Катманду №6. В Буднатхе
- Вот, например, видишь - плющ! - захлебывался Агабек. - Тоже - волшебный! И вон тот лопух - тоже! Кругом - волшебная трава! Простой даже и нет, все - волшебная. Здесь был задолго до тебя один чернокнижник, он мне все это и разъяснил. Кроме того, здесь и камни - волшебные. Прямо валяются на земле - только подбирай! Этот чернокнижник увез целый мешок! И еще два кувшина волшебной воды! Я забыл сказать, что здесь неподалеку есть волшебная вода. Совсем рядом. Здесь все, все - волшебное!
Л. В. Соловьев, "Очарованный принц"
В наши дни ступа Буднатх изолирована от мира кольцом не имеющих архитектурной ценности построек. С улицы внутрь этого кольца ведет короткий переулок, находящийся под пристальным наблюдением и обонянием глаз и носа Будды.
Подобно многим другим типовым культовым сооружениям, данная ступа почти ничем не отличается от прочих аналогичных построек, возводимых в соответствии с неписанными стандартами тибето-буддистского канона. Знаменита же она прежде всего выдающимися размерами. Имея диаметр основания, равный ста метрам и высоту до сорока метров, ступа, должно быть, производила неизгладимое впечатление на диких туземцев в течение многих веков со времени ее возведения (а было это в IV веке). Сегодня, когда в мире понастроено бесчисленное количество куда более крупных строений, этот отштукатуренный полусферический бугор, увенчанный остроконечной пирамидкой под шлемом, никак не может потрясти воображение даже распоследнего папуаса. Особенно, если это не первая ступа, которую оный папуас видит в своей жизни. И действительно, если не считать количества завитушек в вершинном зонтике, любая другая тибетская ступа является соответственно отмасштабированным близким подобием Буднатхской. Ценность любого шедевра искусства, будь то живопись, скульптура или архитектура, определяется его уникальностью и неповторимостью. В этом смысле назвать ступу Буднатх шедевром так же неправильно, как неправильно было бы называть шедевром сорокаэтажную хрущевку на сто подъездов только лишь потому, что на ее строительство ушло рекордное количество стандартных ЖБ панелей.
В 2005 году мы посещали это место в рамках просветительской экскурсии, в ходе которой великолепно знающая свое дело гид знакомила нас с символикой и значением как ступы в целом, так и ее отдельных элементов. Как и положено любому серьезному храму, в Буднатхе ни один камень не лежит просто так, для красоты. Куда ни ткни, непременно попадешь в какую-нибудь высокодуховную аллегорию, помогающую настроиться на буддоугодные помыслы и деяния. Вот тринадцать ярусов венцовой пирамидки - символ пошагового приближения к нирване, вот постамент купола - символ земли. А штуковина на самой вершине сооружения, очевидно, символизирует небеса. И всевидящие очи посередине, в которых горит непреклонное требование ко всякому причастному обязательно запомнить всю эту ценную информацию. В сумме ступа образует трехмерную мандалу, т.е. модель вселенной, как ее не в шутку представляли себе невежественные дикари пару тысяч лет назад, и как ее всерьез представляют себе многие еще более невежественные дикари сегодня. Другие дикари с такой моделью категорически не согласятся и в знак своего духовного превосходства прильнут с лобзаньями к Чудотворной Портянке Богородицы. Или даже отъедут в Мекку, на слет миллионов особенно угодных Аллаху мух.
***
Как только я свернул с шумной улицы в заветный переулок, так сразу испытал мощнейшее ностальгическое потрясение, которое можно описать как эффект вторичного погружения в ту же реку. Чувство это имеет очевидную нейрохимическую природу и в повседневной жизни его невозмжно сознательно воспроизвести. Суть данного эффекта состоит в том, что какое-либо специфическое воздействие на тот или иной орган чувств может внезапно породить волну фантомных сигналов от остальных физиологических сенсоров, что, в свою очередь, вызывает возбуждение ассоциируемых с этими сигналами контуров памяти. В результате мозг на непродолжительное время выстраивает точную копию той информационной среды, в которую когда-то он был погружен. Лучше всего эту цепную реакцию ощущений запускает обонятельная память. Например, однажды в метро мне на долю секунды показалось, что я чувствую запах дыма от горящего ячьего кизяка (ЯД’a).Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы я не просто вспомнил Гималаи, а виртуально перенесся в них, несмотря на вой электричек и поток рекламного бреда из эскалаторных громкоговорителей.
Такая нейромедиаторная встряска всегда случается неожиданно, быстро проходит, но оставляет после себя долгоиграющее послевкусие. В эти несколько секунд человек возвращается в прошлое и ощущает себя в точности таким, каким он когда-то был. И контраст между собой тогдашним и нынешним неизменно впечатляет, независимо от ширины временного зазора разделяющего эти две чуждые друг другу личности.
Что же касается описываемого момента времени, то тогда упомянутый психиатрический процесс был запущен воздействием на органы слуха одной крайне прилипчивой мелодии, которую рано или поздно обречен услышать каждый гость Непала. Речь идет о хоровом исполнении мантры «Ом мани падме хум» в приторно-умиротворяющей аранжировке под дудение разнообразных свистулек. Пожалуй, данный вариант исполнения мантры вполне можно было бы включить в число неофициальных символов Непала, поскольку в этой державе он звучит значительно чаще любых других музыкальных произведений, в том числе национального гимна.
И вот уши мои внезапно напряглись под напором хлынувшей в них музыки - очень мирной и неагрессивной, совсем не в духе почитаемого мной творчества братьев Покрасс. В этой умиротворенности сосредоточена вся вредоносная суть буддистских мантр. Под такую песню невозможно создать ничего путного, кроме типового отштукатуренного бугра, не имеющего никакой народно-хозяйственной ценности. Либо страна разлагается под Ом мани падме хум и погрязает в Высокой Духовности и собственных испражнениях, либо она заправляет в планшеты космические карты и уже сегодня во всеоружии готовится к неизбежной завтрашней войне под ободряюще-героические марши.
За прошедшие два года в Буднатхе в полной неприкосновенности сохранилась не только музыка, но и вообще все. Казалось, что я отлучился с площади не более чем на минуту. Только погода за это время немного изменилась - стало облачно, ветренно и немного прохладнее. Но тибетские паломники по-прежнему крутили молитвенные барабаны по периметру цоколя ступы, торговали сувенирами и просили милостыню. Статус ступы как идеологического центра тибето-буддистской белоэмиграции Катманду за минувшие два года никак не умалился.
Тибето-бирманские языконосцы в окрестностях ступы встречаются значительно чаще индо-иранских.
Буддистский храм встроен в радиальный периметр домов, окружающих ступу. Входить туда разрешается всем, и это выгоднейшим образом отличает буддистов от индусов.
В храме роль иконостаса играет крупная, раззолоченная статуя сидящего Будды, в ногах которого установлен портрет Далай Ламы. За умиротворяющей ложью его ласкового взгляда скрываются злые помыслы и происки, задумываемые и чинимые им против Китайской Народной Республики.
***
В одном из окрестных домов есть примечательная мастерская по изготовлению буддистских религиозных картин, всевозможных икон, житий и мандал. Объемной мандалой, или моделью Вселенной, как известно, является любая ступа, в том числе и буднатхская. Двухмерная мандала (Вселенная в разрезе, проекция в фас), нарисованная кисточками на самодельной бумаге, или домотканом холсте, за свою живописность и загадочность пользуется великим спросом среди заезжих язычников и является наиболее ликвидным товаром лавки.
Буднатхские монахи подозрительно жизнерадостны. Это, безусловно, от бездуховности. Если по-настоящему духовному, православному монаху окропить рыльце тушью, после чего отштамповать оным лист бумаги, то полученный отпечаток будет устрашающе-зловещим, подобным оскалу агрессивного самца павиана, подавившегося унитазным ершом. А от лишенного духовности буддистского монаха останется только типографский смайлик.
Однако, впечатление о тотальной бездуховности тибетских иноков оказалось обманчивым. Среди них не так уж редко попадаются отшельники, подвижники, и даже святые.
И вот я беззаботно кружил вокруг ступы, пощелкивая монахов, пока те, благодаря своей униформе, а также единообразию причесок и телосложений не стали сливаться перед моими очами в сплошную красно-бордовую массу. В результате некоторые моменты, запечатленные тогда фотоаппаратом, совершенно не сохранились в моей памяти. Например, я почти не помню, каким образом, и при каких обстоятельствах в мой объектив попала чудесная сценка дележа денег тремя монахами.
Шура Балаганов (который справа) вот-вот воскликнет «А Козлевичу?!». О. Бендера узнать нелегко главным образом из-за неканоничных очков, а еще потому, что носки у него на сей раз есть, а его ботинки черного, а не традиционного желтого цвета. Отдельного одобрения заслуживает молодая и харизматичная версия Паниковского по-тибетски.
***
По завершении набега на Буднатх, на обратном пути мое внимание привлек один заурятный индусский храм. За окружающей его оградкой я оказался, видимо, для компенсации переизбытка буддизма. Тут было все как надо: двухуровневая пагодка средних размеров, несколько лингамов на постаментах, юродивые нищие, а также неспешный, но стабильный оборот паломников и богомольцев.
Как обычно, внутри храм не имел помещения, а лишь скрывал алтарь, покрытый чеканными украшениями и барельефами. В специальной нише у основания алтаря находился лингам, который при совершении культовых действий положено обмазывать тичьей замазкой и прочими богоугодными субстанциями. К моменту моего появления молельное место у алтаря занимала молодая женщина с пластмассовым тазом. Она не молилась, а занималась внутренней уборкой. Возможно, именно благодаря ее усилиям алтарные барельефы, статуэтки и колокольчики были почти свободны от обычного для этих изделий толстого слоя грязи и ритуальных масел.
Я скромно встал под чахлым деревом у заборчика, слился цветом и фактурой с его корой, затаил дыхание и несколько минут наблюдал за прихрамовой жизнью. Единственные, кто обращал на меня иногда внимание, были несколько девочек-подростков, шнырявших между лингамами.
Вскоре уборщица удалилась и к алтарю потянулись конвенциальные богомольцы. Некоторые (не все) воспроизводили тот самый загадочный жест, похожий на крестное осемененье, что был ранее продемонстрирован на мосту через Багмати водителем грузовика. При ближайшем рассмотрении оказалось, что крестящиеся Шиве касались никонианской щепотью только волосистой части головы и груди, не затрагивая плечепупковые области тела, как это проложено делать христианам рукопожатныхложенных конфессий.
В числе прочих достоинств, Шива слывет знатным семьянином, несмотря на то, что иногда и позволяет себе тиранить жену и детей. Поэтому к нему на поклон нередко приходят жадные до замужества красны девицы.
Странно, что они убегают сразу после справления культовой нужды. Ибо иногда милостивый Шива может удовлетворить мольбу страждущего немедленно по получении соответствующего сигнала. И в то время, когда нетерпеливая деваха в надеждах на чудо мчится со всех ног домой, ее суженный фоткается на мобилу перед тем самым алтарем, который она покинула всего минуту назад. И какой экземпляр! На нем и погоны золотые, и ясный орден на груди, и усы, и руки по локоть в маоистской крови, и до дембеля меньше года.
Но шанс упущен, сама дура, не дождалась. Пойдешь теперь замуж за первого встречного.
В какой-то момент я обратил внимание, что на меня весьма неодобрительно смотрит некая престарелая гражданка в весьма кичливом обмундировании. Она сидела в стороне от пагоды у стены дома, прижав ко рту красный платок. В пыльном и загазованном Катманду такой импровизированный респиратор в ходу у многих дам, причем некоторые умеют держать его элегантно, словно веер.
Сфотографировав напоследок осуждающую мое любопытство старуху, я покинул территорию храма.
***
Второй раз за день переходя мост через Дхоби Кхолу, я заметил ускользнувший ранее от моего внимания уютный шалаш, свитый из особенно легкодоступного в этом месте мусора прямо у дорожного ограждения. Все эти неожиданные постройки из подручных материалов, воздвигнутые в самых, казалось бы, неприспособленных для них местах, неизменно напоминают о беспросветной нищете и униженности значительной части населения непальской столицы.
К счастью, всего через десять минут грязь и убожество сменились видами блеска, роскоши и здорового образа жизни.
