О романе "Доктор Живаго"
Сподобился наконец прочесть (вернее - прослушать, на променадах) этот многострадальный роман.
Да, смешно, но до сих пор - как-то не доходило.
Он побывал в нашем семействе ещё в восьмидесятые, в виде ксерокса с какого-то «антисоветского» забугорного издания (возможно, «Посева»), и я вроде начал читать - но потом отвлёкся, потом пришлось вернуть, а потом переключился на другое. И вернулся только сейчас.
Ну что сказать, чтобы никого не обидеть?
Вру, впрочем: я никогда не ставлю себе такой глупой цели, «никого не обидеть». Кто-то - по-любому обидится. И плевать.
Что ж, конечно, Пастернак действительно талантливый поэт, великолепный литературный переводчик, язык чувствует превосходно, владеет мастерски. Иные описания - на зависть яркие, рельефные, меткие. Метафоры отличные, наблюдения точные. Слушаешь, бывает, и прям поражаешься: «Оченна верно это дело он ухватил, а уж как выразил - так вовсе любо-дорого».
Но при этом, Пастернак - «никакой» романист.
Ну просто, очень, очень слабо.
С некоторых пор - начинает конкретно задалбывать манера всех ключевых персонажей кучковаться непременно в одном месте, будто в насмешку над огромностью просторов Евразии.
То они все в Москве, то на конкретном участке австрийского фронта, то в этом уральском Юрятине - и уж такое впечатление складывается, что на поезде по России прокатиться невозможно, чтобы, чисто случайно, старые друзья не набились в одно купе.
Нет, неожиданные встречи, конечно, бывают в жизни. Но здесь - они перестают, мягко говоря, быть неожиданными.
Впрочем, это бы ещё полбеды.
Главная беда - диалоги.
Вот реплики второстепенных, «фоновых» персонажей, и вообще бытовые, житейские разговорчики - бывают даже интересные, колоритные.
Но разглагольствования главных персонажей - это туши свет.
Несколько внезапно - напомнило «Жюстину» де Сада.
Не содержанием. Формой. Когда очередной мучитель той Жюстины, в перерывах между злодейскими своими развлечениями, обрушивает на её бедную головку очередную многостраничную лекцию со своими ценнейшими философскими, этическими и нравственными воззрениями.
Но Сада - никто не считает «великим писателем». «Мыслителем» - возможно, «провокатором» - всенепременно, но писатели - бывали и в те времена поинтереснее.
Хотя для его-то времени считалась ещё приемлемой такая манера, впихивать свою эссеистику в речь персонажа, раздувая её, как лягушку через соломинку, и насыщая такими фигурами, какими никто никогда не пользуется в нормальном человеческом общении.
Ну и вот примерно так же звучат разговоры (вернее, обмен монологами) этого Юрия и Лары, или какого-нибудь Гордона и Дудорова.
Честно, пожалуй, даже в «Что делать» Чернышевского (чур-чур к ночи поминать!) как-то поизящнее авторская философия тромбовалась в реплики персонажей.
Тут, в «Докторе», когда это слушаешь, все эти многомудрые излияния (и всегда не к месту, всегда ненатуральные) - испытываешь однозначный «испанский стыд» (в смысле, будь я вовсе способен испытывать стыд - то здесь испытывал бы именно испанский, когда лажает автор, а стыдно тебе).
Ну, школярство так писать в двадцатом-то веке, да к тому же - когда всё-таки не Филиппок из деревни автор, а человек, посвятивший свою жизнь литературе.
К тому же, помимо Ларисы, которая начала раздражать практически сразу (хотя она могла бы несколько реабилитироваться, когда бы соизволила ответить на действительный главный вопрос романа, а именно: «Нахрена она стреляла в прокурора?») - вскоре начал раздражать и этот Юра, который Живаго.
Да какой-то он… несуразный.
Не «трогательно нелепый интеллигент», а просто - несуразный.
Он - доктор. Как утверждается, хороший доктор. Талантливый диагност. Плюс к тому - огромный опыт фронтовой хирургии.
С таким реноме - он бы при любой власти был бы востребован в любой московской больнице.
И поприще врача - чуть ли не единственное, где, опять же, при любой власти человек имеет возможность сохранять самоуважение. Ну, он же не режиму тому или иному «прислуживает» - он просто людей спасает, а это всегда благородно.
Так какого ж чёрта этот Живаго с таким маниакальным упорством бежит своей докторской стези, ныряя в какие-то маргинальные омуты?
Нет, вот почему Чехов или Булгаков забросили медицинскую практику - это-то понятно. Они, обнаружив литературный талант, оказавшийся востребованным, решили и заниматься литературой (да, Булгаков, в действительности, при всей нетривиальности его отношений с советской властью, всё-таки публиковался, и пьесы его ставились).
Но Живаго-то этому - какой резон был ехать в глушь растить картошку, когда толковые врачи и в столице всегда нарасхват (а уж особенно - в суровую военную годину)?
Да, он тоже как бы литераторствовал, стишки писал, и до революции публиковался даже - но ведь после Революции он не сделал ни единой попытки обратить словесность в свой хлеб. Никакой тебе, понимаешь, пьесы «Багровый остров» про борьбу сознательных туземцев с клятыми колонизаторами.
Честно, он вообще как-то не очень активно себя вёл, мягко говоря. Как-то вот… овощевато он себя вёл. Да, можно сказать: «Трагедия русского интеллигента» - но как-то и читателю становится трудно напрячь волю для сочувствия этакому-то безвольному тюфяку.
Даже непонятно, с чего вдруг все окружающие так пеклись об этом Живаго, так носились с ним, а иные - и чуть не преклонялись.
Как будто бы он - действительно некое исключительно важное явление (это на фоне тех-то событий).
В общем, язык - хорош (когда не философическое занудство), но в целом - слабая вещь.
«Белая гвардия» Булгакова - это просто другой класс, на голову выше.
Разумеется, нобелевку по литре присудили «Живаго» - из вполне себе политических мотивов. Тут глупо было бы спорить.
И, разумеется, травля Пастернака, устроенная в Совке - столь же омерзительна, сколь и гротескна.
Впрочем, когда среди собратьев-писателей, требовавших лишить Пастернака советского гражданства и выслать из страны, видишь будто бы достойные имена - лучше не спешить в них совсем уж разочаровываться.
Да, конечно, в их глазах - это было бы ужасное наказание. Вытурить из блаженного Союза в эту постылую Европу, где Пастернака не ждало ничего, кроме ляма баксов (тогдашних(!) баксов).
Вот взять - и вышвырнуть прямо на Лазурный Берег, законопатить в этой прогнившей Ницце - какая участь могла быть ужаснее для литературного антисоветчика?
Но - не срослось. Гражданства не лишили, не выслали, а от премии пришлось отказаться.
Впрочем, если б я написал такую объективно слабую вещь, а мне бы вдруг стали за неё премии втюхивать - я бы тоже отказался.
Да ладно: от нобелевки по литературе я бы в любом случае отказался.
И «за мир» - тоже.
Это давно уж «компромат», а не «комплимент», такие премии.
Но, конечно, ещё «зашкварней» было бы советские премии получать за роман об околореволюционных событиях.
От такого-то унижения - Пастернака всё же уберегли.