Вторая зрелость 7 июля
Вторая зрелость 7 июля
7 июля
Утро, прекрасное утро, берег как будто в тумане. Так они и живут здесь, туманы, росы, их нездешние огни. В пять утра понимаешь птиц и деревья. Хорошо входить к Юрсу, чистому высокому поэту. В сенях сменила туфли после мокрой тропинки на свои красные тапочки.
- Вам налить? - спросил с повышением голос из-за стенки.
- Даже не называя, что именно? - рассмеялась она.
За столом сидели Роман и «доблестные ouvrieres», как выразился бы Михаил Бакунин. Разговор шел о литературе.
- Аннета, присоединяйся, - закричал Юрс. Он был нервен и оживлен. На нем красовалось нечто малиново-блестящее и светски-небрежное, вроде старой пижамы. - Должен ли поэт участвовать в политике?
- Спроси что-нибудь полегче. Там столько зла…
- А Маяковский? - посмотрел Роман с улыбкой случайного и скромного собеседника.
- Отличный пример! - вскинулся Юрс. - На политике он и погорел, согласившись с казнями. Смотри, куда его заносило.
Сукин сын Дантес,
Великосветский шкода!
Мы б его спросили: ваши кто родители,
Чем вы занимались до семнадцатого года?
Только бы того Дантеса и видели!
- А потом казнил сам себя, - он сокрушенно поник, даже сгорбился. - С поэзией шутки плохи.
Аннета налила себе чаю в чистую-чистую чашку. Под солнечным лучом он янтарно озарился, источая аромат.
- Бери меду, - уловил Юрс. - Я откачал в мае из обоих ульев. Чистейший, с луговых трав.
Он говорил и говорил.
- Сейчас новая беда: засорение языка американскими обезьяньями, - видно было, что он ценит общество соседа, что намолчался в одиночестве, продумывая глыбы мыслей и строк, что радуется беседе, ее произвольному течению. - Теряется тончайшее сокровение слова. А появление мата на печатных страницах вообще означает конец литературы.
И требовательно взглянул на Аннету: не молчи! Она вступила в разговор.
- Не совсем так, - постелила мягко, но с жесткими посылками. - Мат - чувство, сгущенное в твердость, в силу. Весь мир это знает. Обезьянности язык подомнет под себя так, что своих не узнаешь, а насчет сокровений… ты читаешь форумы в Интернете? Как там играют корнями, как сохраняют дальние первые смыслы! Переведи-ка: «Не догоняешь, что тебя разводят?»
Роман так и дернулся от неожиданности и широко улыбнулся. Юрс запустил пальцы в полуседую бороду и с неудовольствием подергал.
- Птичий язык.
- Или: забьем стрелку у ноги.
- Бред и бессмыслица.
- Вовсе нет. «Забьем стрелку» означает встретимся, «у ноги» - у памятника того же Маяковского. Стрелка, встреча, стремление, стрелять - корень стр. Слова любят и сами выбирают друг друга.
- Тонкая мысль, - кивнул Юрс, - но это же упрощенка, как ты не видишь? В ней невозможно творчество. Безнравственное издевательство, губительное для русского народа - вот мое суждение, - он рубанул рукой. - И не говори ничего.
Она поставила чашку. Так. Согласиться с отчаянием мужского рассудка означает потерять все. Нетушки.
- Это другой пласт, - произнесла с тайной строптивостью. - Неужели ты полагаешь, что язык отстанет от времени сейчас, в пору неистовых взрывных смыслов? Да никогда! Вот подожди, придет гений, высокий мастер, и речь заиграет бриллиантовым искрением.
- Нет и нет. Не убедишь.
- А Веничка Ерофеев?
Роман поднялся. Высокий, внушительный.
- Согласен с вами, - посмотрел на Аннету. - Ты не прав, Васильич.
И ушел. Март посмотрел в окно ему вслед. Бравый десантник не ввязывался в словесные бои.
- Раков ловить поехали. Вот как надо отдыхать! - и вдруг накинулся на Аннету. - А ты уезжаешь! Погорячилась с билетом, сознайся. Завтра воскресенье, магазин закрыт! И проводить по-уму не получится.
Он был безутешен. Аннета улыбалась, глядя в чашку. Какие ребята! Если честно, то при всей хваленой красоте о ней никто никогда не заботился. И в голову не приходило. Почему? Слишком сильная да шибко умная, что ли… От нее принимать, да, не отказываются и поныне.
Выход, конечно, нашелся.
- Нужно запастись.
Они воодушевились, как пацаны. Отправиться за четыре километра за спиртным для завтрашних проводов - разве это расстояние для верных друзей? Собрались в минуту. Юрс дал последние наставления.
- Будешь потрошить щуку, печень сохрани отдельно. На окуньков время не трать, а с карасей чешуя сама сходит. Счастливо оставаться!
- Меня медведь не утащит?
- А-а, это, - Март бросил в траву нечто, с треском взорвавшееся. Игрушка десантника? - Теперь не утащит.
Мужчины всегда мальчишки. Риск, размах, чтоб быть заняту, чтобы было понятно и не страшно. Зато в женщину врождена забота о мужчине, она идет себе, подпитывая их жизненной силой. Бóльшую часть совокупной энергии привносят женщины.
На дворе трава, на траве дрова. Устроившись среди поленьев, Аннета взялась за работу. Царица рек и озер, пестрая щука была, как и положено, одна, зато мелкоты десятка три. Весело рыбачить при таком клеве! Уф! … а мух, слепней! Как же все настороже, как плотно в мире, мигом слетелись! Гудят, как самолеты. В стихах Юрса шмели гудят музыкально, «в басовом ключе».
В геопартиях мужички тоже рыбачат, ночью, на горных реках, возвращаются с уловом, мокрые, бессонные, пьяные.
- Мы ловили, работали!
И женщины садятся чистить эту рыбу.
Тишина. Чудо летнего дня. Купы деревьев словно замерли в ожидании. Как осознать их? Возможно ли?
Легко сходит чешуя с карасей. С окуньков, да, с трудом. Ублажив потрохами белого котика, угостив мышку, чей носик мелькал в щелке, Аннета закончила раньше, чем ожидала. Скомкала газету, все помыла-прибрала, чтобы комар носу не подточил вместе с его мухами.
- Встречай мужиков, красавица!
Впереди вышагивал худой бородатый Юрс, за ним поспешал Март с сумками. Эге, да это же известная пара, Рыцарь печального образа Дон Кихот и его верный оруженосец Санчо Панса! Все сходится. Они принесли бутылки на сегодня и на завтра. Отдышались, под звон рюмок поели молодой картошки с луком и вновь стали веселы и разговорчивы.
Рыба, залитая водой, блестела в миске тусклым серебром. Юрс потирал руки.
- Я сварю вам особенную уху, чтобы юшка была. Главное, не давать кипеть.
Март разливал и разливал, по маленькой, по тридцать граммов.
- Будешь?
- Ни-ни. Зарок.
- Так и не искупалась?
- Боялась, вдруг выскочишь из кустов.
- Много потеряла.
- Я не туристка.
- Она паломница, - произнес Юрс.
Волна серьеза толкнулась в грудь. Они посмотрели друг на друга. Как не хватает ей мужского понимания! Глубинная неудача жизни - отсутствие сотрудничества с мужчиной высокого уровня. Ах, как бы взлетела!
Он уложил рыбу в кастрюлю, залил драгоценной здешней водой и щелкнул плитку на самый слабый нагрев.
- Добрая будет юшка. Угостишься.
- Как на Байкале? - Март мечтательно вздохнул.
- Ну, там тройная, на костре, с дымком.
- Помню, как же.
Счастливый, предовольный он сидел, навалившись на стол, широко расставив локти, в голубых глазах читалось такое блаженство, что хотелось приложить ладошки к его ушам и приласкать, хорошего, верного. Поймав ее взгляд, он выбрался из-за стола, невысокий, собранный, встал напротив, как вчера.
Склонив голову к плечу, Аннета любовалась им с чисто материнской лаской.
- Ты помнишь, как приходил ко мне?
- К тебе? Не помню.
- Да, конечно.
Его шатнуло. Держась за косяк, он ступил в кабинет, упал на топчан лицом вниз и заснул.
Юрс курил. Тончайшее выражение освещало лицо. Она присела на стул.
- Душевно прошлись?
Ей представился покатый лесной склон, зеленые солнечные пятна.
- Душевно… - поэт был задумчив и тих.
- Почитай свое.
- Не время.
Сплетя пальцы на колене, он мерно покачивался.
- Здесь на опушке… мы вчера проходили… будет моя могила. Высоко, сухо. Уединенно.
Мягкая травка и светлая песчаная почва возникли перед глазами.
- Часовенку бы поставить, - чуть слышно прошептала она.
- Поставим. Несколько нас. Почитаю тебе из Хименеса.
И я уйду. А птица будет петь,
Как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я, тех уже не станет,
И в сад мой за белёною стеной,
Тоскуя, только тень моя заглянет.
И я уйду; один - без никого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего…
А птицы будут петь и петь, как пели
Свет и покой обнимали дом. За окном дремали травы.
- Спой, Анюта.
Она кивнула.
Поднявший меч на наш союз
достоин будет худшей кары.
И я за жизнь его тогда
не дам и самой ломаной гитары.
Как исступлённо ищет мир
нащупать брешь у нас в цепочке...
Возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
чтоб не пропасть поодиночке.
- Окуджава, - приподнял голову Март.
- Чтоб не пропасть поодиночке… - вздохнул Юрс.
Среди совсем чужих пиров
и слишком ненадежных истин,
не дожидаясь похвалы,
мы перья белые свои почистим.
Пока не грянула пора
нам расставаться понемногу,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, ей-богу
- Спой ещё.
- Давай вместе. Из Коли Рубцова.
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...
- Как просто, - глаза Юрса покраснели.
- Учился в Литинституте. Пораньше меня.
- Спой еще.
И вновь из Коли Рубцова. Печально, чисто.
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
- С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы! -
Она возьмет.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже...
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю...
Горло перехватило. Жалко, жалко всех. И Булата, и Колю и ребят… Но ведь все не так!
Юрс плакал. Март лежал отвернувшись. Э, так не годится. Женщины, дарите радость! Выйдя на середину, Аннета раскинула руки и с притопом завела «Камаринскую».
Ох ты, бабочка
Молоденькая,
Чёрнобровенька,
Хорошенькая!
Ох, не ты ли
Меня высушила,
Ай, без мороза
Сердце вызнобила?
Ой, да по буйной,
По головушке,
Причесалась, звала
В гости побывать.
Побывавши, звала
Вместе погулять.
Эх, гуляй, гуляй,
Удала голова,
А разливалась,
Разливалася вода,
Заливала
Все болота и луга.
Оставался один
Маленький лужок,
Стосковался по мне
Миленький дружок!
Вот он, русский Хаос! О чем песня? А ни о чем. Сверкает, взметает, всё есть, всё родное.
Закончили в пляске с Юрсом под ручку, топоча и кружась по избе. Во!
Через час заглянула на уху. Юрс спал, Март спал, кастрюля с рыбой кипела ключом. Так они и теряются, шансы, один за другим. Как это похоже на мужчин…
- Эй, повара!
Юрс вскочил.
- Ах, ах. Ладно, садись за стол.
Он научил справляться с костистой щукой: надо отломить кусочек белого мяса и щепотью вынуть кустик тонких иголочек. Мягко и вкусно.
Напитать глаза красотой. Аннета брела изгибами дороги навстречу склонявшемуся светилу, веерными лучами бьющего сквозь деревья. Белый котик молча провожал, потом исчез. На пустынных полянах лежали длинные тени. Что-то, что-то…. Леса вековые, потомственные, на исконных земляных холмах. Смотрят. О чем они? Что нужно понять? Без чего невозможно уехать? Трудись, душа. Светлый ток … ну… ну… Завтра, на этом месте. Что-то откроется…
На обратном пути встретила Юрса. Гулял, один. Некоторое время шли молча.
- Почему так волнуют изгибы дороги? - произнесла она.
- И тебя тоже?
Из бурьяна осторожно выбрался белый котик.
- К кому подойдет?
Ревнивец.
- К тебе, конечно, к хозяину.
Дорога привела к «последнему подъему». Когда это был? Господи, позавчера. Юрс был нежен, почти прозрачен. Таким он бывает в своем уединении?
- Вдруг высоко прошли «Темные аллеи», до словечка, до печали. До восхищения, - сказал тихо
- Священное волхование. - Аннета и сама склонялась перед Буниным.- А знаешь, едва он был, наконец, разрешен, как его проза ошеломила и придавила советских писателей. В числе их был и Юрий Казаков. «Когда на меня обрушился Бунин с его ястребиным видением, я просто испугался».
- О, Казаков! Я знавал его.
- Тоже в Литинституте учился. Давно.
Если бы не жалкая мартышкина истерика, и ей было бы что вспомнить, хотя бы испуганный телефонный звонок Юрию Казакову на первом курсе, в пору наивной отваги. Казаков был хмур, удручен смертью отчима, читать ее рассказ отказался сразу, но трубку не бросал.
- Сколько вам лет? В ваши годы я был всемирно известен. Писать рассказы на Руси после Чехова, Бунина, Толстого … зачем вам? Засорять страницы толстых журналов?
Тогда она отчаялась, но по строптивости, по внутреннему чувству продолжала и состоялась, в свое время и в свою меру. Зато через прочтенное у него, встреченное позднее у Бунина, у Иоанна Дамаскина, ощутила раствор мужской души. «…Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, и безславну, не имущу вида. Оле чудесе!»
… Последний закат потухал над холмами. В его зареве четко рисовались дальние деревья на притихших холмах, над ними стояло и темнело на глазах многосложное, растущее ввысь облако, похожее на ямщика в мохнатой шапке. Соседи появились поздно. Роман оглянулся на ее окно, и она тихо рассмеялась на своей подушке. Он был в рубашке навыпуск, совсем закрывшей плавки.
Окончание следует
http://astra.web-bib.ru/
7 июля
Утро, прекрасное утро, берег как будто в тумане. Так они и живут здесь, туманы, росы, их нездешние огни. В пять утра понимаешь птиц и деревья. Хорошо входить к Юрсу, чистому высокому поэту. В сенях сменила туфли после мокрой тропинки на свои красные тапочки.
- Вам налить? - спросил с повышением голос из-за стенки.
- Даже не называя, что именно? - рассмеялась она.
За столом сидели Роман и «доблестные ouvrieres», как выразился бы Михаил Бакунин. Разговор шел о литературе.
- Аннета, присоединяйся, - закричал Юрс. Он был нервен и оживлен. На нем красовалось нечто малиново-блестящее и светски-небрежное, вроде старой пижамы. - Должен ли поэт участвовать в политике?
- Спроси что-нибудь полегче. Там столько зла…
- А Маяковский? - посмотрел Роман с улыбкой случайного и скромного собеседника.
- Отличный пример! - вскинулся Юрс. - На политике он и погорел, согласившись с казнями. Смотри, куда его заносило.
Сукин сын Дантес,
Великосветский шкода!
Мы б его спросили: ваши кто родители,
Чем вы занимались до семнадцатого года?
Только бы того Дантеса и видели!
- А потом казнил сам себя, - он сокрушенно поник, даже сгорбился. - С поэзией шутки плохи.
Аннета налила себе чаю в чистую-чистую чашку. Под солнечным лучом он янтарно озарился, источая аромат.
- Бери меду, - уловил Юрс. - Я откачал в мае из обоих ульев. Чистейший, с луговых трав.
Он говорил и говорил.
- Сейчас новая беда: засорение языка американскими обезьяньями, - видно было, что он ценит общество соседа, что намолчался в одиночестве, продумывая глыбы мыслей и строк, что радуется беседе, ее произвольному течению. - Теряется тончайшее сокровение слова. А появление мата на печатных страницах вообще означает конец литературы.
И требовательно взглянул на Аннету: не молчи! Она вступила в разговор.
- Не совсем так, - постелила мягко, но с жесткими посылками. - Мат - чувство, сгущенное в твердость, в силу. Весь мир это знает. Обезьянности язык подомнет под себя так, что своих не узнаешь, а насчет сокровений… ты читаешь форумы в Интернете? Как там играют корнями, как сохраняют дальние первые смыслы! Переведи-ка: «Не догоняешь, что тебя разводят?»
Роман так и дернулся от неожиданности и широко улыбнулся. Юрс запустил пальцы в полуседую бороду и с неудовольствием подергал.
- Птичий язык.
- Или: забьем стрелку у ноги.
- Бред и бессмыслица.
- Вовсе нет. «Забьем стрелку» означает встретимся, «у ноги» - у памятника того же Маяковского. Стрелка, встреча, стремление, стрелять - корень стр. Слова любят и сами выбирают друг друга.
- Тонкая мысль, - кивнул Юрс, - но это же упрощенка, как ты не видишь? В ней невозможно творчество. Безнравственное издевательство, губительное для русского народа - вот мое суждение, - он рубанул рукой. - И не говори ничего.
Она поставила чашку. Так. Согласиться с отчаянием мужского рассудка означает потерять все. Нетушки.
- Это другой пласт, - произнесла с тайной строптивостью. - Неужели ты полагаешь, что язык отстанет от времени сейчас, в пору неистовых взрывных смыслов? Да никогда! Вот подожди, придет гений, высокий мастер, и речь заиграет бриллиантовым искрением.
- Нет и нет. Не убедишь.
- А Веничка Ерофеев?
Роман поднялся. Высокий, внушительный.
- Согласен с вами, - посмотрел на Аннету. - Ты не прав, Васильич.
И ушел. Март посмотрел в окно ему вслед. Бравый десантник не ввязывался в словесные бои.
- Раков ловить поехали. Вот как надо отдыхать! - и вдруг накинулся на Аннету. - А ты уезжаешь! Погорячилась с билетом, сознайся. Завтра воскресенье, магазин закрыт! И проводить по-уму не получится.
Он был безутешен. Аннета улыбалась, глядя в чашку. Какие ребята! Если честно, то при всей хваленой красоте о ней никто никогда не заботился. И в голову не приходило. Почему? Слишком сильная да шибко умная, что ли… От нее принимать, да, не отказываются и поныне.
Выход, конечно, нашелся.
- Нужно запастись.
Они воодушевились, как пацаны. Отправиться за четыре километра за спиртным для завтрашних проводов - разве это расстояние для верных друзей? Собрались в минуту. Юрс дал последние наставления.
- Будешь потрошить щуку, печень сохрани отдельно. На окуньков время не трать, а с карасей чешуя сама сходит. Счастливо оставаться!
- Меня медведь не утащит?
- А-а, это, - Март бросил в траву нечто, с треском взорвавшееся. Игрушка десантника? - Теперь не утащит.
Мужчины всегда мальчишки. Риск, размах, чтоб быть заняту, чтобы было понятно и не страшно. Зато в женщину врождена забота о мужчине, она идет себе, подпитывая их жизненной силой. Бóльшую часть совокупной энергии привносят женщины.
На дворе трава, на траве дрова. Устроившись среди поленьев, Аннета взялась за работу. Царица рек и озер, пестрая щука была, как и положено, одна, зато мелкоты десятка три. Весело рыбачить при таком клеве! Уф! … а мух, слепней! Как же все настороже, как плотно в мире, мигом слетелись! Гудят, как самолеты. В стихах Юрса шмели гудят музыкально, «в басовом ключе».
В геопартиях мужички тоже рыбачат, ночью, на горных реках, возвращаются с уловом, мокрые, бессонные, пьяные.
- Мы ловили, работали!
И женщины садятся чистить эту рыбу.
Тишина. Чудо летнего дня. Купы деревьев словно замерли в ожидании. Как осознать их? Возможно ли?
Легко сходит чешуя с карасей. С окуньков, да, с трудом. Ублажив потрохами белого котика, угостив мышку, чей носик мелькал в щелке, Аннета закончила раньше, чем ожидала. Скомкала газету, все помыла-прибрала, чтобы комар носу не подточил вместе с его мухами.
- Встречай мужиков, красавица!
Впереди вышагивал худой бородатый Юрс, за ним поспешал Март с сумками. Эге, да это же известная пара, Рыцарь печального образа Дон Кихот и его верный оруженосец Санчо Панса! Все сходится. Они принесли бутылки на сегодня и на завтра. Отдышались, под звон рюмок поели молодой картошки с луком и вновь стали веселы и разговорчивы.
Рыба, залитая водой, блестела в миске тусклым серебром. Юрс потирал руки.
- Я сварю вам особенную уху, чтобы юшка была. Главное, не давать кипеть.
Март разливал и разливал, по маленькой, по тридцать граммов.
- Будешь?
- Ни-ни. Зарок.
- Так и не искупалась?
- Боялась, вдруг выскочишь из кустов.
- Много потеряла.
- Я не туристка.
- Она паломница, - произнес Юрс.
Волна серьеза толкнулась в грудь. Они посмотрели друг на друга. Как не хватает ей мужского понимания! Глубинная неудача жизни - отсутствие сотрудничества с мужчиной высокого уровня. Ах, как бы взлетела!
Он уложил рыбу в кастрюлю, залил драгоценной здешней водой и щелкнул плитку на самый слабый нагрев.
- Добрая будет юшка. Угостишься.
- Как на Байкале? - Март мечтательно вздохнул.
- Ну, там тройная, на костре, с дымком.
- Помню, как же.
Счастливый, предовольный он сидел, навалившись на стол, широко расставив локти, в голубых глазах читалось такое блаженство, что хотелось приложить ладошки к его ушам и приласкать, хорошего, верного. Поймав ее взгляд, он выбрался из-за стола, невысокий, собранный, встал напротив, как вчера.
Склонив голову к плечу, Аннета любовалась им с чисто материнской лаской.
- Ты помнишь, как приходил ко мне?
- К тебе? Не помню.
- Да, конечно.
Его шатнуло. Держась за косяк, он ступил в кабинет, упал на топчан лицом вниз и заснул.
Юрс курил. Тончайшее выражение освещало лицо. Она присела на стул.
- Душевно прошлись?
Ей представился покатый лесной склон, зеленые солнечные пятна.
- Душевно… - поэт был задумчив и тих.
- Почитай свое.
- Не время.
Сплетя пальцы на колене, он мерно покачивался.
- Здесь на опушке… мы вчера проходили… будет моя могила. Высоко, сухо. Уединенно.
Мягкая травка и светлая песчаная почва возникли перед глазами.
- Часовенку бы поставить, - чуть слышно прошептала она.
- Поставим. Несколько нас. Почитаю тебе из Хименеса.
И я уйду. А птица будет петь,
Как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрет закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я, тех уже не станет,
И в сад мой за белёною стеной,
Тоскуя, только тень моя заглянет.
И я уйду; один - без никого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего…
А птицы будут петь и петь, как пели
Свет и покой обнимали дом. За окном дремали травы.
- Спой, Анюта.
Она кивнула.
Поднявший меч на наш союз
достоин будет худшей кары.
И я за жизнь его тогда
не дам и самой ломаной гитары.
Как исступлённо ищет мир
нащупать брешь у нас в цепочке...
Возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
чтоб не пропасть поодиночке.
- Окуджава, - приподнял голову Март.
- Чтоб не пропасть поодиночке… - вздохнул Юрс.
Среди совсем чужих пиров
и слишком ненадежных истин,
не дожидаясь похвалы,
мы перья белые свои почистим.
Пока не грянула пора
нам расставаться понемногу,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, друзья,
возьмемся за руки, ей-богу
- Спой ещё.
- Давай вместе. Из Коли Рубцова.
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...
- Как просто, - глаза Юрса покраснели.
- Учился в Литинституте. Пораньше меня.
- Спой еще.
И вновь из Коли Рубцова. Печально, чисто.
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
- С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы! -
Она возьмет.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже...
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю...
Горло перехватило. Жалко, жалко всех. И Булата, и Колю и ребят… Но ведь все не так!
Юрс плакал. Март лежал отвернувшись. Э, так не годится. Женщины, дарите радость! Выйдя на середину, Аннета раскинула руки и с притопом завела «Камаринскую».
Ох ты, бабочка
Молоденькая,
Чёрнобровенька,
Хорошенькая!
Ох, не ты ли
Меня высушила,
Ай, без мороза
Сердце вызнобила?
Ой, да по буйной,
По головушке,
Причесалась, звала
В гости побывать.
Побывавши, звала
Вместе погулять.
Эх, гуляй, гуляй,
Удала голова,
А разливалась,
Разливалася вода,
Заливала
Все болота и луга.
Оставался один
Маленький лужок,
Стосковался по мне
Миленький дружок!
Вот он, русский Хаос! О чем песня? А ни о чем. Сверкает, взметает, всё есть, всё родное.
Закончили в пляске с Юрсом под ручку, топоча и кружась по избе. Во!
Через час заглянула на уху. Юрс спал, Март спал, кастрюля с рыбой кипела ключом. Так они и теряются, шансы, один за другим. Как это похоже на мужчин…
- Эй, повара!
Юрс вскочил.
- Ах, ах. Ладно, садись за стол.
Он научил справляться с костистой щукой: надо отломить кусочек белого мяса и щепотью вынуть кустик тонких иголочек. Мягко и вкусно.
Напитать глаза красотой. Аннета брела изгибами дороги навстречу склонявшемуся светилу, веерными лучами бьющего сквозь деревья. Белый котик молча провожал, потом исчез. На пустынных полянах лежали длинные тени. Что-то, что-то…. Леса вековые, потомственные, на исконных земляных холмах. Смотрят. О чем они? Что нужно понять? Без чего невозможно уехать? Трудись, душа. Светлый ток … ну… ну… Завтра, на этом месте. Что-то откроется…
На обратном пути встретила Юрса. Гулял, один. Некоторое время шли молча.
- Почему так волнуют изгибы дороги? - произнесла она.
- И тебя тоже?
Из бурьяна осторожно выбрался белый котик.
- К кому подойдет?
Ревнивец.
- К тебе, конечно, к хозяину.
Дорога привела к «последнему подъему». Когда это был? Господи, позавчера. Юрс был нежен, почти прозрачен. Таким он бывает в своем уединении?
- Вдруг высоко прошли «Темные аллеи», до словечка, до печали. До восхищения, - сказал тихо
- Священное волхование. - Аннета и сама склонялась перед Буниным.- А знаешь, едва он был, наконец, разрешен, как его проза ошеломила и придавила советских писателей. В числе их был и Юрий Казаков. «Когда на меня обрушился Бунин с его ястребиным видением, я просто испугался».
- О, Казаков! Я знавал его.
- Тоже в Литинституте учился. Давно.
Если бы не жалкая мартышкина истерика, и ей было бы что вспомнить, хотя бы испуганный телефонный звонок Юрию Казакову на первом курсе, в пору наивной отваги. Казаков был хмур, удручен смертью отчима, читать ее рассказ отказался сразу, но трубку не бросал.
- Сколько вам лет? В ваши годы я был всемирно известен. Писать рассказы на Руси после Чехова, Бунина, Толстого … зачем вам? Засорять страницы толстых журналов?
Тогда она отчаялась, но по строптивости, по внутреннему чувству продолжала и состоялась, в свое время и в свою меру. Зато через прочтенное у него, встреченное позднее у Бунина, у Иоанна Дамаскина, ощутила раствор мужской души. «…Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, и безславну, не имущу вида. Оле чудесе!»
… Последний закат потухал над холмами. В его зареве четко рисовались дальние деревья на притихших холмах, над ними стояло и темнело на глазах многосложное, растущее ввысь облако, похожее на ямщика в мохнатой шапке. Соседи появились поздно. Роман оглянулся на ее окно, и она тихо рассмеялась на своей подушке. Он был в рубашке навыпуск, совсем закрывшей плавки.
Окончание следует
http://astra.web-bib.ru/