Научиться играть с медведицей (6)
Продолжение. Начало - вот здесь.
**********************************
6. Под небом голубым есть Город Золотой
Нет, всё-таки Атрей не был Нектарием, маленьким Неком, сыном Гервеса - хотя эти двое юношей несомненно связаны незримыми нитями судеб. Какие парки сплетали их нити в косицы, сводя и разводя, какие бесстрастные пряхи?.. Сие нам неведомо, но родились они практически одновременно, росли в одни и те же годы в ненамного различающихся приморских кацетах, и даже Приморье покинули приблизительно в одну и ту же пору, только Нек попозже, чем Атрей, и если Атрей попал прямиком на Восток - то Нек успел сперва пожить на Западе, что, впрочем, и естественно, ведь корни его там. Нек тоже носил кольца, только не три, а два, одно на левой, другое на правой; одно назойливо жмёт, другое слегка болтается… - не Нековы ли кольца вымотали душу бедному Секунду?.. - Нек поспешил снять их, как только получил такую возможность. В отличие от Атрея, Нек не томился ни по Родине, ни по справедливости; как и Атрей, Нек был "плохим мальчишкой" - однако не на принцип, а точней даже, на принцип, только принцип этот был чуточку другой. В дополнение к надёжному как скала "не верь, не бойся, не проси" присовокуплялось кое-что мелкое, но как чесотка неотвязное - "и всегда помни свою выгоду, а то будешь сам дурак, сам!"
Линия жизни Атрея, если рассматривать её путь в сторону рождения, уходит в причудливый клубок генеалогических связей семейства Веро; линия жизни Нека, если направить взгляд в сторону смерти, впадает в широко раскинувшиеся пределы Генерала Аттиса. Нек погиб, не справившись с лавированием между контрразведкой и мафией, и к смерти его был причастен некто Рустáм, тогда ещё молодой практикант, позже - один из ближайших порученцев Генерала, а произошло это несколько лет спустя гибели Атрея и вместе с тем незадолго до гибели Мин Моррока. Однако лучше по порядку.
Предание Мерресса было совершено на нижней границе положенного его породе возраста, однако наследник семейства Морроков запомнил всё весьма отчётливо и сделал для себя не менее ясные выводы. Родители не слишком много внимания уделили подготовке сына к этому событию - им было не до него - так что маленький Мерр понимал всё в самом общем смысле и вынужден был ориентироваться по ходу дела. Происходящее за столом всю дорогу вызывало у него отчасти недоумение, отчасти содрогание: залог, Атрей, вёл себя столь гротескно, как будто бы ему было поручено разыграть перед Мерресом нравоучительную сценку. Он непрерывно ругался, по большей части такими словами, которые запрещается употреблять даже детям сервов; тётя Бруттúлия невозмутимо делала ему замечания, а когда она увела его в отдельную комнату и кто-то из присутствующих сказал: "Ох, никогда я ещё с таким нетерпением не ждал конца застолья!", маленький Мерр воодушевлённо подхватил: "Вот именно, и я тоже!" - и все, кроме отца, то есть Мин Моррока, громко засмеялись. Вернувшись вместе с тётей Бруттой, залог застрял в дверях, набычившись; тётя Брутта поманила его, и он тяжело плюхнулся в кресло, не так, как полагается в гостях, а вызывающе некрасиво, и начал есть, как будто демонстрируя всё то, чего нельзя: вульгарно чавкая и грубо двигая локтями, чтоб подтащить к себе поближе общие блюда, хватая всё подряд руками и оставляя жирные пятна на бокалах. Поев с тарелки, он отшвыривал её на пол прямо со всей оставшейся едой, после чего немедленно переходил к следующей. Проклятий он уже не изрыгал, поскольку рот у него был набит, однако нечленораздельными звуками и непристойными жестами демонстрировал присутствующим своё уничижительное отношение. Когда Мин Моррок приблизился, чтоб по обычаю плеснуть на него кровью из специальной чашки, залог ухитрился вдарить по донцу чашки, облив кровью не только Мин Моррока, но и Моррока-старшего, после чего учинил безобразную потасовку. Дед, отец, дядя Юви и Атрей катались по полу клубком, покуда тётя Брутта со словами "побаловались, и будет!" не накинула на голову залога большую салфетку, после чего его наконец схватили, привязали к станине и начали процедуру. Салфетка лежала на полу возле его ног и постепенно намокала в крови; Мерр не в силах был оторвать от неё глаз. Странные кольца на руках залога и то не так врезались в его память, как эта салфетка.
Потом, после всего, Мерр несколько дней со всех сторон обдумывал тот вывод, который он сформулировал в результате предания. Взятый в залоги юноша не слушался и плохо себя вёл, он ругался запретными словами и бросал еду на пол, он не уважал отца, хозяина дома, он подрался с гостями, с дядей и с дедушкой - и поэтому его разрезали на куски и съели. Мерра кормили его сердцем и купали в его крови, чтобы Мерр осознал, что это - непреложный закон Клана: если ты не будешь слушаться старших, будешь непокорен и невежлив - тебя разрежут на куски и съедят.
Некоторое время спустя, продолжая осмыслять воспринятое и отрешённо ужасаться собственной участи, Мерр задал родителям вопрос: сколько времени нужно не слушаться и нарушать правила, чтобы таким же образом обошлись, например, с ним, с Меррессом? Родители остолбенели, некоторое время беспомощно смотрели друг на друга, а потом начали бессвязно возражать. Во-первых, сказали они, с сынами Клана так не поступают, нет!.. Во-вторых, ты же не один, мы за тебя заступимся!.. И в-третьих, наконец - ведь ты же умный, послушный, хороший мальчик, тебе такое не грозит, нет, не грозит!.. Тогда Мерр принял все эти аргументы всерьёз и успокоился, потому что ему очень хотелось надёжности и утешения, однако после жуткого исчезновения родителей былые страхи двинулись в атаку с новой силой. Мерр для себя решил, что все не соответствующие клановым понятиям мысли и чувства следует как можно скорее заменять на кланово пригодные, чтобы на уровне действий несовпадения с правилами хорошего тона в Клане не возникало заведомо; по мере жизни подспудное напряжение росло и в конечном итоге принесло свои плоды - однако это уже совсем другая история.
Куда и зачем полетели родители, Мерресс не знал; не понимал он и того, что его велено было взять с собой и что мать, Кассандра, чуя беду, в последний момент сумела спрятать спящего ребёнка так, чтобы он был найден лишь после их отбытия. Отправились в безумный полёт и попали в плен лишь взрослые, обе супружеские пары: Моррок-старший с Леддой и Мин Моррок с Сандрой. После рождения Мерресса эти две пары проводили много времени вместе - в гостях друг у друга и на общей даче, устраивали праздники, пикники, лыжные прогулки… Жизнь протекала мирно, хотя мучительные вопросы кланового бытия по-прежнему оставались без ответа. Когда Моррок-старший начал получать непонятным путём поступающие письма от якобы пребывающих в загадочном Золотом Городе родственников с приглашением приехать в гости всем семейством, взволновались обе пары. Хотелось сразу многого - и убедиться, что близкие родичи в самом деле живы-здоровы, и посмотреть на образцы нового устройства жизни и быта, и поучить одичавших в отдалении от Клана сродников уму-разуму; последнего, разумеется, жаждал Моррок-старший, Мин Моррок же, напротив, надеялся на поддержку - а ну как они там сумели наладить жизнь без преданий, как в Серебряном Городе, а то и лучше?.. Сандру, как обычно, переполняли предвúдения - они касались и смерти, и любви, и освобождения, и потомства; было очень страшно, однако отказываться от путешествия не хотела и она, вот только сына предпочла втихомолку вывести из игры. Что думала и чувствовала Ледда, сказать трудно, но судя по тому, что при начале последующих пертурбаций она в два счёта лишилась рассудка, состояние перед полётом у неё было не самое благоприятное.
Самолёт Морроков был посажен весьма странным образом - "при помощи особой магии", как было сказано потом. Всех четверых вывели, не дав оказать сопротивление, при этом было объявлено, что они-де арестованы контрразведкой. Женщин увезли сразу же, но и сына с отцом тоже в два счёта разделили, так что переговоры с каждым велись по отдельности. Генерал Аттис вступил с ними в общение практически сразу - старался произвести впечатление великого и могущественного, убеждал вступить в альянс, чтобы склонить на его сторону весь Клан. Очень быстро зашла речь о Меррессе: почему Морроки не взяли с собою ребёнка, хотя в письмах их об этом просили?.. О Золотом Городе говорилось всё время разное - то "его не существует, я его сам выдумал!", то "я отпущу вас лететь дальше в Золотой Город, если вы согласитесь взять меня с собой". Выполнить первое же требование пленников, то есть свести их снова вместе, Генерал не соглашался, поэтому Мин Моррок принял решение от переговоров отказаться, перестал вступать в общение и объявил голодовку. Мин Моррок всерьёз опасался, что Генерал ведёт столь коварную политику, что любое согласие с ним, пусть даже малозначительное или формальное, может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Через некоторое время Генерал уступил и разрешил отцу и сыну пожить вместе; их поселили в пустующем пригородном замке, где они провели четыре дня. Непосредственно над душой у них никто не стоял, так что Морроки бродили по всему замку, обсуждая ситуацию и горячо споря. Моррок-старший убеждал сына, что нужно держаться иной тактики: во всём подыгрывать Генералу, может быть даже согласиться стать орудиями его воли в Клане, после чего исхитриться и из-под его власти выйти; вот ведь, Моррок-старший именно что льстит Генералу, выражает ему восхищение, и в результате они получили встречу!.. Мин Моррок полагал, что это чушь - такого сильного врага на его собственном поле не обыграть, тем более что женщины в любом случае остаются тут заложницами. Ему вообще не очень нравилось взвинченное состояние отца, хотя ничего принципиально нового в этом плане он не находил, однако он считал, что в крайнем случае пусть Моррок-старший поступает как ему кажется более правильным - ну а уж сам он будет вести себя сообразно своим понятиям. В конце концов, все взрослые, каждый имеет право решать сам за себя. В течение последнего дня Моррок-старший начал всё чаще и всё более истерически повторять: "ох, не нравится мне твоя позиция! ты не гибок, ты не выдержишь так долго - сломаешься, я за тебя боюсь!.." Устав от отцовского занудства, Мин Моррок в какой-то момент с раздражением ответил: "ну и что ты можешь с этим сделать?!.." - отвернулся и отошёл, а когда услышал за спиной странные звуки и обернулся, было поздно: отец двигался к нему с перекошенным лицом и нацеленным ружьём в руках. Это было старинное охотничье ружьё, несколько лет провисевшее на стене среди прочего раритетного вооружения - как какой-нибудь театральный реквизит, с самого первого действия первого акта жадно томящийся в предвкушении последнего.
Тема Золотого Города волновала Таммуза-Аттиса с тех давних пор, когда он ещё не был владыкой контрразведки и даже не покинул ещё Клан, но уже было ясно, что надежды на благосклонность хозяев Серебряного Города, Тéрры Аргéнты великого Марса, у него нет. Желая завоевать признание неприступных аргентинцев, Таммуз-Аттис похитил последнюю невесту вымирающего города, Стéллу Аргéнту, однако договориться с воспитателями девушки по-хорошему так и не сумел. Благословение от своих старших на брак с Аттисом Стелла получила, подтвердив, что никаких обид не понесла и своего похитителя вправду любит, но отношений между ними и Генералом это не улучшило: в их понимании Стелла была права, а Таммуз-Аттис, хоть он и зять - нет. Личные отношения между супругами строились своим чередом, а политические планы Генерала - своим, и раз Серебряный Город отказывался признавать его законным наследником, то не оставалось ничего иного, как делать ставку на образ Золотого, тем более, что Золотой Город от самого начала был миражом, иллюзией, мечтой - что позволяло использовать его как трамплин для весьма разнообразных затей. "Нарисуй себе напротив Серебряного Города Золотой и коронуйся там!" - такое Генерал неоднократно слышал ещё от грифона Ундра, учившего его искусству мысленно создавать миры и страны, воображением проникая в тайны иных вселенных. В течение всей жизни Аттис пользовался образом Золотого Города очень по-разному, не только в политических интригах и коварства ради, но ради искусства и даже просто в игре: бывали дни, когда он вместе с ближайшими, с теми, кто разделял его любовь к мысленным странствиям, погружался в виртуальные приключения, где джунгли Омбры, Белое Нагорье, Терра Аргента и Золотой Город создавали идеально волнующий фон для развиваемого общими силами сюжета. Записи этих игр могли впоследствии использоваться в фильмах, художественных или документальных, фальсифицированных - качество этих записей было весьма пристойное.
Заполучить ребёнка из семьи Хранителей Лунной Рощи Генерал стремился тоже не из одних лишь политических соображений: тут работали очень серьёзные личные причины. Некогда Аттис пережил близ Лунной Рощи глубоко потрясшее его видéние, которое одарило его возможностью принять участие в похоронах своего сына-первенца, в смерти коего он был виноват и не мог простить ни себя самого, ни его мать. Образ Первенца, коему он приписывал все мыслимые и немыслимые достоинства, сопровождал Таммуза-Аттиса всю жизнь: Генерал сравнивал с ним прочих сыновей, разумеется, не в их пользу; надеялся в каждом следующем сыне увидеть хотя бы отблеск Первенца; вынуждал подвластных или любящих его грифонов изображать ему сей светлый идеал и временами впадал от этого буквально в наркотическую зависимость. Видение близ Лунной Рощи он воспринимал как обещание, обетование того, что Роща рано или поздно принесёт ему дитя, в котором Первенец всё равно что воплотится вновь - поэтому время от времени судорожно хватался то за одного, то за другого мальчика из хранительского семейства, стремился наложить руку на больших и маленьких, усыновить, приманить, ввести в ближайший круг, вовлечь в свои дела… Чаще всего юноши оказывались неспособны перенести ужас пребывания подле того, кто заливал кровью столы, не считая голов - отчаивались, гибли, ломались, теряли себя; Генерал отчаянно страдал и высматривал следующих.
Весть об убийстве Морроком-старшим сына ввергла Генерала в ледяную, жуткую, нечеловеческую ярость. Надеждам на легитимное знакомство с юным Меррессом пришёл конец, тем более что обе женщины, и Ледда, и Кассандра, в первые же дни плена вышли из игры и вскоре умерли; после гибели Мин Моррока остался лишь ни за каким хреном более не нужный Моррок-старший, убогий самовлюблённый зануда, спесивый радетель благопристойности и порядка, воплощение всего того, что Аттис так ненавидел в отвергнутом и отвергнувшем его Клане. В утоление жажды отмщения, в возмещение себе морального ущерба Генерал принял решение раскатать Моррока по брёвнышку - испытать на нём методики психического воздействия, которые, как любил говаривать сам Генерал, были получены им "непосредственно из ада". Аттис решительно и рьяно взялся за дело, и вскорости его присные получили возможность наблюдать Моррока-старшего в весьма своеобразном виде: он то впадал в молчаливый ступор, часами не реагируя на приходящих, то заливался день-деньской слезами, то разговаривал бессвязно сам с собой… Сын Генерала Рáдий, неволей служивший при отце пыточных дел мастером, в ужасе спрашивал, не замечая на пленнике никаких специфических следов: "Что ты с ним делаешь и как?" - "Я его ломаю, чересчур любопытный строптивец! - отвечал Аттис с раздражением. - А как именно - узнаешь, когда я соберусь ломать тебя самого!.." Наконец Генерал оставил Моррока-старшего в покое; какое-то время несчастный лишь ел и спал, а после перешёл в активное состояние и начал общаться со всеми подряд. То, что получилось на выходе, Аттис назвал "выделанной шкурой Моррока" - и было абсолютно очевидно, что результат эксперимента ему ни капельки не понравился.
Моррок выглядел полным идиотом, в лучшем случае - клоуном, шутом; он держал себя так, будто он здесь натурально царственный гость радушного хозяина, расточал на каждом шагу цветистые, неудержимые похвалы в адрес Генерала и при этом делал всё невпопад. Когда Аттис брал его с собой за стол предания, Моррок-старший вёл себя чопорно и вместе с тем разнузданно, так, как если бы вообще не понимал, где он находится, чем производил на завсегдатаев генеральских застолий тягостное впечатление - и это при том, что вообще-то у Генерала принято было совершать жертвы, мягко говоря, несколько иным образом, чем в Клане, так что всегдашние "собутыльники" Генерала были привычны к довольно-таки жутким оргиям. Перед общими знакомыми, которые были не в курсе истинного положения вещей, Аттис держался того, что Моррок-старший в результате авиакатастрофы потерял семью и малость свихнулся, так что покамест живёт тут с целью психической реабилитации, ну а когда поправится - если поправится - Генерал его, конечно же, отпустит обратно в Клан. Но не раньше, чем он поправится, никак не раньше!..
Единственный, кому Генерал едва не отдал Моррока-старшего, правда, отнюдь не задаром, был брат-близнец пострадавшего, Мурр; причина, по всей видимости, была в том, что Мурра Таммуз-Аттис панически, истерически боялся - в своё время у них были пересечения, дорого вставшие обоим. С помощью одного из близких Мурр сумел выяснить, где искать брата, и нагрянул к Таммузу прямиком в контрразведку. Генерал закатил гостю шикарный приём - были даже кое-какие общие знакомые, перед которыми Аттис называл Мурра Морроком, однако Мурр не возражал, ибо официальное клановое имя его именно Моррок, так уж получилось - после чего прямо заявил Мурру, что готов произвести сделку: отдаёт Моррока-старшего в обмен на маленького Мерра. Никаких условий, холодно возразил Мурр, отниму всё равно, чего бы это ни стоило!.. Тогда Генерал устроил Моррокам встречу - мол, посмотри сам, стоит ли бросать на карту всё что есть ради того, кому уже не нужно ничего!.. Моррок-старший долго не узнавал брата, принимая его то за покойного отца, то за покойного сына; нёс околесицу про лáров - клановых предков - мол, в Клане есть правильные лáры и неправильные, надо отделить неправильных от правильных… - а под конец и вовсе попытался застрелить Мурра из ружья - серьёзно ли, шутя ли?.. - тут к ним вошёл Таммуз, ружьё забрал и Моррока увёл. Сказал Мурру - мол, ну как? меняемся по-хорошему - отдавай мне маленького Мерра, а этого забирай в Клан и лечи!.. Тогда Мурр снова чуть не бросился на Таммуза, подобно тому как это было почти тридцать лет назад; но всё же взял себя в руки и уехал.
Моррок и Мурр были очень разными по складу с самого детства. Как ни забавно, старшим братом в двойне был именно Мурр - он родился первым, и имя "Моррок" было заготовлено для него, но по ошибке на специальной наклейке, которую пришлёпнули на младенца кровью, оказалось написано "Мурр", так что имя "Моррок" досталось младшему, которого вообще-то собирались назвать "Меррόн" - это имя их отца, а имя "Моррок" носил какой-то более отдалённый и более значительный предок. Откуда взялось имя "Мурр", кто и почему его написал - так и осталось тайной. Официально братья назывались "Моррок и Меррόн", фактически - Мурр и Моррок, и Мурр был главнее, однако Моррок - солиднее, вес его в "приличном обществе" был выше чем у Мурра.
Когда близнецам было по два с половиной года, произошла достославная история с медведицей, надолго сделавшая братьев предметом обсуждения. Дети в какой-то момент оказались гуляющими одни, и когда родные спохватились и пошли их забирать, выяснилось, что они пребывают в обществе медведицы. Откуда взялась медведица - и, кстати, куда она делась потом - осталось неясным, но то ли она возилась с малышами, то ли малыши возились с ней: она валяла Моррока носом по траве, а Мурр сидел на ней верхом, заливаясь смехом, и тянул её за уши. Дед близнецов по матери, Мелáндр, снял с медведицы Мурра и вытащил из-под неё Моррока, медведица ретировалась в неизвестном направлении, а Меландр учинил детям осмотр и расспросил их, что с ними было. Моррок рассказал, что они сражались с медведицей, а Мурр - что они с ней играли. Меландр объявил родне, что предавать этих детей не следует - всё, что им необходимо, они уже получили. Меррόн, отец близнецов, был против и возражал, однако авторитет Меландра был слишком высок - Меландр и в молодые-то годы прославился необыкновенными деяниями, а к старости вообще почитался одним из судей Клана, едва ли не живым лáром - так что близнецов и правда оставили в покое, тем более что Меландр предусмотрительно дожил до их пяти лет, до истечения возраста предания этой породы. Моррок пережил тогда сильный ужас, даже одно время заикался, и в дальнейшем держался того, что, вступив с медведицей в неравный бой, был прав, ибо реально смотрит на вещи, а вот Мурр чудовищно, недопустимо легкомыслен - так что он, Моррок, должен нести перед Кланом ответственность и за себя, и за него. А Мурр вовсе ничего такого не считал, веселился сам и втягивал в свои озорные затеи брата; близнецы продолжали дружить и откровенничать друг с другом даже сделавшись взрослыми - хотя было уже вполне очевидно, что их воззрения на жизнь различаются радикально. Между прочим, рождены Мурр и Моррок под созвездием Великой Медведицы, однако приличествующего истолкования столь элегантному совпадению бытийственных знаков почему-то никто не дал.
В детские годы Моррок всерьёз собирался бороться со злодеями, со всей ответственностью относясь к исконным задачам Стражей; у него даже была специальная тетрадка, которая называлась "Злодеи всех времён и народов" - Моррок прилежно выписывал туда разнообразных злодеев из книжек, желая в дальнейшем распознавать типы злодеев при встречах. За злодеев, правда, он соглашался считать только тех, кто хотя бы разок сознавались в том, что лелеют злодейские замыслы, тех же, кто находил себя правильными, он в расчёт не брал. Мурр выражал по всему этому поводу большие сомнения - поди их разбери, мол, кто там злодеи, а кто нет!.. - но иногда пристрастия братьев на удивление совпадали. Разок они вместе придумали ужасно злодейскую парочку под названием "Гнусомор и Антимур", это были вооружённые до зубов противники Моррока и Мурра соответственно; в исходном варианте так именовались бытовые средства против насекомых, увиденные братьями в магазине хозяйственных товаров. Рассмотрев упаковки поближе и прочитав на "Гнусоморе" рекламную надпись "Убивает лучше, чем Антимур", маленькие Стражи пришли в экстаз и сочинили историю про надутого приморского шпиона, который упал со спутника и разговаривал на ломаном языке, коверкая слова и доказывая, что всё понимает лучше всех. Сей злодей разыскивал Гнусомора и Антимура, полагая их мастерами заплечных дел, ибо вышеприведённую надпись толковал как "Лучше смерть, чем попасть в лапы Антимура!" Общеизвестный факт, что приморцы разговаривают на том же самом бытовом, что и восточники, близнецам не мешал - тем более что приморские документы и вправду бывают напечатаны непривычным алфавитом, такая деталь в комических произведениях иной раз используется.
В нежной юности Моррок одновременно и гордился, что они с братом особенные, непреданные по слову самого Меландра - и втайне от всех терзался комплексом неполноценности, чувствуя необходимость постоянно доказывать, что они не хуже других, а лучше. Став взрослым, он отчасти успокоился, что с ним и впрямь считаются "солидные люди", но вместе с тем пришёл к выводу, что лично ему комфортнее было бы расти преданным, так что, желая детям блага, следует их предавать - без всякой мистики, а просто чтоб они были бы как все. Он никогда не считал, что убивать это хорошо, всегда прекрасно знал, что это плохо! - но, по-простому говоря, находил чью-то жизнь совсем недорогой ценой собственного комфорта. Он был уверен, что живёт по строгим принципам, что справедлив, что готов умереть за правое дело, лишь бы быть уверенным, что оно и в самом деле правое; убивая сына, он так и думал, что переживёт его очень ненадолго - что в самом скором времени погибнет как герой.
Генерал Аттис начал с того, что заявил: "Ну что, мол, господин Моррок, поговорим! Не думайте, что я буду сдирать с вас кожу - сами полезете из неё вон, когда пятки начнёт поджаривать адское пламя!" Примерно так оно и получилось. Аттис планомерно перебирал принципы Моррока, представления того о самом себе, и получалось, что всё, всё - одна сплошная ложь. Он часто начинал сеанс воздействия с вопроса: "Наверное, вы никогда не думали о том, что…" - и получалось, что Моррок до сей поры действительно всерьёз не думал ни об этом, ни о том, ни о сём… Он доказал Морроку, что сына тот убил исключительно затем, чтоб успокоить нервы - и это было далеко не самое чудовищное, хотя самое печальное и непоправимое. Аттис изводил его повторяющимся вопросом, а чем, собственно, Моррок отличается от слизняка или дождевого червя, которого давит по пути от крыльца к машине? - и заставлял его осознавать, что ничем, ничем, ничем, и что вообще на месте червяка может быть кто угодно: сын, брат, венчанный царь, Родоначальник, Иисус Христос… Осознавать, что он, бывший Меррон Моррок - ничтожнейшее существо, не только ныне всего лишённое, но и, по сути, никогда ничего не имевшее. Когда всё провернулось и легло, Моррок счастлив был руки Генералу целовать за любое положительное утверждение - ведь жить не имея опоры невозможно, а он выжил и хотел жить, несмотря на то, что объявил себя покойником. Он и взаправду одно время думал, что все умерли: сын умер, умер и он сам, вообще все, кого он видит, уже мертвы, в этом смысле можно не расстраиваться даже за столом предания, никто уже ничего не может потерять; и вместе с тем он дико обижался на весь свет - что все так обманули его, так подвели, отравили, втравили в смерть!.. Очень нескоро он обратил внимание на тех, кто был теперь с ним рядом, кто жалел его, старался облегчить его участь; зато когда уж обратил - увидел вдруг, что ему тоже есть кого жалеть, и стал жалеть, и получил большое утешение.
Забросив разделывание по "гееннским" прописям, Генерал оставил Моррока при себе и много времени и сил отдавал его лечению. Говаривал: "Ну что мне с тобой теперь делать, старина Моррок?!.." - лечил руками и при помощи питания, варил для него специальные оздоровительные каши, с протертыми овощами, с мясом, как младенцу или тяжело больному; Моррок и умилялся, и раздражался, особенно когда каши вусмерть надоели: Генерал был убеждён, что чёрным соль вредит, поэтому готовил без соли. У Моррока ужасно разболелось сердце, и Аттис убедил его вживить кардиостимулятор, такой же точно, как стоял у него самого; Генералу кардиостимулятор был вживлён после его "клановой смерти", когда он в самом деле чуть не распрощался с жизнью и пришёл в себя уже после операции. У кардиостимулятора было много плюсов и один увесистый минус - он давал эффект "внутреннего радио", голосов, которые как будто бы звонят по телефону, или поют песни, или дают дурацкие советы; Моррок то злился на эти фокусы, то ему делалось до слёз смешно - примерно как на самого Генерала. Аттис таскал Моррока на свои предания, отчасти в качестве трофея, отчасти искренне считая, что участие в любом случае полезно для здоровья; вообще таскал его с собой - и на ревизии, и на благотворительные мероприятия, чаще всего в какие-нибудь детские приюты. Моррок поражался, что Генерал и в самом деле любит детей, рад с ними возиться, делать подарки, изображать на утренниках серого волка - безо всякой корыстной подоплёки, просто так! - и недоумевал, а сам-то он почему никогда не думал о такой возможности? Ведь были деньги, были связи, сколько угодно приютов вокруг, помогай не хочу!..
Однажды они с Аттисом спасли щенка кинόида. Кто-то нажаловался на собачий питомник, и Генерал с Морроком рванули туда. Их водили то вместе, то поотдельности, при этом намекали Морроку, что вообще-то его место тут, в клетке!.. - Моррок держался с таким видом, будто ничего не понимает, и ему с тем же подтекстом показали собак, обречённых на смерть; над Морроком ли они втихую издевались, думая что безумец не заметит, или вообще чёрных ненавидели?.. Среди больных щенков он углядел здорового, возмутился, подозвал Аттиса. "Это неудачный кинόид, идиот!" - сказали местные, и Аттис грозно заявил: "А ну-ка поглядим, кто тут идиот, кого тут нужно усыплять!" Начал хватать и тискать всех собак по очереди, кого-то вылечил враз, про кого-то сказал - глупости, лечите, это лечится! - а щенка киноида взял на свою громадную ладонь, схватил за подбородок - тот, балуясь, закатил глаза и вывесил язык, а Генерал обрадовался, расшумелся: "Ага, мол, вы подсунули мне дохлую собаку! У вас тут дохлые собаки вместе с живыми валяются, позор, а если бы так было в больнице!.." Щенок бойко спрыгнул у Генерала с рук и куснул за ногу кого-то из врачей; Аттис и Моррок хором заявили, что вот - щенок не идиот, он знает, кого тут кусать!.. - и, уезжая, пригрозили что назавтра же пришлют проверить, всё ли хорошо. Потом и вправду отрядили человека, и тот вернулся с сообщением, что там зоологи с ума сходят: ихние доходяжные собаки вылечились, а щенок киноида из идиота превратился в вундеркинда. Моррок тогда подумал - э, мол, да они здорового малыша сгубить хотели! - но потом понял, что это Генерал шунтировал щенка, как иной раз бывает с человеческими слабоумными детьми.
Порою Моррок вспоминал момент, пережитый во дни, когда Аттис занимался его разрушением. Однажды он проснулся в тишине и покое, его никуда не забирали, не вели; его пронзило чувство смертности - скоро, очень скоро он умрёт, ещё и осень не минует, может быть вообще сегодня или завтра; печаль по сыну - что больше он его не увидит; печаль по всем, острая жалость - что все смертны, всем предстоит умереть!.. Хрупкость жизни, бренность, щемящая нежность… - хотелось прижаться ко всем и ко всему на свете, всех обнять… При этом стало так неважно то, о чём они с Аттисом говорят, о чём так изнурительно и страшно спорят - по сравнению со общей смертностью это не стоило ровным счётом ничего. Если бы Моррок удержался тогда в этой жалости, в этой нежности! - плевать бы ему стало на гееннские методики и, может быть, всё раньше уложилось бы по-новому. Однако он не устоял, втянулся в следующий виток спора об амбициях, и в результате пришёл к тому же самому сильно спустя. Пришёл, когда наконец-то сблизился с теми, кто жил с ним бок о бок - поломанными и измученными, как он сам, но вместе с тем ещё имеющими в себе жизнь, умеющими эту жизнь дарить и принимать дары; пришёл, когда сумел понять, что не безопасность есть мерило бытия, а искренность.
Пришёл, когда научился играть с медведицей.
**********************************
Окончание - вот здесь.
**********************************
6. Под небом голубым есть Город Золотой
Нет, всё-таки Атрей не был Нектарием, маленьким Неком, сыном Гервеса - хотя эти двое юношей несомненно связаны незримыми нитями судеб. Какие парки сплетали их нити в косицы, сводя и разводя, какие бесстрастные пряхи?.. Сие нам неведомо, но родились они практически одновременно, росли в одни и те же годы в ненамного различающихся приморских кацетах, и даже Приморье покинули приблизительно в одну и ту же пору, только Нек попозже, чем Атрей, и если Атрей попал прямиком на Восток - то Нек успел сперва пожить на Западе, что, впрочем, и естественно, ведь корни его там. Нек тоже носил кольца, только не три, а два, одно на левой, другое на правой; одно назойливо жмёт, другое слегка болтается… - не Нековы ли кольца вымотали душу бедному Секунду?.. - Нек поспешил снять их, как только получил такую возможность. В отличие от Атрея, Нек не томился ни по Родине, ни по справедливости; как и Атрей, Нек был "плохим мальчишкой" - однако не на принцип, а точней даже, на принцип, только принцип этот был чуточку другой. В дополнение к надёжному как скала "не верь, не бойся, не проси" присовокуплялось кое-что мелкое, но как чесотка неотвязное - "и всегда помни свою выгоду, а то будешь сам дурак, сам!"
Линия жизни Атрея, если рассматривать её путь в сторону рождения, уходит в причудливый клубок генеалогических связей семейства Веро; линия жизни Нека, если направить взгляд в сторону смерти, впадает в широко раскинувшиеся пределы Генерала Аттиса. Нек погиб, не справившись с лавированием между контрразведкой и мафией, и к смерти его был причастен некто Рустáм, тогда ещё молодой практикант, позже - один из ближайших порученцев Генерала, а произошло это несколько лет спустя гибели Атрея и вместе с тем незадолго до гибели Мин Моррока. Однако лучше по порядку.
Предание Мерресса было совершено на нижней границе положенного его породе возраста, однако наследник семейства Морроков запомнил всё весьма отчётливо и сделал для себя не менее ясные выводы. Родители не слишком много внимания уделили подготовке сына к этому событию - им было не до него - так что маленький Мерр понимал всё в самом общем смысле и вынужден был ориентироваться по ходу дела. Происходящее за столом всю дорогу вызывало у него отчасти недоумение, отчасти содрогание: залог, Атрей, вёл себя столь гротескно, как будто бы ему было поручено разыграть перед Мерресом нравоучительную сценку. Он непрерывно ругался, по большей части такими словами, которые запрещается употреблять даже детям сервов; тётя Бруттúлия невозмутимо делала ему замечания, а когда она увела его в отдельную комнату и кто-то из присутствующих сказал: "Ох, никогда я ещё с таким нетерпением не ждал конца застолья!", маленький Мерр воодушевлённо подхватил: "Вот именно, и я тоже!" - и все, кроме отца, то есть Мин Моррока, громко засмеялись. Вернувшись вместе с тётей Бруттой, залог застрял в дверях, набычившись; тётя Брутта поманила его, и он тяжело плюхнулся в кресло, не так, как полагается в гостях, а вызывающе некрасиво, и начал есть, как будто демонстрируя всё то, чего нельзя: вульгарно чавкая и грубо двигая локтями, чтоб подтащить к себе поближе общие блюда, хватая всё подряд руками и оставляя жирные пятна на бокалах. Поев с тарелки, он отшвыривал её на пол прямо со всей оставшейся едой, после чего немедленно переходил к следующей. Проклятий он уже не изрыгал, поскольку рот у него был набит, однако нечленораздельными звуками и непристойными жестами демонстрировал присутствующим своё уничижительное отношение. Когда Мин Моррок приблизился, чтоб по обычаю плеснуть на него кровью из специальной чашки, залог ухитрился вдарить по донцу чашки, облив кровью не только Мин Моррока, но и Моррока-старшего, после чего учинил безобразную потасовку. Дед, отец, дядя Юви и Атрей катались по полу клубком, покуда тётя Брутта со словами "побаловались, и будет!" не накинула на голову залога большую салфетку, после чего его наконец схватили, привязали к станине и начали процедуру. Салфетка лежала на полу возле его ног и постепенно намокала в крови; Мерр не в силах был оторвать от неё глаз. Странные кольца на руках залога и то не так врезались в его память, как эта салфетка.
Потом, после всего, Мерр несколько дней со всех сторон обдумывал тот вывод, который он сформулировал в результате предания. Взятый в залоги юноша не слушался и плохо себя вёл, он ругался запретными словами и бросал еду на пол, он не уважал отца, хозяина дома, он подрался с гостями, с дядей и с дедушкой - и поэтому его разрезали на куски и съели. Мерра кормили его сердцем и купали в его крови, чтобы Мерр осознал, что это - непреложный закон Клана: если ты не будешь слушаться старших, будешь непокорен и невежлив - тебя разрежут на куски и съедят.
Некоторое время спустя, продолжая осмыслять воспринятое и отрешённо ужасаться собственной участи, Мерр задал родителям вопрос: сколько времени нужно не слушаться и нарушать правила, чтобы таким же образом обошлись, например, с ним, с Меррессом? Родители остолбенели, некоторое время беспомощно смотрели друг на друга, а потом начали бессвязно возражать. Во-первых, сказали они, с сынами Клана так не поступают, нет!.. Во-вторых, ты же не один, мы за тебя заступимся!.. И в-третьих, наконец - ведь ты же умный, послушный, хороший мальчик, тебе такое не грозит, нет, не грозит!.. Тогда Мерр принял все эти аргументы всерьёз и успокоился, потому что ему очень хотелось надёжности и утешения, однако после жуткого исчезновения родителей былые страхи двинулись в атаку с новой силой. Мерр для себя решил, что все не соответствующие клановым понятиям мысли и чувства следует как можно скорее заменять на кланово пригодные, чтобы на уровне действий несовпадения с правилами хорошего тона в Клане не возникало заведомо; по мере жизни подспудное напряжение росло и в конечном итоге принесло свои плоды - однако это уже совсем другая история.
Куда и зачем полетели родители, Мерресс не знал; не понимал он и того, что его велено было взять с собой и что мать, Кассандра, чуя беду, в последний момент сумела спрятать спящего ребёнка так, чтобы он был найден лишь после их отбытия. Отправились в безумный полёт и попали в плен лишь взрослые, обе супружеские пары: Моррок-старший с Леддой и Мин Моррок с Сандрой. После рождения Мерресса эти две пары проводили много времени вместе - в гостях друг у друга и на общей даче, устраивали праздники, пикники, лыжные прогулки… Жизнь протекала мирно, хотя мучительные вопросы кланового бытия по-прежнему оставались без ответа. Когда Моррок-старший начал получать непонятным путём поступающие письма от якобы пребывающих в загадочном Золотом Городе родственников с приглашением приехать в гости всем семейством, взволновались обе пары. Хотелось сразу многого - и убедиться, что близкие родичи в самом деле живы-здоровы, и посмотреть на образцы нового устройства жизни и быта, и поучить одичавших в отдалении от Клана сродников уму-разуму; последнего, разумеется, жаждал Моррок-старший, Мин Моррок же, напротив, надеялся на поддержку - а ну как они там сумели наладить жизнь без преданий, как в Серебряном Городе, а то и лучше?.. Сандру, как обычно, переполняли предвúдения - они касались и смерти, и любви, и освобождения, и потомства; было очень страшно, однако отказываться от путешествия не хотела и она, вот только сына предпочла втихомолку вывести из игры. Что думала и чувствовала Ледда, сказать трудно, но судя по тому, что при начале последующих пертурбаций она в два счёта лишилась рассудка, состояние перед полётом у неё было не самое благоприятное.
Самолёт Морроков был посажен весьма странным образом - "при помощи особой магии", как было сказано потом. Всех четверых вывели, не дав оказать сопротивление, при этом было объявлено, что они-де арестованы контрразведкой. Женщин увезли сразу же, но и сына с отцом тоже в два счёта разделили, так что переговоры с каждым велись по отдельности. Генерал Аттис вступил с ними в общение практически сразу - старался произвести впечатление великого и могущественного, убеждал вступить в альянс, чтобы склонить на его сторону весь Клан. Очень быстро зашла речь о Меррессе: почему Морроки не взяли с собою ребёнка, хотя в письмах их об этом просили?.. О Золотом Городе говорилось всё время разное - то "его не существует, я его сам выдумал!", то "я отпущу вас лететь дальше в Золотой Город, если вы согласитесь взять меня с собой". Выполнить первое же требование пленников, то есть свести их снова вместе, Генерал не соглашался, поэтому Мин Моррок принял решение от переговоров отказаться, перестал вступать в общение и объявил голодовку. Мин Моррок всерьёз опасался, что Генерал ведёт столь коварную политику, что любое согласие с ним, пусть даже малозначительное или формальное, может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Через некоторое время Генерал уступил и разрешил отцу и сыну пожить вместе; их поселили в пустующем пригородном замке, где они провели четыре дня. Непосредственно над душой у них никто не стоял, так что Морроки бродили по всему замку, обсуждая ситуацию и горячо споря. Моррок-старший убеждал сына, что нужно держаться иной тактики: во всём подыгрывать Генералу, может быть даже согласиться стать орудиями его воли в Клане, после чего исхитриться и из-под его власти выйти; вот ведь, Моррок-старший именно что льстит Генералу, выражает ему восхищение, и в результате они получили встречу!.. Мин Моррок полагал, что это чушь - такого сильного врага на его собственном поле не обыграть, тем более что женщины в любом случае остаются тут заложницами. Ему вообще не очень нравилось взвинченное состояние отца, хотя ничего принципиально нового в этом плане он не находил, однако он считал, что в крайнем случае пусть Моррок-старший поступает как ему кажется более правильным - ну а уж сам он будет вести себя сообразно своим понятиям. В конце концов, все взрослые, каждый имеет право решать сам за себя. В течение последнего дня Моррок-старший начал всё чаще и всё более истерически повторять: "ох, не нравится мне твоя позиция! ты не гибок, ты не выдержишь так долго - сломаешься, я за тебя боюсь!.." Устав от отцовского занудства, Мин Моррок в какой-то момент с раздражением ответил: "ну и что ты можешь с этим сделать?!.." - отвернулся и отошёл, а когда услышал за спиной странные звуки и обернулся, было поздно: отец двигался к нему с перекошенным лицом и нацеленным ружьём в руках. Это было старинное охотничье ружьё, несколько лет провисевшее на стене среди прочего раритетного вооружения - как какой-нибудь театральный реквизит, с самого первого действия первого акта жадно томящийся в предвкушении последнего.
Тема Золотого Города волновала Таммуза-Аттиса с тех давних пор, когда он ещё не был владыкой контрразведки и даже не покинул ещё Клан, но уже было ясно, что надежды на благосклонность хозяев Серебряного Города, Тéрры Аргéнты великого Марса, у него нет. Желая завоевать признание неприступных аргентинцев, Таммуз-Аттис похитил последнюю невесту вымирающего города, Стéллу Аргéнту, однако договориться с воспитателями девушки по-хорошему так и не сумел. Благословение от своих старших на брак с Аттисом Стелла получила, подтвердив, что никаких обид не понесла и своего похитителя вправду любит, но отношений между ними и Генералом это не улучшило: в их понимании Стелла была права, а Таммуз-Аттис, хоть он и зять - нет. Личные отношения между супругами строились своим чередом, а политические планы Генерала - своим, и раз Серебряный Город отказывался признавать его законным наследником, то не оставалось ничего иного, как делать ставку на образ Золотого, тем более, что Золотой Город от самого начала был миражом, иллюзией, мечтой - что позволяло использовать его как трамплин для весьма разнообразных затей. "Нарисуй себе напротив Серебряного Города Золотой и коронуйся там!" - такое Генерал неоднократно слышал ещё от грифона Ундра, учившего его искусству мысленно создавать миры и страны, воображением проникая в тайны иных вселенных. В течение всей жизни Аттис пользовался образом Золотого Города очень по-разному, не только в политических интригах и коварства ради, но ради искусства и даже просто в игре: бывали дни, когда он вместе с ближайшими, с теми, кто разделял его любовь к мысленным странствиям, погружался в виртуальные приключения, где джунгли Омбры, Белое Нагорье, Терра Аргента и Золотой Город создавали идеально волнующий фон для развиваемого общими силами сюжета. Записи этих игр могли впоследствии использоваться в фильмах, художественных или документальных, фальсифицированных - качество этих записей было весьма пристойное.
Заполучить ребёнка из семьи Хранителей Лунной Рощи Генерал стремился тоже не из одних лишь политических соображений: тут работали очень серьёзные личные причины. Некогда Аттис пережил близ Лунной Рощи глубоко потрясшее его видéние, которое одарило его возможностью принять участие в похоронах своего сына-первенца, в смерти коего он был виноват и не мог простить ни себя самого, ни его мать. Образ Первенца, коему он приписывал все мыслимые и немыслимые достоинства, сопровождал Таммуза-Аттиса всю жизнь: Генерал сравнивал с ним прочих сыновей, разумеется, не в их пользу; надеялся в каждом следующем сыне увидеть хотя бы отблеск Первенца; вынуждал подвластных или любящих его грифонов изображать ему сей светлый идеал и временами впадал от этого буквально в наркотическую зависимость. Видение близ Лунной Рощи он воспринимал как обещание, обетование того, что Роща рано или поздно принесёт ему дитя, в котором Первенец всё равно что воплотится вновь - поэтому время от времени судорожно хватался то за одного, то за другого мальчика из хранительского семейства, стремился наложить руку на больших и маленьких, усыновить, приманить, ввести в ближайший круг, вовлечь в свои дела… Чаще всего юноши оказывались неспособны перенести ужас пребывания подле того, кто заливал кровью столы, не считая голов - отчаивались, гибли, ломались, теряли себя; Генерал отчаянно страдал и высматривал следующих.
Весть об убийстве Морроком-старшим сына ввергла Генерала в ледяную, жуткую, нечеловеческую ярость. Надеждам на легитимное знакомство с юным Меррессом пришёл конец, тем более что обе женщины, и Ледда, и Кассандра, в первые же дни плена вышли из игры и вскоре умерли; после гибели Мин Моррока остался лишь ни за каким хреном более не нужный Моррок-старший, убогий самовлюблённый зануда, спесивый радетель благопристойности и порядка, воплощение всего того, что Аттис так ненавидел в отвергнутом и отвергнувшем его Клане. В утоление жажды отмщения, в возмещение себе морального ущерба Генерал принял решение раскатать Моррока по брёвнышку - испытать на нём методики психического воздействия, которые, как любил говаривать сам Генерал, были получены им "непосредственно из ада". Аттис решительно и рьяно взялся за дело, и вскорости его присные получили возможность наблюдать Моррока-старшего в весьма своеобразном виде: он то впадал в молчаливый ступор, часами не реагируя на приходящих, то заливался день-деньской слезами, то разговаривал бессвязно сам с собой… Сын Генерала Рáдий, неволей служивший при отце пыточных дел мастером, в ужасе спрашивал, не замечая на пленнике никаких специфических следов: "Что ты с ним делаешь и как?" - "Я его ломаю, чересчур любопытный строптивец! - отвечал Аттис с раздражением. - А как именно - узнаешь, когда я соберусь ломать тебя самого!.." Наконец Генерал оставил Моррока-старшего в покое; какое-то время несчастный лишь ел и спал, а после перешёл в активное состояние и начал общаться со всеми подряд. То, что получилось на выходе, Аттис назвал "выделанной шкурой Моррока" - и было абсолютно очевидно, что результат эксперимента ему ни капельки не понравился.
Моррок выглядел полным идиотом, в лучшем случае - клоуном, шутом; он держал себя так, будто он здесь натурально царственный гость радушного хозяина, расточал на каждом шагу цветистые, неудержимые похвалы в адрес Генерала и при этом делал всё невпопад. Когда Аттис брал его с собой за стол предания, Моррок-старший вёл себя чопорно и вместе с тем разнузданно, так, как если бы вообще не понимал, где он находится, чем производил на завсегдатаев генеральских застолий тягостное впечатление - и это при том, что вообще-то у Генерала принято было совершать жертвы, мягко говоря, несколько иным образом, чем в Клане, так что всегдашние "собутыльники" Генерала были привычны к довольно-таки жутким оргиям. Перед общими знакомыми, которые были не в курсе истинного положения вещей, Аттис держался того, что Моррок-старший в результате авиакатастрофы потерял семью и малость свихнулся, так что покамест живёт тут с целью психической реабилитации, ну а когда поправится - если поправится - Генерал его, конечно же, отпустит обратно в Клан. Но не раньше, чем он поправится, никак не раньше!..
Единственный, кому Генерал едва не отдал Моррока-старшего, правда, отнюдь не задаром, был брат-близнец пострадавшего, Мурр; причина, по всей видимости, была в том, что Мурра Таммуз-Аттис панически, истерически боялся - в своё время у них были пересечения, дорого вставшие обоим. С помощью одного из близких Мурр сумел выяснить, где искать брата, и нагрянул к Таммузу прямиком в контрразведку. Генерал закатил гостю шикарный приём - были даже кое-какие общие знакомые, перед которыми Аттис называл Мурра Морроком, однако Мурр не возражал, ибо официальное клановое имя его именно Моррок, так уж получилось - после чего прямо заявил Мурру, что готов произвести сделку: отдаёт Моррока-старшего в обмен на маленького Мерра. Никаких условий, холодно возразил Мурр, отниму всё равно, чего бы это ни стоило!.. Тогда Генерал устроил Моррокам встречу - мол, посмотри сам, стоит ли бросать на карту всё что есть ради того, кому уже не нужно ничего!.. Моррок-старший долго не узнавал брата, принимая его то за покойного отца, то за покойного сына; нёс околесицу про лáров - клановых предков - мол, в Клане есть правильные лáры и неправильные, надо отделить неправильных от правильных… - а под конец и вовсе попытался застрелить Мурра из ружья - серьёзно ли, шутя ли?.. - тут к ним вошёл Таммуз, ружьё забрал и Моррока увёл. Сказал Мурру - мол, ну как? меняемся по-хорошему - отдавай мне маленького Мерра, а этого забирай в Клан и лечи!.. Тогда Мурр снова чуть не бросился на Таммуза, подобно тому как это было почти тридцать лет назад; но всё же взял себя в руки и уехал.
Моррок и Мурр были очень разными по складу с самого детства. Как ни забавно, старшим братом в двойне был именно Мурр - он родился первым, и имя "Моррок" было заготовлено для него, но по ошибке на специальной наклейке, которую пришлёпнули на младенца кровью, оказалось написано "Мурр", так что имя "Моррок" досталось младшему, которого вообще-то собирались назвать "Меррόн" - это имя их отца, а имя "Моррок" носил какой-то более отдалённый и более значительный предок. Откуда взялось имя "Мурр", кто и почему его написал - так и осталось тайной. Официально братья назывались "Моррок и Меррόн", фактически - Мурр и Моррок, и Мурр был главнее, однако Моррок - солиднее, вес его в "приличном обществе" был выше чем у Мурра.
Когда близнецам было по два с половиной года, произошла достославная история с медведицей, надолго сделавшая братьев предметом обсуждения. Дети в какой-то момент оказались гуляющими одни, и когда родные спохватились и пошли их забирать, выяснилось, что они пребывают в обществе медведицы. Откуда взялась медведица - и, кстати, куда она делась потом - осталось неясным, но то ли она возилась с малышами, то ли малыши возились с ней: она валяла Моррока носом по траве, а Мурр сидел на ней верхом, заливаясь смехом, и тянул её за уши. Дед близнецов по матери, Мелáндр, снял с медведицы Мурра и вытащил из-под неё Моррока, медведица ретировалась в неизвестном направлении, а Меландр учинил детям осмотр и расспросил их, что с ними было. Моррок рассказал, что они сражались с медведицей, а Мурр - что они с ней играли. Меландр объявил родне, что предавать этих детей не следует - всё, что им необходимо, они уже получили. Меррόн, отец близнецов, был против и возражал, однако авторитет Меландра был слишком высок - Меландр и в молодые-то годы прославился необыкновенными деяниями, а к старости вообще почитался одним из судей Клана, едва ли не живым лáром - так что близнецов и правда оставили в покое, тем более что Меландр предусмотрительно дожил до их пяти лет, до истечения возраста предания этой породы. Моррок пережил тогда сильный ужас, даже одно время заикался, и в дальнейшем держался того, что, вступив с медведицей в неравный бой, был прав, ибо реально смотрит на вещи, а вот Мурр чудовищно, недопустимо легкомыслен - так что он, Моррок, должен нести перед Кланом ответственность и за себя, и за него. А Мурр вовсе ничего такого не считал, веселился сам и втягивал в свои озорные затеи брата; близнецы продолжали дружить и откровенничать друг с другом даже сделавшись взрослыми - хотя было уже вполне очевидно, что их воззрения на жизнь различаются радикально. Между прочим, рождены Мурр и Моррок под созвездием Великой Медведицы, однако приличествующего истолкования столь элегантному совпадению бытийственных знаков почему-то никто не дал.
В детские годы Моррок всерьёз собирался бороться со злодеями, со всей ответственностью относясь к исконным задачам Стражей; у него даже была специальная тетрадка, которая называлась "Злодеи всех времён и народов" - Моррок прилежно выписывал туда разнообразных злодеев из книжек, желая в дальнейшем распознавать типы злодеев при встречах. За злодеев, правда, он соглашался считать только тех, кто хотя бы разок сознавались в том, что лелеют злодейские замыслы, тех же, кто находил себя правильными, он в расчёт не брал. Мурр выражал по всему этому поводу большие сомнения - поди их разбери, мол, кто там злодеи, а кто нет!.. - но иногда пристрастия братьев на удивление совпадали. Разок они вместе придумали ужасно злодейскую парочку под названием "Гнусомор и Антимур", это были вооружённые до зубов противники Моррока и Мурра соответственно; в исходном варианте так именовались бытовые средства против насекомых, увиденные братьями в магазине хозяйственных товаров. Рассмотрев упаковки поближе и прочитав на "Гнусоморе" рекламную надпись "Убивает лучше, чем Антимур", маленькие Стражи пришли в экстаз и сочинили историю про надутого приморского шпиона, который упал со спутника и разговаривал на ломаном языке, коверкая слова и доказывая, что всё понимает лучше всех. Сей злодей разыскивал Гнусомора и Антимура, полагая их мастерами заплечных дел, ибо вышеприведённую надпись толковал как "Лучше смерть, чем попасть в лапы Антимура!" Общеизвестный факт, что приморцы разговаривают на том же самом бытовом, что и восточники, близнецам не мешал - тем более что приморские документы и вправду бывают напечатаны непривычным алфавитом, такая деталь в комических произведениях иной раз используется.
В нежной юности Моррок одновременно и гордился, что они с братом особенные, непреданные по слову самого Меландра - и втайне от всех терзался комплексом неполноценности, чувствуя необходимость постоянно доказывать, что они не хуже других, а лучше. Став взрослым, он отчасти успокоился, что с ним и впрямь считаются "солидные люди", но вместе с тем пришёл к выводу, что лично ему комфортнее было бы расти преданным, так что, желая детям блага, следует их предавать - без всякой мистики, а просто чтоб они были бы как все. Он никогда не считал, что убивать это хорошо, всегда прекрасно знал, что это плохо! - но, по-простому говоря, находил чью-то жизнь совсем недорогой ценой собственного комфорта. Он был уверен, что живёт по строгим принципам, что справедлив, что готов умереть за правое дело, лишь бы быть уверенным, что оно и в самом деле правое; убивая сына, он так и думал, что переживёт его очень ненадолго - что в самом скором времени погибнет как герой.
Генерал Аттис начал с того, что заявил: "Ну что, мол, господин Моррок, поговорим! Не думайте, что я буду сдирать с вас кожу - сами полезете из неё вон, когда пятки начнёт поджаривать адское пламя!" Примерно так оно и получилось. Аттис планомерно перебирал принципы Моррока, представления того о самом себе, и получалось, что всё, всё - одна сплошная ложь. Он часто начинал сеанс воздействия с вопроса: "Наверное, вы никогда не думали о том, что…" - и получалось, что Моррок до сей поры действительно всерьёз не думал ни об этом, ни о том, ни о сём… Он доказал Морроку, что сына тот убил исключительно затем, чтоб успокоить нервы - и это было далеко не самое чудовищное, хотя самое печальное и непоправимое. Аттис изводил его повторяющимся вопросом, а чем, собственно, Моррок отличается от слизняка или дождевого червя, которого давит по пути от крыльца к машине? - и заставлял его осознавать, что ничем, ничем, ничем, и что вообще на месте червяка может быть кто угодно: сын, брат, венчанный царь, Родоначальник, Иисус Христос… Осознавать, что он, бывший Меррон Моррок - ничтожнейшее существо, не только ныне всего лишённое, но и, по сути, никогда ничего не имевшее. Когда всё провернулось и легло, Моррок счастлив был руки Генералу целовать за любое положительное утверждение - ведь жить не имея опоры невозможно, а он выжил и хотел жить, несмотря на то, что объявил себя покойником. Он и взаправду одно время думал, что все умерли: сын умер, умер и он сам, вообще все, кого он видит, уже мертвы, в этом смысле можно не расстраиваться даже за столом предания, никто уже ничего не может потерять; и вместе с тем он дико обижался на весь свет - что все так обманули его, так подвели, отравили, втравили в смерть!.. Очень нескоро он обратил внимание на тех, кто был теперь с ним рядом, кто жалел его, старался облегчить его участь; зато когда уж обратил - увидел вдруг, что ему тоже есть кого жалеть, и стал жалеть, и получил большое утешение.
Забросив разделывание по "гееннским" прописям, Генерал оставил Моррока при себе и много времени и сил отдавал его лечению. Говаривал: "Ну что мне с тобой теперь делать, старина Моррок?!.." - лечил руками и при помощи питания, варил для него специальные оздоровительные каши, с протертыми овощами, с мясом, как младенцу или тяжело больному; Моррок и умилялся, и раздражался, особенно когда каши вусмерть надоели: Генерал был убеждён, что чёрным соль вредит, поэтому готовил без соли. У Моррока ужасно разболелось сердце, и Аттис убедил его вживить кардиостимулятор, такой же точно, как стоял у него самого; Генералу кардиостимулятор был вживлён после его "клановой смерти", когда он в самом деле чуть не распрощался с жизнью и пришёл в себя уже после операции. У кардиостимулятора было много плюсов и один увесистый минус - он давал эффект "внутреннего радио", голосов, которые как будто бы звонят по телефону, или поют песни, или дают дурацкие советы; Моррок то злился на эти фокусы, то ему делалось до слёз смешно - примерно как на самого Генерала. Аттис таскал Моррока на свои предания, отчасти в качестве трофея, отчасти искренне считая, что участие в любом случае полезно для здоровья; вообще таскал его с собой - и на ревизии, и на благотворительные мероприятия, чаще всего в какие-нибудь детские приюты. Моррок поражался, что Генерал и в самом деле любит детей, рад с ними возиться, делать подарки, изображать на утренниках серого волка - безо всякой корыстной подоплёки, просто так! - и недоумевал, а сам-то он почему никогда не думал о такой возможности? Ведь были деньги, были связи, сколько угодно приютов вокруг, помогай не хочу!..
Однажды они с Аттисом спасли щенка кинόида. Кто-то нажаловался на собачий питомник, и Генерал с Морроком рванули туда. Их водили то вместе, то поотдельности, при этом намекали Морроку, что вообще-то его место тут, в клетке!.. - Моррок держался с таким видом, будто ничего не понимает, и ему с тем же подтекстом показали собак, обречённых на смерть; над Морроком ли они втихую издевались, думая что безумец не заметит, или вообще чёрных ненавидели?.. Среди больных щенков он углядел здорового, возмутился, подозвал Аттиса. "Это неудачный кинόид, идиот!" - сказали местные, и Аттис грозно заявил: "А ну-ка поглядим, кто тут идиот, кого тут нужно усыплять!" Начал хватать и тискать всех собак по очереди, кого-то вылечил враз, про кого-то сказал - глупости, лечите, это лечится! - а щенка киноида взял на свою громадную ладонь, схватил за подбородок - тот, балуясь, закатил глаза и вывесил язык, а Генерал обрадовался, расшумелся: "Ага, мол, вы подсунули мне дохлую собаку! У вас тут дохлые собаки вместе с живыми валяются, позор, а если бы так было в больнице!.." Щенок бойко спрыгнул у Генерала с рук и куснул за ногу кого-то из врачей; Аттис и Моррок хором заявили, что вот - щенок не идиот, он знает, кого тут кусать!.. - и, уезжая, пригрозили что назавтра же пришлют проверить, всё ли хорошо. Потом и вправду отрядили человека, и тот вернулся с сообщением, что там зоологи с ума сходят: ихние доходяжные собаки вылечились, а щенок киноида из идиота превратился в вундеркинда. Моррок тогда подумал - э, мол, да они здорового малыша сгубить хотели! - но потом понял, что это Генерал шунтировал щенка, как иной раз бывает с человеческими слабоумными детьми.
Порою Моррок вспоминал момент, пережитый во дни, когда Аттис занимался его разрушением. Однажды он проснулся в тишине и покое, его никуда не забирали, не вели; его пронзило чувство смертности - скоро, очень скоро он умрёт, ещё и осень не минует, может быть вообще сегодня или завтра; печаль по сыну - что больше он его не увидит; печаль по всем, острая жалость - что все смертны, всем предстоит умереть!.. Хрупкость жизни, бренность, щемящая нежность… - хотелось прижаться ко всем и ко всему на свете, всех обнять… При этом стало так неважно то, о чём они с Аттисом говорят, о чём так изнурительно и страшно спорят - по сравнению со общей смертностью это не стоило ровным счётом ничего. Если бы Моррок удержался тогда в этой жалости, в этой нежности! - плевать бы ему стало на гееннские методики и, может быть, всё раньше уложилось бы по-новому. Однако он не устоял, втянулся в следующий виток спора об амбициях, и в результате пришёл к тому же самому сильно спустя. Пришёл, когда наконец-то сблизился с теми, кто жил с ним бок о бок - поломанными и измученными, как он сам, но вместе с тем ещё имеющими в себе жизнь, умеющими эту жизнь дарить и принимать дары; пришёл, когда сумел понять, что не безопасность есть мерило бытия, а искренность.
Пришёл, когда научился играть с медведицей.
**********************************
Окончание - вот здесь.