Катманду №7. Хануман Дхока Дурбар
Там было тесно, дымно и чадно, стоял шум и гам, жарко пылали печи, и пламя их озаряло потных, оголенных до пояса поваров. Они спешили, кричали, толкая друг друга и раздавая подзатыльники поварятам, которые с безумными глазами метались по всей харчевне, увеличивая давку, галдеж и сутолоку. Булькали огромные котлы, накрытые деревянными пляшущими кругами, сытный пар сгущался под потолком, где с гудением вились рои бесчисленных мух. В сизом чаду яростно шипело, брызгалось масло, светились стенки накаленных жаровен, и жир, капая с вертелов на угли, горел синим душным огнем. Здесь готовили плов, жарили шашлык, варили требуху, пекли пирожки, начиненные луком, перцем, мясом и курдючным салом, которое, растопившись в печи, проступало насквозь через тесто и кипело мелкими пузырьками. Ходжа Насреддин с большим трудом отыскал место и втиснулся так плотно, что люди, которых сдавил он своей спиной и боками, крякнули. Но никто не обиделся и не сказал Ходже Насреддину ни слова, а сам он и подавно не обижался. Он всегда любил жаркую давку базарных харчевен, весь этот нестройный гомон, шутки, смех, крики, толкотню, дружное сопение, жевание и чавканье сотен людей, которым, после целого дня тяжелой работы, некогда разбираться в кушаньях: несокрушимые челюсти все перемелют - и жилы, и хрящи, а луженое брюхо все примет, только подавай, чтобы много было и дешево! Ходжа Насреддин тоже умел закусить основательно: он съел без передышки три миски лапши, три миски плова и еще напоследок два десятка пирожков, которые доедал через силу, верный своему правилу никогда ничего не оставлять в миске, раз деньги все равно заплачены.
Л. В. Соловьев, "Возмутитель спокойствия"
Едва оказавшись в нумерах ШГХ, я растопырил карту и снял показание с часов. Было около пятнадцати, так что до заката оставалось еще часа три с половиной. Из примечательных мест, в шаговой доступности от Тамела весьма удачно расположился Дурбар исторического Катманду (именуемый также Хануман-Дхока Дурбаром, ХДД), до сих пор остававшийся неохваченным моим вниманием. После неудачного визита в Бхактапурский Дурбар, этот меня особенно привлекал и манил. В 2005 году у нас достало времени на посещение только Патанского Дурбара (ПД), почему-то считающегося самым лучшим из знаменитой троицы. Возможно, тому причиной позитивная репутация Патана как центра народных промыслов, искусств и ремесел, что выгодно отличает его от официозного Катманду и провинциально-захолустного Бхактапура. Однако ПД имеет и серьезный недостаток: у него нет своего дворца для Кумари. Помнится, перед первым посещением Непала я слышал звон про дом Кумари на площади Дурбар, но не удосужился узнать, что дурбаров в долине Катманду три, а дом Кумари - один. И даже после первого осмотра ПД я некоторое время думал, что загадочное жилище богини по каким-то неизвестным причинам осталось непоказанным нам экскурсоводшей. В дальнейшем я дополнительно установил, что украшением одного из дурбаров служит примечательный барельеф, изображающий свирепого демона Бхайрава. Указанного барельефа на ПД, опять же, нет, а значит и его следует искать в Катманду. Нельзя упускать шанс увидеть Бхайрава. Этот демон - наиболее агрессивная ипостась Шивы, чья жена, Парвати, имеет склонность временами обращаться то в Дургу, то в Кали, то еще в какую-нибудь жуткую мегеру. При такой бабе Шива также иногда звереет, наполняя сердца почитателей своего таланта священным трепетом. По моему мнению, очевидно как дважды два, что лучше увидеть один барельеф Бхайрава, чем десять скульптур Ханумана, поскольку первый - скопище художественных достоинств, а последние - никому не интересные обезьяны.
***
Как это часто случается в Катманду, путь к ХДД, равно как и ко многим другим достопримечательностям, лежит через многократно исхоженную улицу Кантипат (ту самую, откуда отправляются автобусы дальнего следования). Всего в каких-то паре сотен метров от памятного перекрестка с улицей Тридеви Марг, от Кантипата ответвляется вправо косая безымянная улица, ведущая прямиком к искомому Дурбару. Есть и более короткий маршрут, по еще более безымянной улице, проложенной прямо через Тамел, но я не стал его разведывать ввиду недостатка доверия к карте.
Заветная Косая улица оказалась неширокой, но очень многолюдной торговой магистралью. Поначалу мне показалось, что она предназначена только для пешеходов, ибо заполнявшая ее толпа по плотности была сопоставима с пассажиропотоком на пересадочном узле центральной станции метро в час пик. Народные массы густыми вязкими струями сочились между лотками с товарами и мусорными кучами, образуя местами затейливые завихрения в попытке обтечь тот или иной локальный затор.
Путь к Дурбару по Косой улице лежит через два затейливых перекрестка типа «пять углов». Эти места, образованные пересечениями сразу трех улиц, представляют собой небольшие площади (Асан и Индра), на две трети заполненные все теми же торговцами, нищими и мусорными кучами с периферическими вкраплениями изящных памятников древнего зодчества.
Вскоре после площади Индры Косая улица вывела меня, наконец, к храму им. Таледжу - громоздкому сооружению на двенадцатиярусной платформе, открываяющему, и одновременно, загораживающему собой весь архитектурный ансамбль Дурбара Катманду. Храм этот почти ровесник собора Василия Блаженного, построен в 1564 г. Богиня Таледжу, которой он, очевидно, посвящен, в те времена занимала должность покровительницы королей династии Малла. Это был важный государственный пост, поэтому монархи не поскупились на возведение в честь столь полезного божества почти тридцатисемиметровой пагоды. Побивать этот рекорд в Катманду до последнего времени не рекомендовалось. В дальнейшем Таледжу доохраняла королей Малла до их полного упадка. Новая династия Шахов унаследовала и божественную охрану, наивно понадеявшись на случайность предыдущего служебного конфуза Таледжу. Даром им эта халатность не прошла.
При внимательном изучении карты района боевых действий становится очевидным, что в оперативном плане наступление на ХДД по Косой улице крайне невыгодно, ибо именно на этом направлении противник построил мощную линию обороны и сконцентрировал значительную часть своих сил. Неудивительно, что продвижение моего бронепоезда было тут же остановлено вражеским огнем, ведшимся из кассовой будки, установленной в узком дефиле между северо-западным углом храма Таледжу и прилегающей застройкой. Кроме кассового ДОТ’а, враг располагал на этом участке фронта еще и крупными силами пехоты, задачей которой было воспрепятствовать моим маневрам по обходу его долговременных узлов сопротивления. К счастью выяснилось, что в отличие от Бхактапура, вход на ХДД стоит менее ста рупий, т.е. не более сорока рублей. Не в пример десяти евро, такая сумма была мне все еще по караману, так что я смиренно купил билет с тем, чтобы не как оккупант, но как миротворец с мандатом вступить на одну из лучших площадей непальской столицы.
Вырвавшись на оперативный простор, я сразу же обнаружил первую заветную цель своего визита - барельеф Бхайрава. Он оказался довольно скромных размеров, но его техническое состояние было безупречным.
По старой доброй традиции, Бхайрав был весь перемазан красным тичьим маслом, что является верным признаком культовой актуальности и ритуальной значимости этого демона. Манера, в которой был выполнен барельеф, вызывает ассоциации с кровожадными божествами древних майя и других индейских примитивных культур из центральной Америки. Какой-нибудь мулдашев просто обязан обратить внимание на этот, тщательно скрываемый властями, факт и сделать соответствующие выводы.
Застройка ХДД велась по большей части королями династии Малла на протяжениии примерно двухсот лет, причем безо всякого плана, но, по-видимому, в соответствие со вкусами и финансовыми возможностями каждого конкретного монарха. Два последних фактора от короля к королю сильно разнились, что находило отражение в размерах, формах и количестве платформ и крыш возникавших на площади типовых храмовых пагод. В частности, вокруг отдельно стоящей стенки с Бхайравом на сравнительно небольшой площади оказалось понатыкано более десятка культовых сооружений всех стандартных для Катманду калибров - от ларечного типа, вроде храмчиков Шивы, Махавишну, двух просто Вишну, Сарасвати, Нил Брахи, Котилингешвор Махадев, Индрапур, до сравнительно крупных, вроде шестигранной пагоды им. Кришны (под псевдонимом Вансагопал) и старейшего сооружения всего архитектурного комплекса - порнохрама Йаганнатх. Простой непальский народ и по сей день благодарен королям древней династии за проявленный ими в свое время градостроительный пыл.
В основе каждого дурбара обязательно должна быть королевская резиденция. Королевский дворцовый комплекс ХДД имеет непростую конфигурацию и большая его часть упрятана во дворы за фасадным двухэтажным зданием.
Вход туда, по крайней мере, главный, оказался закрыт без объяснения причин. Рядом с воротами дворца установлена скульптура Ханумана, имя которого носит данный Дурбар. Не существует никакой возможности усомниться в том, что эта бесформенная, задрапированная в шаль каменная глыба изображает именно обезьянообразное божество, а не что-то иное.
В конце концов локальная узость, образованная дворцово-храмовой группой построек слева и храмово-полицейской группой построек справа, вывела меня в наиболее красивую часть дурбара, где сосредоточены самые интересные пагоды и дом Кумари. К моему удивлению, половина этой части площади оказалась запружена плотной толпой, концентрирующейся к подножию северного храма Шивы и Парвати. Толпа эта состояла совсем не из иностранных туристов, а почти исключитально из местной интеллигенции, судя по просветленным выражениям лиц и почти приличной одежде большинства присутствующих. Я сразу почуял наживу - сам Шива привел меня сюда именно в этот судьбоносный час.
Как оказалось, на площади перед северным храмом велись съемки некоего выездного ток-шоу на злободневные темы. Пришлая интеллегенция, которой, как водится, больше нечего делать в рабочее время буднего дня, с энтузиазмом и забесплатно исполняла роль подсадных зрителей. Те, кто находился на периферии действа, скромно внимали речам участников телебалагана, транслируемым громкоговорителями на весь Дурбар. Ближе к эпицентру концентрировалась наиболее активная и неравнодушная публика, можно сказать, совесть нации. Совесть была сильно возбуждена происходящим, она волновалась и кипела, отдельные ее сгустки временами добирались до микрофона, чтобы проверещать в него несколько слов, и тут же быть оттертыми в сторону. Окрестные исторические памятники по такому случаю были увешаны транспарантами, содержание которых позволяло составить представление о теме дискуссии. Именно в этот день лучшие люди Непала зачем-то солидаризировались с голодающими всего свободного мира.
Интеллектуальная элита Непала свято блюдёт свои кастовые обязанности - она занимается обсуждением острых международных проблем, не чуждаясь и самых модных глобальных трендов, придавая сему священному действу форму экстремально гламурного перформанса. Свидетельством этому являются ступени храма Шивы, украшенные корявыми бумажными силуэтами отощавших доходяг. Вопросы толерантности и прав гомосексуалистов интеллектуальную элиту, можно не сомневаться, также очень волнуют. Конечно, в Непальской повседневности тоже есть некоторые недочеты и шероховатости, но для их исправления необходимо работать, что интеллегентам, потомственным кшатриям, запретил лично Брахма. Поэтому люди, придав своим лицам выражение озабоченной просветленности и ощущая сопричастность Высокому, со всей серьезностью внимали разносящимся над Дурбаром речам ораторов.
Известно, что телевизионное ток-шоу, независимоот тематики и места съемки, по одной только своей природе является мощнейшим генератором самого вздорного, дистиллированного бреда, надежно отфильтрованного от мельчайших молекул логики и здравого смысла. Примерно то же самое можно утверждать и о политическом митинге. В особенности - о режессируемом политическом митинге, мимикрирующем под стихийное выступление чем-то там недостаточно довольных масс. Что уж говорить о сочетании этих двух зловонных субстанций, да еще замешанном в нищей, периферийной стране с суеверным, религиозным и малограмотным населением! К счастью, языковой барьер высотой с Гималайский хребет надежно оберегал мой рассудок от содержания текстов выступлений сумасшедших борцов с голодом среди гомосексуалистов по всему миру. Однако тот факт, что эта тема, да еще и в доморощенной интерпретации, глубочайше волнует многих присутствующих, был столь очевиден, что и мне до некоторой степени индуцировалась часть митингового психоза. В толпе попадались типажи, грызущие от волнения какие-то подручные предметы включая собственные пуговицы и замки молний, мнущие пальцами кожу на перекошенных от напряжения лицах и чуть ли не рвущие с темени волосы. Там был даже сам Троцкий!
***
Желая определиться с границами исторического дурбара и объемом полежащего к осмотру за сегодня архитектурного наследия, я временно оставил митинг и двинулся дальше в обход дворца в неоклассическом стиле, диссонирующего на фоне застройки XVI-XVIII веков. Вдоль южного крыла этого дворца вытянулась широкая пешеходная зона, по осевой линии которой выстроился длинный ряд лотков со стандартными непальскими сувенирами. Дальше дурбар явно заканчивался, ибо впереди улицу замыкало совсем уже современное здание.
Между тем, митинговое телешоу шло своим чередом. Чтобы получить представление о масштабах действа, я поднялся на ступени пирамидальной платформы храма Вишну с причудливым названием Трилокья Мохан Нараян. Здесь было немало зрителей, причем значительную их долю составляли любопытствующие иностранцы, вроде меня. С верхней, пятой ступени пирамиды открывался прекрасный вид на президиум благородного собрания. Стол, за которым заседали главные специалисты по проблемам мирового голода, был покрыт зеленым сукном, намекая тем самым на шулерскую сущность председательствующих аксакалов. Лозунги, коими был нещадно завешан весь фасад храма Шивопарвати, оказались на непальском языке.
***
Но были на площади и те, у кого митинг с его повесткой дня не вызывал никакого интереса. У основания храма, ставшего моей наблюдательной позицией, бегала трица малолетних беспризорников. В свою очередь, судьба этих детей, надо полагать, совершенно не волновала непальскую интеллегенцию, поглощенную солидаризацией с голодающими в Зимбабве.
Многие компенсировали кипящие в эпицентре митинга страсти своим полнейшим равнодушием. Олицетворить собою мещанство наилучшим образом удалось жителю одного из неисторических домов, окружающих площадь.
Политически индифферентная публика присутствовала даже на ступенях наиболее удобного для лицезрения митинга храма Вишну. Эти люди размещались на южной и западной стронах пирамидальной платформы, тогда как все неравнодушные скопились в тесноте на севере и юге, в прямой видимости зрелища.
Катмандинцы, не сочувствующие заграничным голодающим, сами не выглядели ни сытыми, ни довольными жизнью, пусть даже протекающей среди памятников архитектурного наследия человечества.
***
Поскольку с фронта к сердцевине митинга подобраться было крайне непросто, а смотреть на него издали неинтересно, я решил поискать более удобную наблюдательную позицию, поближе к президиуму. С этой целью я отправился в обход пирамиды Вишну по часовой стрелке, в надежде обрести искомое где-нибудь в районе небольшой пагоды Нараян, находящейся двумя лаптями левее храма Шивопарвати.
С высоты пирамидальной платформы Маю Дега, на которую я взошел по западной лестнице, мне, наконец-то, удалось в подробностях рассмотреть главную сцену представления.
Обнаружилась новая подробность - огромная, весьма неряшливо склеенная из бумаги шайка с двумя ручками, в которую иногда бросали какие-то бумажки. Уже через минуту это зрелище мне наскучило и я отправился к следующему любопытному объекту Дурбара.
***
Несколько наотшибе, в юго-восточном углу комплекса, стоит большая приземистая трехярусная пагода под названием Кастхамандап. Ее отличительной особенностью является полностью открытый первый этаж, полностью лишенный стен, в том числе внешних. Вместо них крыши здания опираются на частокол свай и колонн. Сделано это, по утверждению туристического буклета, с целью придания храму большей степени публичной доступности. Действительно, все сооружение похоже на обширный, тяжеловесный зонтик-многоножку, где любой желающий может как переночевать, так и удовлетворить свои культовые потребности. Как было замечено ранее, индусский культ подразумевает производство немалого количества отходов ритуального происхождения, которые находчивые и чистоплотные богомольцы благоговейно вываливают за заборчик, окружающий пагоду по периметру.
Находящийся в отдаленном, почти изолированном углу Дурбара, Кастхамандап оказался далеко за пределами зоны действия митинговой индукции. А поэтому в его окрестностях протекала обычная повседневная жизнь столичного простонародья.
В этом уголке почему-то не было ни одного торговца сувенирами. Все изобилие товаров, выставленных вокруг обшарпанных и обветшалых шедевров зодчества, предназначалось исключительно внутреннему потребителю, а никак не для иностранных туристов.
***
Чтобы окончательно закрыть тему митинга, я сделал еще одну попытку подобраться вплотную к его центру. Это удалось сделать почти с самого тыла, в районе небольшого храма Нараян. Место оказалось очень удобное, с него вся площадь просматривалась в новом ракурсе - с домом Кумари на заднем плане и картонной шайкой на переднем.
Тут нашлось за чем понаблюдать и помимо уже наскучавшего представления. В числе граждан, сидящих на ступенях храма Вишну, попадались и явно местные обитатели, пребывающие на Дурбаре постоянно и независимо от митингов и прочих массовых гуляний. Все это были нищие и бездомные оборванцы, среди которых своим многокрасочным внешним видом выделялась одна особа. Едва ее заметив, я сразу понял, что это сама Медуза Горгона. С расстояния десяти - пятнадцати разделявших нас метров, ее немытая, свалявшаяся в паклю грива очень походила на клубок ужей. Горгона проявила чрезвычайную бдительность и наблюдательность, почти мгновенно заметив, что я ее фотографирую. Свое неудовольствие этим она выразила скупой, но категорической жестикуляцией. Я немедленно прекратил, поскольку вид у старухи был, прямо скажем, несчастный, а я никак не собирался усугублять ее кручину.
***
Как известно, на Дурбаре Катманду проживает королевская Кумари - живая инкарнация упоминавшейся выше Таледжу и одна из самых попсовых и пошлых богинь наших дней. Формальная обязанность Кумари - беречь покой королей династии Шахов. И, глядя правде в глаза, задачу эту упомянутая богиня к настоящему времени полностью провалила. Она, конечно, может еще попытаться дешево отмазаться от своего позора, приписав себе в заслуги то, что в отличие от многих свергнутых революциями монархов, Гьянендра сохранил не только жизнь и здоровье, но даже немалую часть своего имущества. Но факт лишения дома Шахов короны требует дать самую низкую оценку профпригодности Таледжу перед лицом истории. Теперь, когда прямой смысл существования этого божества исчез, Кумари окончательно и бесповоротно превратилась в очередной туристический аттракцион, пополнив своею персоной клюквенные закрома Непала.
***
Кумариный дом носит название Кумари Гхар. Это совсем невеликое здание, никак не тянущее на статус, скажем, дворца. Дом имеет три этажа, но, судя по внешнему виду, потолки там должны быть очень низкими, не лучше чем в хрущевках. В плане строение имеет форму квадрата с небольшим внутренним двориком. Гхар не является публичным музеем и посторонним вход в него закрыт. Построенный в 1757 году, как и многие другие памятники непальской старины, дом Кумари в наши дни кажется запущенным и ветхим. Когда-то богато выглядящие резные наличники на окнах давно потемнели и потрескались, многие элементы декора сгнили и отвалились, кое-где оригинальные деревянные решетки и ставни на маленьких оконцах отсутствовали, либо были прикрыты кусками тоже совсем не свежей фанеры. В целом, дом казался скорее аварийным, нежели жилым. И тем не менее, где-то в недрах этого тесного и мрачноватого особняка почти круглые сутки обитает несовершеннолетняя Кумари со своей свитой.
Бродя вокруг Гхара, я постоянно поглядывал на окна. Заключенной Кумари иногда позволяют показаться народу на пару минут, и в этот момент ее даже не возбраняется сфотографировать. Конечно, при мне ничего подобного не случилось, и дом казался заброшенным, опустелым и мертвым. Это впечатление особенно усугубил главный вход в дом - парадный, так сказать, подъезд. Вход расположен во дворе и поначалу кажется чем-то вроде заколоченного лаза в заброшенное техническое помещение. Проем высотой ниже человеческого роста закрывали две древние кривые широкие доски, призванные играть роль дверей. Снаружи они были заперты на ржавый кустарный засов с хлипким китайским навесным замочком. Старинная резьба на косяках, наличнике и балке выглядела не столько красиво, изысканно или затейливо, сколько жалко - так сильно она выгорела на солнце, засалилась, вытерлась и пропылилась за двести пятьдесят лет. И только яркие красные таблички, запрещающие иностранцам вход и фотографирование Кумари, лоснились новизной.
Какое бы благолепие не царило внутри дома Кумари, снаружи его буйствовала обычная городская жизнь Катманду со всеми ее приметами, вроде бездомных, спящих на завалинке памятника зодчества, мусора и всяческих торговцев. Последние были представлены какими-то особенно назойливыми тетками, так что мне стоило изрядного труда уклониться от покупки открыток с фотографиями живой богини.
Выбравшись из теснин внутреннего дворика на свежий воздух, я неожиданно получил некоторую компенсацию за неувиденную живьем Кумари. То была живописная стайка застенчивых алёнушек-трансвеститов, сгрудившихся в кучку у фасада дома. В моих глазах своим непотребным внешним видом они олицетворили всю необыкновенную мощь индуизма по части провоцирования у его адептов разнообразнейших и изощреннейших форм девиантного поведения.
Покидая Дурбар, я вдруг задумал напоследок подстрелить в коллекцию пару йогов, ошивавшихся под крышей скромной пагодки позади Бхайрава. Но йоги оказались весьма ушлыми и опытными в своем деле профессионалами. Решение стрясти с меня денег за фотографию они приняли почти одновременно со мной, и, во исполнение этого замысла, тут же навели на меня все свои локаторы. Я даже не успел взяться за фотоаппарат, как оказался у них под колпаком. Тому, возможно, способствовало отсутствие в ближайших окрестностях других иностранцев, которые бы смогли распылить их внимание и отвлечь от меня. Не желая плясать под их дудку, я убрал руку с фотоаппарата и поднялся на платформу упомянутого ранее восьмигранного храма Кришны, откуда открывался прекрасный вид на архитектурный комплекс перед королевским дворцом. Несколько минут я осматривал с этой позиции многоярусные крыши пагод, толпы голубей, священных коров и одетых в цветастые сари дам - все то, что составляет славу и гордость непальского культурного наследия.
К сожалению, эта наивная попытка усыпить бдительность йогов не сработала. Корыстные прислужники Шивы продолжали подозрительно коситься в мою сторону, не позволяя даже на секунду навести на себя объектив. В итоге вместо йогов пришлось запечатлеть крупным планом увершие колонны короля Пратара Маллы. Круглая в плане пагода храма Ханумана, торчащая откуда-то из глубин территории королевского дворца, обладает столь выдающимися эстетическими достоинствами, что в ее присутствии все квадратные пагоды кажутся невзрачной типовой штамповкой, в основании замысла которой легло не вдохновение творцов-архитекторов, а жесткая экономия чиновниками-градостроителями остатков бюджетных средств, чудом уцелевших после всех попилов.
***
И, помнится, я был вынужден признать, что у меня нет видения жизни средневекового (или нововременного) Катманду. О том, как оно было, скажем, в Москве семнадцатого века, я имею вполне четкое представление, сформировавшееся на основе множества прочитанных книг, просмотренных фильмов и тематических картин, каких немало выставлено в Русском музее, или Третьяковке. Правильное это представление, или нет - не столь важно. Главное, что оно есть и оно насыщено огромным количеством подробностей, касающихся и быта, и нравов, и материальной культуры, и климата, и вообще практически всех сторон жизни тогдашнего общества. А вот Катманду в этом плане пуст и безжизненен, как лунный кратер. Если бы у меня возникла надобность, к примеру, написать сценарий к фильму, действие которого разворачивается в эпоху династии Малла, какое безбрежное море примитивнейших вопросов пришлось бы решать безо всякой опоры на укорененные в сознании с незапамятных времен представления и стереотипы! И это при том, что в современном Катманду семнадцатый век сохранился несопоставимо лучше, чем в Москве. Но даже этих роскошных реликтов совершенно недостаточно, чтобы представить, на что был похож город четыреста лет назад. Как выглядела его основная застройка? Какой была санитарная обстановка? Что носили, чем питались и где жили простолюдины? Где они брали воду, как часто и по каким поводам устраивали бунты и конфликты, как их держали в повиновении власти? Или вот еще, стирала ли тогдашняя чернь свои портянки? И если да, то могла ли она потом сушить их среди столбов храмов Дурбара?
Приходится констатировать, что комплексного, цельного, непротиворечивого и правдоподобного представления о древнем Катманду у меня нет. А потому я не имею на вооружении инструмента, позволяющего однозначно отсеять как неисторический навязчивый образ юродивого отшельника, гремящего веригами на платформе храма Таледжу и истошно вопящего: «Антишива грядет! Последние дни наступают! Короля Пратара в Индийской земле подменили!»