1937 г., когда я, Розенгольц и Гамарник взяли на себя объединение всей троцкистской нелегальной работы, и когда мы с Розенгольцем вошли в состав центра право-троцкистского блока, я стал непосредственно заниматься и подготовкой вооруженного переворота...
... о террористических актах, перечисленных во II разделе обвинительного заключения, я не имел ни малейшего представления...
Я убедился в призрачности наших надежд и ощутил всю безнадежность и всю преступность нашей борьбы. Я сделал из этого вывод и сейчас же на первом допросе рассказал следственным органам то, что наиболее тяготило меня последние 15 лет, что было самым тяжелым и позорным фактом в моей жизни, - это о моей связи с германской военной разведкой.
Я признаю, что мой отказ признавать себя виновным объективно являлся контрреволюционным шагом, но субъективно для меня это не было враждебной вылазкой. Я просто все последние дни перед судом находился под тяжелым впечатлением тех ужасных фактов, которые я узнал из обвинительного заключения и, особенно, из его второго раздела.
Мне казалось, что легче умереть, чем создать представление у всего мира о моем, хотя бы отдаленном, участии в убийстве Горького, о котором я действительно ничего не знал.
Я прошу вас принять во внимание, что я не принимал непосредственного участия в наиболее острых формах борьбы - в терроре, диверсиях, вредительстве и не знал конкретно об этих действиях. Я прошу вас вспомнить о о прежней моей революционной работе...
ЗУБАРЕВ.
Было бы смешно и лживо заявлять перед судом, что я несчастная жертва малоопытности или малой сознательности и введен в заблуждение какой-то посторонней рукой.
РЫКОВ.
Я был не второстепенное лицо во всей этой контрреволюционной организации.
Мы подготовляли государственный переворот, организовывали кулацкие восстания и систему террористических ячеек, признавали террор как метод борьбы.
Но государственным обвинителем выдвинуто против меня обвинение, в котором я непосредственного участия не принимал и которое признать не могу. Это обвинение в вынесении решения или в даче директивы убийства Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького, Пешкова.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Нельзя ли говорить погромче, очень плохо слышно.
РЫКОВ. Мне трудно говорить.
Одних логических построений недостаточно, мне кажется, для того, чтобы обвинить человека, правда, уличенного необычайно тяжелым преступлением, чтобы его обвинить в этих контрреволюционных делах. Мне кажется, что здесь нужны какие-то объективные доказательства, объективные улики.
Почему же по вопросу об убийстве пяти ответственнейших политических деятелей можно выносить решение с облегченными уликами от логики государственного обвинителя?
Мне кажется, что это было бы неправильно. Я, во всяком случае, отрицаю свою виновность в участии в этих пяти убийствах.
В тех случаях, когда было вредительство, не менее тяжелое вредительство, как это было в Белоруссии, я себя целиком виновным признаю. Мне кажется тут подозрительным то, что Чернов всячески старается возвеличить мой авторитет и всячески уменьшить свою роль в этом вредительстве, сделать ее как можно более маленькой.
Я еще хочу сказать несколько слов о Бухарине. Хотя он, благодаря своему поведению на процессе, обратился в мальчика для битья...
Он ни в коем случае ни в чем не был меньше активен, чем любой из нас. Я мог бы назвать одну область, в которой ему, мне кажется, принадлежала инициатива и ведущая роль с самого начала, - это сколачивание блока. Она у Бухарина вытекала из того, что еще в период борьбы с Троцким он занимал специфическую позицию и говорил о том, что им нужно сживаться, борясь.
Я хочу под конец использовать последнее слово для того, чтобы по мере сил повлиять на тех моих бывших сторонников, которые, может быть, до настоящего времени не арестованы и не разоружились...
ШАРАНГОВИЧ.
На протяжении долгого периода, начиная с 1921 г., я являюсь польским шпионом и проводил шпионскую деятельность в пользу польских разведывательных органов.
Я подрывал вместе со своими сообщниками сельское хозяйство, уничтожал конское поголовье, лишал колхозников приусадебных участков, запутывал посевные площади, озлоблял в провокационных целях колхозников против советской власти.
Собственно говоря, ведь меня - польского шпиона, долгие годы ведшего изменническую деятельность, - могли бы расстрелять и без открытого суда...
Я не прошу пощады, ибо не достоин, граждане судьи, просить ее.
ХОДЖАЕВ.
...эта самая государственная независимость, кажущаяся, была бы новым несчастьем для народов Узбекистана.
Разве сам факт заговора, сам факт решения вопроса о том, что правые должны прийти к власти, а буржуазные националисты получить независимость, которую они хотели получить ценой поражения Советского Союза, подготовкой этого поражения, разве недостаточно самого одного этого факта для того, чтобы та суровая мера, о которой здесь говорил гражданин Прокурор, была целиком и полностью применена по отношению к нам.
ЗЕЛЕНСКИЙ.
Позорный опыт моего падения показывает, что достаточно малейшего отрыва от партии, малейшей неискренности с партией, малейшего колебания в отношении руководства, в отношении центрального комитета, как ты оказываешься в лагере контрреволюции.
Я занимался вредительством в потребительной кооперации. Гражданин Прокурор характеризует мою вредительскую деятельность, как направленную против роста товарооборота, против развития торговой сети, как направленную к срыву нормального снабжения населения. Он прав, мне нечего прибавить и я ни одним словом не могу возразить против этого заключения.
Еще задолго до ареста я потерял веру в правых и видел безнадежность их борьбы. Вот почему я сразу дал откровенные показания следствию.
Я утверждаю теперь в свете событий 1918 г., вскрытых следствием здесь на суде, что в 1921 г. партия имела дело не с дискуссией, а с заговором. Я утверждаю это на основании следующих данных. Выступления в Москве в начале 1921 г. троцкистов, бухаринцев вроде Богуславского, Дробниса, Сосновского, Рафаила и других меньшевиков, вошедших тогда в партию, и меньшевиков, оставшихся вне партии, продолжавших выступать легально, как меньшевики, выступления контрреволюционеров, блокирующихся вокруг Троцкого, ни чем друг от друга не отличались, и все они носили кронштадтский характер. Все эти антипартийные, антисоветские элементы выступали солидарно, развивая в январе-феврале 1921 г. бешеную активность, используя продовольственные и топливные трудности против ЦК и Ленина, пытаясь организовать стачки, пытаясь выводить рабочих на улицу.
...сами те, которые пытались спровоцировать рабочих на стачки, которым частично это удалось, пытались проникнуть в Хамовнические казармы, овладеть оружием и увлечь за собою красноармейцев. Попытка эта не удалась. Эти факт и документы имеются в архиве Московского Совета и Московского Комитета партии. Одновременно с провалом этой попытки был раскрыт заговор в стрелковой дивизии в Замоскворечье - белогвардейско-офицерско-меньшевистский заговор. По подозрению в причастности к этому заговору был снят командующий войсками Московского Военного Округа бывший Артиллерийский поручик и личный ставленник Троцкого Петряев.
...я заявляю суду: я не знал, не принимал участия, я отмежевываюсь от таких преступлений, как подготовка переворота военным заговором, я не знал преступного решения центра об убийстве Кирова, не знал о шпионских делах и о связях и не имел отношения к иностранным разведкам, не имел никакого отношения к переговорам с иностранными государствами об отторжении от Союза национальных республик и окраин, я не имел также отношения к террористическим актам, которые проводились Ягодой и другими.
...я не смею просить о смягчении моей участи.
ИКРАМОВ.
Я также полностью несу ответственность за те действия правотроцкистского блока, которые мне не были известны, как шпионаж или злодейское убийство...
Посмотрите, националисты как будто бы хотели работать в пользу нации, но на самом деле что получилось? На самом деле они вредили коммунальному хозяйству, они вредили народу, вредили в улучшении бытовых условий...
Националисты добивались независимости, а на самом деле они добивались зависимости.
Без нас этих успехов Узбекистан добился бы еще больших размеров, добился бы еще лучших успехов.
Теперь узбекский народ, как и все народы Советского Союза, ни от кого не зависит, он зависим только от своей коллективной воли, коллективного решения, только в этом он зависим, а в остальном он независим.
Право-троцкистский блок хотел отнять независимость и отдать узбекский народ в зависимость империалистических государств, в зависимость бекам, баям, плутократам, тунеядцам.
Перед тем, как меня арестовать, мне показали кучу материалов Наркомвнудела. Это показания людей, данные в 1937 г., это материалы, касающиеся меня. Читай и скажи, что правильно, что нет. Я должен сказать, что в этом отношении очень внимательным ко мне был Николай Иванович Ежов, который четыре раза со мной просто разговаривал. А я что сделал? Подчистую все отрицал. Поэтому этот позор никак не может смягчить того обстоятельства, что я на шестой или седьмой день одумался и стал давать чистосердечные показания.
...я был бы очень доволен и рад, чтобы меня уничтожили.
Я все это говорю не для защиты своей поганой шкуры. Я это говорю, чтобы каждый гражданин Советского Союза знал, какими преступниками являемсям мы, в особенности знала в Узбекистане молодежь...
РАКОВСКИЙ.
Какое значение имело бы для существа дела, если бы я здесь перед вами стал бы устанавливать факт, что о многих преступлениях и о самых ужасных преступлениях право-троцкистского блока я узнал здесь на суде и с некоторыми участниками я познакомился впервые здесь. Это не имеет никакого значения.
Я являюсь активным участником право-троцкистского блока. Я совершил тягчайшие преступления перед государством. Я - двойной шпион. В 1924 г. я вступил в преступные связи с «Интеллидженс Сервис», а в 1934 г. - в преступные связи с японской разведкой. В 1927 г. я вел переговоры с некоторыми правыми французскими капиталистическими кругами, цель которых в последнем счете опять-таки была направлена против Советского Союза. В 1935 г. я воспользовался пребыванием в Москве французского министра Лаваля, приездом с ним французских журналистов для того, чтобы в разговоре с одним из них (я его назвал) попытаться помешать, сорвать франко-советское сближение.
Картина нашего процесса теряет и в полноте и в глубине от того, что отсутствует атаман нашей шайки.
...отсутствие Троцкого на скамье подсудимых означает продолжение его активности, как бы он ни был ограничен, а это представляет опасность, как бы она ни была мала, опасность для международного рабочего движения.
...каким образом бывшие члены Политбюро, бывшие члены ЦК, бывшие представители правительства, бывшие наркомы и замнаркомы, бывшие полпреды очутились здесь?
Удовлетворяются тем шаблонным буржуазным поверхностным объяснением, которое говорит, что все революции кончают тем, что пожирают своих детей. Октябрьская революция не ускользает от этого общего закона исторического фатализма.
... буржуазные революции действительно кончали, пожирая своих детей, потому что они должны были, после того, как побеждали, расправиться со своими союзниками из народа, со своими революционными союзниками слева.
А пролетарская революция, революция класса, революционного до конца, когда она применяет то, что Маркс называл «плебейские методы расправы», она их применяет не для передовых элементов, она их применяет к тем, которые стоят на пути этой революции...
Я вступил в партию в конце 1917 г., после того, как я в течение больше четверти столетия принадлежал к II Интернационалу...
В 1927 г. во время профсоюзной дискуссии на пленуме объединенной так называемой зиновьевско-троцкистской оппозиции, а с другой стороны - Центрального Комитета, становится очевидным, что мы терпим поражение...
Вы слышали здесь платформу моего соучастника по процессу Николая Ивановича Бухарина. Это есть, конечно, восстановление капиталистических отношений в два скачка через открытый шлюз для свободной внешней торговли, через возвращение кулачества, через ликвидацию колхозов, через широко открытые двери для концессионных капиталов.
По-моему, нет примера, когда бы политические люди, люди, которые имеют известное политическое прошлое, опыт и т.д., давали бы доказательство такой наивности, такого самообольщения, таких иллюзий, которые имели бы над ними власть. Да, ведь это же бред, настоящий бред, сумасшедший бред так думать, а мы думали. Мы думали, что мы можем нашими ничтожными силами, не только не имея опоры, но, имея против себя рабочий класс, имея партию, - мы думали достичь каких-нибудь результатов. Это - бред, рассчитанный на какую-нибудь внешнюю помощь. Бред в каком смысле? Эта внешняя помощь использует нас, а потом выбросит.
Наше несчастье в том, что мы занимали ответственные посты, власть нам вскружила голову. Эта страсть, это честолюбие к власти нас ослепило.
Мы считали себя людьми, посланными провидением, утешались тем, что нас позовут, что мы необходимы. Это говорили и троцкисты, это говорили и правые. Мы не заметили, что мимо нас прошло все развитие Советского Союза, мимо нас прошла мирная революция, преобразившая нашу деревню, мимо нас прошел этот колоссальный рост культурного и политического уровня народных масс и создание новых кадров, государственных людей из стахановцев. Все это прошло мимо нас, мы этого не заметили.
Но я должен сказать, что в той градации минимума и максимума, которая была упомянута гражданином Прокурором, есть известный предел, который заходит за пределы моего возраста. (Оживление в зале). Если присоединить к моим 65 годам максимум, предусмотренный законом октября 1937 г., для меня перспектива быть на воле наступит, когда мне будет 90 лет. Я хочу на это указать только для того, чтобы при применении ко мне соответствующих статей закона вы учли это обстоятельство и сообразовали бы ваше решение, так сказать, с физиологическими пределами обвиняемого, который находится перед вами.