Катманду №10. В Патан
- Буду ли я счастлива в своем новом браке? - трепетно спрашивала какая-нибудь почтенных лет вдова и замирала в ожидании ответа.
- Да, будешь счастлива, если на рассвете не влетит в твое окно черный орел, - гласил ответ гадальщика. - Остерегайся также посуды, оскверненной мышами, никогда не пей и не ешь из нее.
И вдова удалялась, полная смутного страха перед черным орлом, тягостно поразившим ее воображение, и вовсе не думая о каких-то презренных мышах; между тем в них-то именно и крылась угроза ее семейному благополучию, что с готовностью растолковал бы ей гадальщик, если бы она пришла к нему с жалобами на неправильность его предсказаний.
Л. В. Соловьев, «Очарованный принц»
Накануне дня посещения последнего из дурбаров - Патанского, я лег спать недовольным. Интересная экскурсия в Сваямбунатх и обратно завершилась неудачным ужином в ресторане. В тот раз я решил сменить привычный Хеленас на что-то новое. Присмотренный ресторан располагался в приятном внутреннем дворике с балконной полугалереей вдоль второго этажа. Само по себе это заведение, возможно, было неплохим, но мой выбор блюда оказался трагически неудачным. Решив на сей раз попытать счастья в китайском разделе меню, я заказал свинину в ананасах. С тех пор мне точно известно, что сочетать мясо с ананасами и цитрусами нельзя ни при каких обстоятельствах. Яство получилось неимоверно гадким и тем запомнилось надолго. Оно материально воплотило в себе сразу несколько моих кулинарных фобий. Мясо было не жареным, а тушеным на сковороде, нарезанным некрупными кусками, жилистым и, что самое гнусное, хрящеватым. Ананасовые кубики также были выварены в мясной подливке, от чего они уподобились по консистенции испорченной квашеной капусте, а по вкусу мне даже сравнить их не с чем. В довершение всех бед, не меньше ананасов в блюдо было накрошено луку. В результате образовалась тошнотворная мешанина, несъедобная ни целиком, ни по частям, ибо ни единый ее ингридиент не вызывал желания взять его в рот. Не без труда выловив из варева несколько относительно съедобных кусков мяса, я, разочарованный и раздосадованный, отправился на покой в нумера.
***
Со своими походно-полевыми товарищами я по-прежнему находился в противофазе. Они побывали в Патане днем раньше и сегодня собирались в Сваямбунатх, тогда как у меня все было в точности наоборот.
Путь из Тамела в Патан неблизкий. Идти надо почти строго на юг, держась давно уже полюбившейся улицы Кантипат. Патан, некогда бывший самостоятельным столичным городом, находится в излучине реки Багмати, которая и отделяет его от собственно Катманду.
Всю дорогу почти до самой реки я ничего не фотографировал, ибо уже много раз хаживал по этим местам. Наконец пришло дивиться новым, невиданным ранее красотам. Одной из первых оказался храм с многосмысленным названием Калмочан, стоящий неподалеку от моста через Багмати.
Архитектурное родство этого небольшого храма с Тадж Махалом очевидно.При этом данное культовое сооружение посвящено вовсе не Аллаху, а Вишну и было возведено в середине XIX века.
Территория вокруг Калмочана была безлюдной, а сам храм оказался запертым. С двух сторон прихрамовый двор ограничен традиционным старинным непальским домом о двух этажах, похожим на особняк Кумари и многие другие старинные светские постройки Катманду. Правда, с тыльной стороны храма галерея первого этажа дома оказалась сильно испорчена проживающими в ней квартирантами. Как это часто бывает в Непале, население дома для улучшения своих бытовых условий широко применяло подручные материалы, каковыми в большинстве случаев оказывались различные отбросы. В результате некогда симпатичное строение превратилось в уродливый полуразрушенный вертеп.
С северной стороны храм прикрывает заросший овраг, через который перекинут мостик. Я, было, уже собрался из любопытства перейти овраг, когда на мостике с противоположной стороны возник грязный бомжеобразный старик. Вид у него был отталкивающий, так что я развернулся в обратную сторону.
Фотографируя храм с невысокого кирпичного парапета, оделяющего двор от тротуара улицы Трипура, я увидел двух молодых женщин с ребенком приблизительно двух лет. Мне сразу показалось, что эти особы принадлежат к зажитоному слою общества, поскольку одеты они были хоть и строго, но дорого и со вкусом, а их лица были весьма ухоженными и свежими (что особенно чувствовалось на контрасте с только что виденным бомжом). Ребенок же был облачен в новый, лоснящийся чистотой ярко красный зимний гарнитур из курточки, штанов и вязаной шапки. Обут он был в новенькие, идеально чистые светло-розовые ботиночки. К моему удивлению, увидев, что я смотрю в ее направлении, мама немедленно подхватила свое чадо, и ловко поставила его перед собой на парапет, дабы мне было удобнее фотографировать. Вторая женщина напротив, спряталась за спиной своей подруги, несколько подпортив фон снимка. Так я обзавелся первой постановочной фотографией двух с половиной непальских граждан. А удивительную и ничем не спровоцированную открытость и доброжелательность молодой мамаши к моей скромной персоне я поспешил объяснить своим неотразимым обаянием и пригожим обликом.
Покончив с, простигосподи, Калмочаном, я отправился на встречу с прекрасным. Ибо впереди, буквально за углом, меня ожидал мост через Багмати! Любой мост через любой водоем в Катманду - это всегда праздник и зрелище уровня самого изысканного дурбара.
Но на этом конкретном мосту меня постиг внезапный сюрприз в лице молодого дисконтного йога. Сей юный, но преданный идее шиваит, с утра обмундированный по всей форме и экипированный уставным котелком для сбора подаяния приметил меня первым и немедленно переориентировал мое внимание с красот моста и набережной на себя. Мальчишка очень хотел денег. На его горе, у меня уже был комплект изображений канонического садху из Пашупатинатха, оплаченный суммой, эквивалентной одному американскому доллару. И я не собирался отдавать еще один доллар какому-то недорослю, при том что сам я давно уже по бедности передвигаюсь по столице исключительно пешком и сибаритствую в ресторанах не чаще раза в сутки. Чтобы йогёнок отвязался, я предложил ему очень засаленную купюру в пять рупий (около двух рублей), которая давно уже лежала в кошельке, не находя себе применения, и по своей ветхости не годилась даже на сувенир. К моему удивлению, пионер сразу и без торга принял это коммерческое предложение и встал по стойке «смирно». Так я обзавелся еще несколькими постановочными портретами непальского типажа.
Должен заметить, что глядя в лицо молодому йогу с близкого расстояния, я не заметил на нем печати Духовности и глубокого богопочитания. Скорее он производил впечатление ряженного на карнавал подростка, недовольного доставшегося ему костюмом.
После расстрела юного старца я, наконец, сполна насладился вожделенными видами с нового моста. Мост этот оказался не простым, а с плотиной, по обе стороны которой река образовала широкие мелководные разливы.
Излишне говорить о том, что и здесь река оказалась сильно захламленной. А именно речной мусор, как я уже ранее подмечал, для некоторых катмандинцев служит источником многих важных ресурсов. Один такой добытчик как раз занимался своим скорбным промыслом в то время, когда я любовался красотами святого водоема. То был молодой парень, приблизительно ровестник юного йога. Закатав штаны до колен, он патрулировал акваторию метрах в ста от моста ниже по течению. Здесь разлив съеживался в русло обычной ширины, образуя порожистую локальную узость, идеальную для накопления сплавляющихся по воде твердых отходов. Обе руки старателя были заняты: в одной он держал большой белый мешок для полезной добычи, а в другой палку, играющую одновременно роли щупа и посоха. Напор воды был достаточно сильным, и на стреминах парню бывало нелегко сохранять равновесие. К тому же он был босым, так что ему приходилось тщательно выбирать место для каждого шага, дабы не наступить на что-либо неподходящее.
Но после апокалиптических купальщиков у Пашупатинатха очередной босой покоритель помойной стихии уже не потрясал воображение своим безрассудным героизмом. Завидев, что я его фотографирую, молодой старатель так энергично замахал мне палкой и мешком, что чуть не потерял равновесие и не рухнул в мутную пенную стремину. Чтобы не смущать его и не отвлекать от работы, я махнул ему рукой в ответ и переключил свое внимание на набережную.
За мостом началась длинная улица, ведущая в южном направлении. Почему-то именно здесь, на территории древнего Патана, у современных катмандинцев открылась безудержная страсть к бракосочетаниям. Вскоре мой путь пересекла небольшая, но пышная свадебная процессия в сопровождении духового оркестра. То был первый брачный прецедент, за которым последовали другие.
Вскоре я приметил в толпе одну старуху, по виду вполне пригодную в родные бабки юному старцу с моста. Помимо внешнего вида (ее оранжево-розовые одежды и обширная тичья роспись по лбу свидетельствовали о принадлежности к какой-то шиваитской монашеской общине), старуха вела себя именно так, как это присуще другим ее коллегам, ранее виденным мною. Она собирала подаяние, но не у прохожих, а в домах и уличных лавках.
Чтобы как можно удачнее сфотографировать столь колоритную особу, мне пришлось обогнать ее на несколько десятков метров и попытаться смешаться с толпой. Теперь старуху можно было исподтишка снимать с фронта, подгадывая момент кратковременного освобождения линии огня от табунов прохожих.
Несколько минут я двигался впереди бабки, норовя при этом не привлекать ее внимание. Было это непросто, поскольку не может не привлекать внимания человек, идущий преимущественно спиной вперед. Не говоря уже о том, что человек этот - иностранец с фотоаппаратом. Потом бабка нырнула в какую-то дверь, и мне пришлось искать засадную позицию, где было бы удобно ее ждать. Как я и предполагал, отутствовал объект недолго и уже вскоре он вернулся под мой прицел, что-то пряча в грудных складках своего немыслимого балахона. Медленно, сильно припадая на нездоровую ногу и опираясь на клюку, старуха двинулась прямо в моем направлении. Тут мне, наконец, удалось сделать ее крупноплановый портрет, ради которого и была затеяна эта фотоохота.
Покончив, наконец, с шиваитской старухой, я переключился на прекрасных дам и торговцев фруктами, но, как позднее выяснилось, не добился на этом пути заслуживающих упоминания успехов. Между тем улица расщепилась на две ветви, и карта подсказывала, что избрать из них следовало левую, ведущую на юго-восток.
***
Теперь я продвигался в самую сердцевину древнего Патана, известного также под названием Лалитпур. Город этот в лучшие времена завоевал славу столицы ремесленников и искусных мастеров. В подтверждение небеспочвенности такой завидной репутации большая часть лавок исторических кварталов специализировалась на торговле продукцией многочисленных традиционных промыслов невари. Характеризуя обобщенно, здесь, главным образом, продают недешевую хохлому и гжель. Когда до Дурбара было уже совсем недалеко, я заметил памятный с 2005 года стройный силуэт нетипично многоярусной пагоды, возвышающейся над крышами невысоких соседних домов. То был, конечно, знаменитый храм Кумбешвар - старейшая сохранившаяся пагода в Катманду постройки конца XIV века.
Шиваитский храм Кумбешвар выделяется из ряда аналогичных построек наличием пяти крыш против обычных двух-трех. Его демонстрация входит в стандартную экскурсионную программу осмотра Лалитпура, и поэтому я не мог миновать его два года назад. Правда, я не запомнил в тот раз его место положения, так что нынешняя встреча со старым знакомым оказалась хоть и приятной, но случайной.
Хоть Кумбешвар и не особенно велик, зато очень свят и почитаем. Сам он стоит во дворе в окружении пагод и всяких светских построек гораздо более позднего времени возведения. Среди них есть даже обычные жилые дома, населенные счастливцами, которым выпала удача жить практически как у Шивы за пазухой.
Но прежде чем войти во двор храма, рекомендуется обратить внимание на расположенный тут же, по другую сторону улочки интересный и необычный объект городской инфраструктуры Патана - публичный источник воды. Сооружение это, вероятно, старинное, но ввиду его исключительной важности для населения, поддерживамое в очень хорошем техническом состоянии, что необычно для Непала. Собой оно представляет отделанное кирпичом и бетонными плитами двухступенчатое углубление в земле площадью не менее двухсот квадратных метров и похоже на ложе бассейна. Вода подается по трем лоткам, торчащим из стенки нижней ступени. В центре пола нижней ступени установлен большой лингам, подтверждающий святость и шивоугодность источника. В момент моего появления у водопроводных лотков собралось человек пятнадцать. Все были заняты омовением и стиркой, в точности, как в том случае на КАДе по пути в Пашупатинатх. Узнать, откуда забирается эта вода и чище ли она речной, было бы любопытно, но не настолько, чтобы отвлекать этим вопросом туземцев от банно-прачечных процедур.
Во дворе при Кумбешваре опять царили тишь и покой. Еще в первый визит я почувствовал присутствие здесь собственного локального микроклимата, изолированного оградой от мирского влияния улицы. Казалось бы, древнейший и примечательнейший столичный храм обязательно должен быть окружен суетливой толчеей многочисленных праздных туристов и всяческих богомольцев. Но я всякий раз заставал это место сонным и полупустым.
При Кумбешваре постоянно обитает небольшое стадо жертвенных животных. Десяток шелудивых и грязных овец и коз, а также неучтенное количество кур живут прямо на мощеной тесаным камнем площади, отчего последняя извечно присыпана их засохшими экскрементами. Во время соответствующих праздников некоторых из них приносят в жертву. В промежутках между праздниками животные влачат самое скотское существование. Кто-то их подкармливает, но так, чтобы они только не подохли до времени, а больше никакого ухода эти будущие реинкарнафты не получают. По имеющимся сведениям, в праздники среди этих жалких, зловонных и изгрызенных блохами доходяг, производится отбор смертников-добровольцев. Жрецы находят желающих отбросить копыта во славу Шивы по поведенческим признакам. Сгонят коз в кучу и ждут, какая первой заблеет, взбрыкнет или почешется. При этом случайность данного действа и несвязанность оного с предстоящими торжествами категорически исключается. Равно как никто не испытывает сомнений в глубокой осознанности выбора животного. При таких же примерно обстоятельствах, по собственной воле окончила свои дни одна священная корова из Покхары.
Будучи единственным иностранцем на храмовом дворике, я чувствовал себя скованно. Фотографировать кого-либо исподтишка было совершенно невозможно, ибо на меня постоянно кто-то косился. В экспериментальном порядке я сделал снимок какой-то нищей бабки, обособленно сидящей почти в центре площади. Бабка в ответ просияла приветливой беззубой улыбкой и, не вставая, отвесила в мою сторону несколько поклонов. Почувствовав себя должником, я дал ей две десятирупиевые бумажки. Деньги бабка приняла с охотой, почтительно взяв их двумя руками. Такой вежливый и ненавязчивый способ запроса гонорара пришелся мне по сердцу и добавил положительных эмоций. Даже в весьма стесненном финансовом положении, мне совсем нетрудно, и даже приятно поблагодарить бедняка копеечкой, если только он не пытается вменить мне такую добровольную благодарность в долг.
Кроме нищей старухи вокруг храма расположилось несколько гадателей. В ожидании клиентов, они сидели по углам вдоль окружающих дворик стен, разложив перед собой на циновках всевозможные таинственные предметы и снадобья, остро необходимые в их многотрудном ремесле.
Чаще всего в их сети попадали женщины. Задача гадальщика в таких случаях, насколько можно было судить со стороны, заключалась в даче лестных матримониальных предсказаний. Жаждущие замужества молодые девицы с большим почтениям внимали гадальщиковым речам, внимательно следили за манипуляциями загадочными предметами и покорно подставляли чело под благословление красной тикой, служащей чем-то вроде гарантийного штампа, подтверждающего качество оказанных услуг.
Поначалу я совсем не обратил внимания на человека, сидящего слева от алтаря храма на платформе-основании пагоды, под сенью нижней, самой широкой крыши. Он казался мне одним из многих гадальщиков, хотя занимаемое им престижное место, очевидно, свидетельствовало о его куда более высоком статусе.
Ассортимент ритуальных принадлежностей этого человека также значительно превосходил разнообразием и богатством стандартный набор гадательных аксессуаров.
Как вскоре выяснилось, это был брахман.
Пока я неспешно осматривал пагоду с разных сторон, площадь быстро наполнялась народом. Обратив, наконец, внимание на произошедшие демографические изменения, я сразу почувствовал, что назревает какое-то необычное событие. Человек двадцать нарядно приодетых граждан сконцентрировалось вокруг служителя культа, который важно руководил их построением, широкими жестами указуя, кому и где стоять. Все еще не догадываясь о сути предстоящей церемонии, я начал потихоньку впитываться в набежавшую толпу, имея целью занять наиболее удобную для дальнейших наблюдений позицию. Публика не только не препятствовала мне, но даже кое-где добровольно уступала место. Пробившись в первый ряд зрителей, я оказался метрах в трех от брахмана, на самом виду у него. Но брахману было не до иностранных агентов, ибо в этот момент появились сами виновники торжества - жених и невеста. По этому косвенному признаку я предположил, что попал на свадьбу.
Невеста с первого взгляда мне очень понравилась. Без преувеличения и какой бы то ни было иронии готов утверждать, что это была одна из самых красивых женщин, среди виденных мной в Непале. Ей чрезвычайно шли и традиционное ярко-красное свадебное сари, и такого же цвета кисейная фата, и даже неумеренно-густой восточный макияж ее нисколько не портил. Жених на таком великолепном фоне смотрелся разочаровывающе неказисто.
Отвесив поклон брахману, брачующиеся заняли почетное место одесную оного, и церемония началась.
Если в невесте и было что-то несовершенное, то только легкий намек на рудиментарные усы. И то он был заметен исключительно в телеобъектив при пристальном разглядывании подробностей лица этой дивной особы, с расстояния чуть большего вытянутой руки.
Сделав пару групповых снимков, я примкнул к фотоаппарату телеобъектив чтобы как можно более детально рассмотреть и заснять участников ритуала (главным образом, невесты). Мне чудовищно повезло - я был в первом ряду, строго напротив брахмана и молодых. Это место по праву должны занимать ближайшие родственники, сердечнейшие друзья, или даже родители новобрачных, но волею случаю на нем оказался я - иностранец и совершенно чужой на этом празднике жизни человек. К счастью, моего присутствия никто как-будто не замечал. Я гремел затвором фотоаппарата, едва не цеплял невесту за нос телескопом объектива, а за моей спиной безропотно толкались приглашенные гости, воздевая над головами мыльнички, в надежде хоть что-то сфотографировать и себе на память. Но как мне ни было неловко и совестно, я, конечно, не мог упустить такую удачу и продолжал с оглушительным грохотом ковать железо у кассового окошка.
Между тем брахман последовательно исполнял все необходимые процедуры таинства. Вначале он зачитал длинный священный текст из специальной книги, внимая которому жених и невеста почему-то смущенно улыбались и потупляли взоры. Затем начались официальные поздравления. Первыми, как я понял, выступили родители молодых, за ними, согласно некоему неочевидному иерархическому порядку, следовали родственники и друзья. Поздравляющие кланялись брахману и новобрачным, произносили короткую речь, вручали жениху подарочный конверт, после чего брали из миски брахмана щепотку ярко алой тичьей каши и величественно наклеивали ее на лбы виновников торжества.
Каша эта на основе риса с какими-то особыми минералами, оказалась очень клейкой субстанцией. После второго-третьего поздравления на лбах жениха и невесты ее налипло не меньше столовой ложки с горкой.
Но, как ни липка была каша, а по достижении определенной критической массы и она начинала отклеиваться. Однако гостей собралось достаточно много и новые поздравляющие постоянно налепляли поверх отставших слоев все новые сгустки тики.
Конверты с деньгами жених принимал с поклоном обеими руками, и тут же передавал за спину, где их принимала, как можно было судить, его мать. Когда все поздравления были приняты, а конверты складированы в стопку, брахман вновь обратился к заклинаниям из своей книги.
Вместо обмена обручальными кольцами символическим завершением обряда стало повязывание брахманом на запястья жениха и невесты красных ниток.
В наступившей разрядке я, наконец, смог осмотреться по сторонам. Похоже, работа брахмана была закончена, и свадьба переходила в менее формальную стадию, приблизительно соответствующую фотографированию на фоне Медного Всадника, распитию шампанского с боем посуды и выпусканию голубей на Стрелке ВО. Тут я заметил, что в тенистой галерее позади храма сидит какая-то старуха и пристально, с неодобрением смотрит на меня. Возможно, я заслужил ее осуждение за бесцеремонность, с которой вмешался в священный обряд.
Оставив старуху при ее желчи, я вернулся к брачно-этнографическим наблюдениям. Участники свадьбы, за исключением занятого уборкой ритуального инвентаря брахмана, весело фотографировались перед Кумбешваром. Специального фотографа среди них не было, так что снимали друг друга единственной мыльницей одного из гостей. Невесту фотографировали отдельно, с женихом, с родителями, с подругами и в других комбинациях. Отдельно жениха никто фотографировать не хотел.
Когда новобрачные, наконец, поднялись на ноги, и появилась возможность увидеть их в полный рост, жених предсказуемо еще больше поблек и обесценился в контрасте со своей ослепительной избранницей. Особенно возмутительно было то, как убого и нищебродно он оделся на свадьбу. Можно было подумать, что еще с утра в день бракосочетания он торговал в лавке лапшой-бомжовкой, и как был, так и явился на торжество в своей повседневной рабочей спецовке.
Невеста же как сидя, так и в полный рост смотрелась образцово-показательно. Качество и эффектность ее наряда и макияжа свидетельствовали, что подготовка к торжественному выходу у нее отняла не меньше времени и сил, чем полный цикл облачения в лунный скафандр.
Тут пришло время отметить великие эстетические достоинства непальской традиционной женской одежды. Она очень идет большинству местных дам, многих красит и почти никого не уродует. Легкие, незатейливые сари хорошо скрывают несовершенства фигур, не затушевывая при этом достоинств. Это очень непростая задача - так свести воедино скромность и строгость кроя одежды с яркими красками и традиционными узорами, чтобы результат не противоречил требованиям хорошего вкуса и не оставлял впечатления племенного архаического пережитка. В своих свежих и чистых повседневных (не свадебных) сари, женщины смотрятся существенно лучше любых других элементов непальской действительности.
Когда закончились комбинации со взрослыми гостями, в руки невесте дали символичного младенца. В это время я почувствовал, что с моей стороны буде политически верно незаметно отступить именно сейчас, когда свадьба лишилась последних признаков организованности. Я и без того проявил сверх всякой меры неуемной бестактности, намозолил всем глаза и наснимал больше всех фотографий невесты, причем с лучших ракурсов и из первых, самых почетных рядов. Сделав последний снимок, я убрал фотоаппарат и подмигнул невесте. Она едва заметно улыбнулась в ответ и махнула мне на прощанье ресницами. Жених ничего не заметил.
***
Дурбар находится от Кумбешвара всего в нескольких минутах прогулочного шага, но и на этом незначительном отрезке пути попадается немало интересных мест. Застройка в основном старинная, многие дома украшены деревянными резными наличниками окон, ставнями, подшивами крыш, весьма напоминая особняк Кумари.
Попадаются симпатичные внутренние дворики с собственными миниатюрными пагодками, или скульптурами, вросшими на пол постамента в землю и служащими обитателям окрестных квартир в качестве столбов для привязывания бельевых веревок. В 2005 году именно здесь к нашей группе привязался местный нищий, подрядившийся в альтернативные гиды (наличие у нас экскурсовода его не отпугнуло). Человек этот вскоре доказал, что нашей экскурсоводше, отвечавшей за демонстрацию главных достопримечательностей, он не конкурент, и что у него своя особая рыночная ниша. Тактика его была своеобразной. Он просто хвостом ходил за нами, не пытаясь ни с кем заговорить (возможно, он был нем), но временами вдруг начинал хватать кого-нибудь за рукав и тянуть в сторону от магистрального маршрута в очередной малоприметный, на первый взгляд, закоулок. Там непременно обнаруживалось что-то любопытное - то маленький храм, то жертвенник, то порнографическая настенная живопись в традиционной тибетской манере - все то, что официальные власти скрывают от иностранцев, либо не считают достойным внимания. В итоге, по окончании осмотра экспозиции, мы единогласно признали немого нищего полезным и добровольно скинулись для него по пятьдесят рупий.
Вновь оказавшись на этих улицах без компании и без гида, да еще в конце месяца пребывания в Непале, я уже не чувствовал особой тяги к разглядыванию поднадоевших шедевров индусского массового улично-духовного искусства. Заглянул в один проулок. Там оказался ожидаемо тихий и безлюдный, но на удивление обширный двор. В центре стояла типовая двухярусная пагода со всеми положенными подставками для светильников, ваджрами, лингамчиками и статуэтками. У храма никто не молился, лишь местами на периферии двора еле теплилась светская жизнь. Не чувствуя особого желания вносить своим появлением смятение в души здешних обитателей, особенно печальной девушки с собакой, я поспешил убраться из двора прочь.
