Роскошь в основе экономики бытия
Из предисловия С. Зенкина к собранию соч. Р. Кайуа «Миф и человек. Человек и сакральное»:
«Батай, как и Кайуа, опирался на работы Мосса о жертвоприношении и потлаче, то есть об обрядах, в ходе которых нечто уничтожается, истребляется, часто без всякой видимой практической пользы. В статье «Понятие траты» 1933 он противопоставил два общих организующих начала человеческой активности - производство и трату; последняя включает в себя «роскошество, траурные церемонии, войны, культы, возведение надгробных памятников, игры, зрелища, искусства, перверсивную сексуальность».
Очень любопытно в этом свете высказывание о том, что «любое преступление - это избыток сил». Понятие избыточного и сакрального, то есть нагруженного мистической энергией потустороннего, разрушающего благостное уравновешенное бытование, оказываются очень тесно связанными. Цитата, следующая до этой, гласит: «Если по Элиаде «священное» (сакральное) - «самая что ни на есть реальность», то Кайуа характеризует его прямо наоборот - как «активное небытие», как двойную бездну мощных и неоднозначных энергий, из которых выступает ненадежный остров дискретно-профанного. Здесь сильно выражено завораживающее действие континуально-энергетических начал, которые не просто страшат, но и влекут человека».
«Картина мира получает не бинарную. А тернарную структуру: профанное-святость-скверна, причем второй и третий члены на глубинном уровне сходятся: «… выделяется, с одной стороны, поддерживающее, а с другой - глубоко смыкающиеся между собой возвышающее и разрушающее начала. Профанное - это мир довольства и безопасности. С обеих сторон его ограничивают две бездны». Р.Кайуа (там же)
Сущность героя мифа оказывается в том, что он становится выражением, представителем индивида, оказавшегося в центре конфликта, но в силу давлеющих над ним социальных запретов, не в состоянии их решить. Индивид перекладывает эту роль на героя мифа, дает ему возможность принять ту вину, которую хоте бы принять сам за действие, которое не в состоянии совершить. Именно эта вина осеняет героя особым возвышенным светом, представляя его безусловно оправданным.
Но так как индивиду помимо потехи нужен еще и поступок - существуют обряды. Нарушить запрет становится возможным в мифической атмосфере, в которую вводит обряд. «В этом - сама суть праздника: это дозволенный эксцесс, посредством которого индивид драматизируется и тем самым становится героем, обряд реализует миф и позволяет пережить его». Кайуа предполагает. Что в синтаксисе мифологии есть некая перспективная организация по разным уровням аффективного переживания. Существует лишь одна связь, связь внутренней мифологии, то есть связь как результат воздействия структуры мотивов на воображение индивида. Одно из предположений о причинах кровожадности заключается в том, что умерщвляемый самец дольше осуществляет рефлекторно-спазматические движения. Древние, связывали такое поведение животных с определенным сладострастием. Само собой, тема связи смерти и вожделения у Батая, а так же картинка из Лангедока самым явным образом указывают на царствование таких представлений еще в древнейших временах: «Со временем, в средние века, это верование еще более усилилось, и учитель Данте Брунетто Латини писал, что гадюка в миг оргазма откусывает самцу голову. У человека вообще не разных уровнях обнаруживаются воображаемые представления, в которых легко заметить пережиток или же предчувствие такого рода драм, - фантазмы, соответствующие поведению других животных видов». Легко возникает в голове картинка из главы «Истории глаза», где герои разделываются с пастором церкви имени Дон Жуана, и в момент удушения у того возникает сильнейшая эрекция.