23 ноября 1891 года. Путь в долину Красного ручья, знающего разумность Ограничений города ремесел
Сего дня, 23 ноября 1891 года, промозглым и дождливым ноябрьским вечером получил согревающее меня письмо от брата моего принца Соединенного Королевства Британских Островов и герцога Люнденбургского Георга. В письме, как я и ожидал, я увидел наделавшую столь много шума в Соединенном Королевстве фотографию Мари, сделанную Георгом 24 октября сего года. Определенно, я сразу же направился к батюшке, чтобы продемонстрировать ему, что вызывало столь много его волнительных опасений. Оценка батюшкой фотографии была сурова, но все же эстетически взвешена и грамотна. "Как я и предполагал, этот Дамфрис невероятнейший пошляк. Все же я никогда бы не взялся за спор с .. эээ, - тут батюшка, неделанно задумался над определением, которое ему стоило применить, и применил важное определение: - с неразумным творцом, коий считает возможным украсть фотографию, сделанную одним художником, собирающимся на основе данной фотографии заказать живописный портрет у другого художника, и при сем изменить объект после кражи до неузнаваемости. Все же я полагаю, сын мой, тебе стоит поучиться у Георга отстаивать собственные художественные творения в судах. Вы, молодые, склонны ныне, не только творить в тишине, как то было привычно нам, но и иногда допускать до Ваших творений и близких, а иной раз и совсем чуждых персон, бо Вы полагаете возможным допускать общественную критику к Вашим творениям и общественную известность Ваших творений, в данном случае отступая от пути отцов, полагавших и полагающих, о чем я могу судить с собственной точки деятельности, что государственных деяний и государственных хлопот достаточно для проявления сути государственного чувства монарха. Я бы очень хотел полагать, что желание Вами, Вашим поколением, общественных дискуссий о собственных творениях является ответом на требования общества, в коем действительно растет внимание не только к делам государственным, но и к личным, а иной раз и интимным делам монархов, но пока есть у меня лишь поводы полагать, что допускаете Вы, Ваше поколение, общественную критику до Ваших творений лишь чтобы найти интересного, вечно оппонирующего Вам и только Вам, обязательно чванливого и противостоящего Вашим эстетическим вкусам собеседника. Мы с тобой уже имели беседу на сию тему и я уж после разговора с тобой и не знаю хорошо или плохо то, что художественные и творческие вкусы наших детей развиваются лучше и лучше и требуют уже не только созерцания близких, но и постоянного эстетического оппонирования, что, как ты уже понял, я расценил, как достойный аргумент в диспуте, бо стремление к общественной критике творений монархов ты весьма разумно объединил с возрастанием художественного и эстетического сегмента промышленных товаров, а, следовательно, и с увеличением свободного художественного творчества в обществе. Впрочем, более сии поиски твоими собратьями оппонентов для своих художественных работ, бо ты все же у меня не отличен художественными деяниями, меня уже давно волнует в плане религиозном, бо с удешевлением стоимости предметов ремесла творческой деятельности и с увеличением средних годовых доходов, кои прямо-таки являют нам серьезную разницу с веком предыдущим, можем мы не уследить именно за религиозной и моральной сторонами творческого интеллекта, коий способен принести обществу не только развитие конструкционного и колористического мышления, но более способен пошатнуть религиозные устои, бо творчество требует отрицания покорения любой власти, а особливо власти денег, на коей власти монархия только и держится. Впрочем, не в первый раз я тебе сие повторяю, а уже поди в осемнадцатый и от того беги, и от меня, и от моих сентенций".
Право же, почувствовал я себя виноватым и от усталого вида батюшки, и от усталости повторенных им "в осемнадцатый раз слов" и от того решил посвятить в журнале одну запись размышлениями моим и размышлениям друзей моих о батюшкиных философско-религиозных изысканиях на почве улучшения вкусов общества и творческого труда в обществе и о состоянии религии в связи с удешевлением предметов и материалов необходимых для творческого и эстетического труда, бо от невнимания к родителям своим часто мы теряем и разум, и совесть, посему наибольшее внимание к словам родителей и повторение слов родителей наших для себя самих наставляет нас на путь разумный и совестливый, что есть первейший путь государя к славе. Место в плане моем для проведения размышлений наличиствует, как-то ни забавно, 17 декабря. Без сомнения, к сему дню успею я направить письма друзьям моим и братьям с вопросами о батюшкиных философско-религиозных и экономических изысканиях. Хотя, нет. Все же подумал и перенес тему размышлений в плане на 18 января, а потом еще более подумал и перенес тему на 18 апреля, бо к сему дню я не торопясь прочту все письма и составлю ответы, от более разумного и долго-подготавливаемого ответа батюшка будет более счастлив. Да ведь и письма мои будут возвращаться не столь скоро, как то я в первые секунды намерен был их осмыслить! Так как до Лондона письмо дойдет за три дня, но Георг вновь очаруется батюшкиными размышлениями, как очаровывается он любыми новшествами, творимыми батюшкой да и всей нашей семьей, да еще и отца своего с тетушкой Александрой и тетушкой Викторией, определенно, привлечет к диспуту и от того сравняется в скорости ответа с ответом от Аратобека Сауди нашего, коий хоть и сходится в точности и спорости ответа с родственной и ему, и Георгу тетушкой Александрой, но отвечает все же один, от того и ответы на письма от него приходят спорее, чем от Георга, где бы великий наш Его Высокопреосвященство Аратобек не находился в иберийской Америке, либо же в Румынском Королевстве. В то время, как тетушка Александра, коя по матушке является истинной принцессой Аравии, но благодаря суровой батюшкиной крови холодна, как истинная датчанка, ожидает решения в полном диспуте всей семьи, коя семья всегда приходит к обобщению своих выводов, объединенных прежде их появления в наблюдательности и внимательности к вопросу, коий предложен для диспута, доступных для тетушки Александры, получившей обучение еще в детском возрасте на языках и культурных принципах сразу четырех культур и от того до сих пор еще путающей аравийские, японские, датские и венгерские слова, но и от того часто задающейся долговременными переводческими размышлениями об истинном значении слова в языке, на коем задан вопрос, и об истинном значении слова в языках, привычных тетушке Александре к общению. От того тетушка Александра и вынуждена ждать всю семью, бо предпочитает не пугать своих возлюбленных родственников своей лингвистической неупорядоченностью. Определенно, хотелось бы мне здесь отметить, что дядюшке Эдуарду, обожающему супругу, все же за тридцать лет брака, точнее за двадцать восемь лет и семь месяцев, как то любит часто уточнять счастливые дни и минуты протяженности собственного брака дядюшка Эдуард, удалось научить супругу преодолевать собственные боязни и мании и чуть более часто демонстрировать близкому кругу общения свои дарования и таланты, кои в лингвистическом и эстетическом своем ключе восхищают меня неукротимо и экзальтирующе, не менее, чем Георга радуют размышления батюшки. Право же, в великолепную семью сосватана наша Маша! Хотя, право же, и не знаю, каково будет тетушке Александре с Машей проживать совместно, под единой крышей. Обязательно нужно порасспросить об этом мою Сашу, коя была свидетельницей трехмесячного пребывания Маши Милославской у Плантагенетов. Каково было тетушке Александре при ее трепетности столкнуться со строгостью, внутренней холодностью и внутренней же высочайшей чопорностью, коей сударыни Милославские превосходят любую наистрожайшую монархическую семью. А ведь со времен последней Забавы Путятичны, то есть Анастасии Георгиевны Милославской, досаждавшей прадедушке моему Николаю Николаевичу, Милославские стали еще более строги, и хоть у Маши до сорокалетнего стояния в монастыре для доказательства собственной правоты дело не дойдет, но как бы не дошло до желания сокрытия в монастырях от Машиных строгостей в семейной жизни у тетушки Александры. Хотя, конечно же, что тетушка Александра и Каппетинг, и Сауди, а и те, и другие предпочитают отстаивать собственные убеждения только на почве экономических, финансовых и банковских проблем, бо другие стороны жизнедеятельности они считают "تتحرك في وسط القافلة". Хочу заметить моему потомку, коий доберется до чтения моего дневника, и от того ставлю особую отметку на полях о принадлежности записи к интересам потомков наших, что считаю особой важностью для себя, что записал сие словосочетание на аравийском языке, а точнее списал его из письма Георга (совершенно же невозможно было догадаться, коим образом все же лучше записать незнакомые мне слова, слева направо, как то мне привычно от традиций русского, европейского и иберийского письма, или справа налево, как то соответствует правилам писания на аравийском языке. Решил действовать соответственно собственно выработанному методу изучения восточных языков и соотнес культурологическую традицию нации с известным мне содержанием фразы и от того надпись явилась мне совершенно разумно созданным рисунком, коий стоит изучать справа налево, и от того передать надпись в тексте стало весьма возможным, хотя и, признаться, на мой взгляд, создал я сию свою первую запись на аравийском языке весьма коряво. Хотя, нет! Сия запись вторая! Первая же запись, кою я сделал на аравийском языке, относилась к встрече моей в Лондоне два года назад во время классических каникул все с тем же Его Императорским Высочеством и ныне уже Его Высокопреосвященством Аратобеком Сауди, коий упросил меня оставить в его альбоме для гостей мной собственно сочиненную эпиграмму на любовь барышень к первоосвященникам ислама, коя в Лондоне выражается пылкими страстями и иной раз даже митингами у дверей двора Его Высокопреосвященства Аратобека, и от того мешающая нам, старцам, совершить простой поход в модный и интересующий нас ресторан. Эпиграмму сию, сочиненную мной на датском, Его Высокопреосвященство Аратобек сразу перевел на аравийский, чем невероятно рассмешил тетушку Александру, смущенную не столько вниманием дам к Его Высокопреосвященству Аратобеку, сколько гневностью Георга, принявшегося защищать матушку с гневностью и пылкостью истинного аравийца, оскорбленного в своих истинных культурных традициях, но никак не лондонца, славящегося своим миролюбием и мультикультурным попустительством к проявлениям странностей и разнообразий национальных традиций в собственном городе. По словам тетушки Александры, эпиграмма моя была неделанно хороша, но на аравийском языке и вовсе превратилась в прекрасную притчу, весьма качественно соотносящуюся с геральдической эмблемой Королевства Миср, бо я использовал аллегорию "яростного олененка", коий являет себя на геральдическом гербе Пендрагонов, у Его Высокопреосвященства Аратобека же гнев невозросшего оленя обратился в испуг полосатого спасителя оазисов, подрывающего коренья трав и деревьев в надежде найти укромную нору, прежде вырытую полноценными губителями оазиса кароворами (ихневмонами - Анна Конродинг). Ах, право же, как хорошо, что я вспомнил о сем случае, бо счел его в тот день совершенно мещанским, чтобы отводить под рассказ о нем место в дневнике, но ныне же я полагаю, что мог бы многое упустить из познания аравийского языка, если бы не вспомнил о сем дне, бо Георг проучил своего старшего наставника в тот день не менее, создав свою ответную эпиграмму на аравийском языке о том, что истинный гнев кабана всегда проявлялся в том, что он заставлял нечистых зверей убираться из оазиса, созданного мочой и пометом его предков, но бездействие человека, нежелающего, а иногда ради собственного развлечения, приводящего в оазис, спасение пустыни, нечистых зверей по размерам своим значительно превышающим кабана, но, определенно, схожими с размером самого человека, способно привести к гибели оазиса, созданного кабаном, от безалаберности и лихости человека, биологически более разумного вида, нежели сам кабан, создатель оазиса. Великолепно! Право же, великолепно, что я вспомнил о сих строках! Определенно, стоит напомнить Георгу в письме о сей его величайшей притче, бо в течении двух дней, что бродили после мы по Лондону Его Высокопреосвященство Аратобек иначе не называл сии творения наши с Георгом. Надеюсь, брат мой, еще помнит, что именно за аллегории он в тот день соединил в словах своих, дабы опозорить девушек, обнаживших свои груди, чтобы привлечь внимание Его Высокопреосвященства). Ох, как далеко я ушел в воспоминаниях своих о знакомстве моем с аравийским языком! Но все же ворочусь к собственной записи и моему еще неизвестному мне и грядущему потомку. Оставляю я запись сию, дабы мой пытливый и образованный потомок непременно задумался о необычайном сочетании знаков и необычайной стройности письма и, определенно, занялся изучением аравийского языка, коий язык и письменность лет через шестьдесят будет ведущими общегосударственными системами грамоты нашей планеты либо же открытой всей нашей экзосистемы. Велики Сауди и велик след их, был и будет, и достойно будет детям моим сочетаться с ними в делах, в дружбе и даже в браке, хотя необычайно редко сходимся мы с ними в семейных соотношениях, бо Сауди все же столь неспешны, величественны и извечно целенаправленны в семейных ценностях собственных, что страсть в их каменной непоколебимой пустынной вечности способен разжечь лишь Конрод, хотя уж за Конродом последуем и мы! Очень надеюсь и даже смеюсь над своей недогадливостью! Ведь мы все же с Конродами всегда составляем браки, один глядя на другого либо же следуя один за другим! Сколько лукут и элькутис Сауди стали женами Конродов за последние двести лет! Ведь, пожалуй, столько и Рориков стали наследственно и родово принцами и князьями Арапии за те же прошедшие двести лет! Право же, запамятовал я вовсе, что предшествовавшие сим прекрасным бракам годы Конродинги славились своими арапийскими браками! Ныне же мы вновь следуем за ними!
Но все же вернемся к серьезности, бо неделанно я развеселился в сей предзимний вечер и обратимся к серьезным философским размышлениям. Все же не могу я не заметить, во след своим размышлениям, что все же с возрастом меняется наше представление о мещанстве и мещанских деяниях, а уж тем более о мещанских беседах, бо те или иные житейские, а уж более того бытийные события неожиданно оказываются вельми важными, а подчас и более раскрывающими и сохраняющими перед историей истинный смысл проишествий, привычек и традиций общества, чем события, являвшиеся нам глобальными в день, в коем мы о сем событии много и сложно писали. Боже, сколько строк я посвятил в тот же день, что Георг придумал сию великолепную притчу, рассказу в дневнике о собственном скандале с Сашей и о предвзятых ее устоях в отношении распития на улице напитков, а, паче того, алкогольных напитков! Сколь много выспренных слов посвятил я тогда собственному умению вести дискуссию и умениям переубеждать, убеждать, устраивать и продумывать стратегические ловушки в диспуте, кои умения я разделил и отдельно изучил в себе каждое, а иной раз и подкупать оппонента! А ведь ныне же и не сыскать следа тому моему свободолюбию и явственно не хватает мне твердости и настойчивости в выбранной мной тогда и необычайно важной для меня в те дни эстетической норме! Не хватает настойчивости в приведение и воплощение в жизнь сей выбранной эстетической нормы, бо пью я пиво нынче лишь во дворе собственного дома либо же на балконе и по людным улицам прогуливаться с открытой бутылкой в руке считаю для себя недостойным. Ей-Богу, стоит подкинуть сию тему для диспута или для возжигания пламени страсти Саше, бо она обожает подсмеиваться надо мной в часы, когда реальность свидетельствует, что упорство мое вновь излишне для воплощения дела, но весьма важно для убеждения самого себя в собственной моей мужественности и, что более часто случается, либеральности. А уже сколько нежных поцелуев вызывает сия моя мужественность, именуемая в России у нас "упертостью", я, пожалуй, посчитаю в нонешний раз. Ах, как сладка и упоительна любовь, когда она подкуплена собственной слабостью перед слабейшим из существ, тающим в твоих руках и стремящемуся к возвеличиванию себя в твоих же глазах в преодолении вечной трепетности страха утраты единственных отношений и тем являющему не столько мужество, сколь слабость и чувствительность к боли, задевающего тебя самого, трепетного и чувствительности к потере сего самого родного и непреодолеваемого чувства.
В окончании размышлений я хотел бы возвратиться к размышлениям моим о том шуме, что наделала фотография Георга, но не столько к размышлениям о расхождениях фотографии Георга с творением господина Дамфриса, сколько к размышлениям об этичности, в принципе, шума в газетах о фотографии, коей по скромному и тихому заявлению монарха уготована роль "эскиза к сватовскому портрету, коя важна традиция сватовства, - по меткому замечанию Георга: - из эстетических постулатов общества не изжита даже спустя семьдесят пять после изобретения самой фотографии, а не дагерротипии, и уж тем более после начала широкого промышленного производства фотографической техники, коие промышленное производство привело к резкому удешевлению средств фотографического труда." Ведь сия фотография Георга явилась для меня образцом высокой портретной эстетики! Подумать только, нежнейший барьельф Ее Императорского Высочества принцессы Бельгии и принцессы Германской империи Шарлотты Эрикборги, нынешней Ее Светлости княгини Вяземской, тетушки нашего Георга по отцовской линии, великолепно интервенирует плавными и округлыми линиями своими с распустившимися от сложнейшего перехода с мороза в жар натопленных наших березовым и еловым жаром беленых русских печей домов пионов. Помнится, сколько восторгов дарил мне тогда Георг, когда рассказывал сколь много исступляющих тело и душу чувств испытал он, слушая прекрасные слова Марии о том, что "непоседливостью прически своих золотых волос напоминает и сам он согбенный под тяжестью собственных лепестков юный пион и часто в привычках его заметно то особое положение его фигуры, обнажающее слабость, что любит склоняться он, любящий тишину, пред тяжестью звуков даже любимого голоса, но разрушающего эту сладостную тишину, абсолютно так же, как склоняется пион под тяжестью осевшего на нем шмеля, и столь же сложен рисунок портрета юного британского принца", кои пыталась создать для себя Мария, чтобы не скучать в одиночестве без любимого лица. Право же, Георг был так вдохновлен речью Мари, что и я наизусть запомнил речь, коей он бредил все те восемнадцать дней, что пребывал в России подле Маши. Но воротимся же к эскизу портрета. Сколь великолепно оттеняет белым цветом платье наивность и чистоту профиля Мари, чей прямой лик, как мы памятуем, сохраняет в себе язвительность и едкость великого рода Цунэ, воспитание от коего еще более, как мне кажется, усилило внешние особенности Марии, по коим ее во многом можно отнести именно к азиатскому типу внешности, что, как мне кажется, более всего трепетно привлекает Георга. Сочетание русского мороза и вейчи (гардении - Анна Конродинг), любовно укрытой от налетевшего мороза циновкой из рисовой соломы, коя солома имеет особый тишайший золотистый цвет, коий, возможно, и видится Маше в цвете волос Георга и коий угадывается и в цвете огромнейших мельниц, запечатленных на обоях Машиной залы, даже на монохроматической фотографической пленке. Право же, как умилительно смотрятся сии мельницы в Машиной зале, когда ты сиживаешь там, чтобы скрасить время юного лондонского повесы и яростного оленя Георга, и как истинно грозно смотрятся они с отдаленного временем расстояния! Право же! Голубое платье и золотые мельницы в пору сей зимы, представленные на монохроматической фотографической пленке, навевают мне воспоминания о том, как и я не раз очаровывался прекраснейшей нашей княжной и не менее прекрасной будущей принцессой. Но ведь сему идеальному художественному взгляду Георга нет надобности даже в цветах, чтобы передать очарование его будущей супруги! Хотя, право же, надо будет напомнить Георгу о том дивном сочетании цветов, что было даровано нам наблюдать в доме Милославских сей зимой, и настоять на том, чтобы Георг не забыл рассказать Его Светлости герцогу Брашу о сем великолепном сочетании, хотя, полагаю, что великолепный эстетический талант герцога и сам возобладает при создании свадебного портрета Маши, и цвета, кои появятся на портрете, определенно, превзойдут мои ожидания и, право же, составят добрую память для потомков наших. Право же, как в детстве интересно мне на коих наших тайных знаках настоит родня Георга в сем портрете? Чтобы порадовать строгих и первейших князей наших, придется им быть весьма искусными. От сего места с восторгом я перейду к мысли, кою пытаюсь сохранить. Вельми насколько консервативно и строго общество Соединенного Королевства Британских Островов, настолько же и не ясна мне ситуация с обсуждением портрета Маши, бо многая величия, славы и гордости обеим странам несет создание свадебного портрета и уж не менее радости должна были принести публикация его эскизов, созданных престолонаследником, но ныне в газетах Соединенного Королевства слышу я лишь шум и невнимание к будущей гордости и будущему величию двух государств! Никто не обсуждает ни стиля эскиза, в коих обсуждениях можно было бы неоднократно обмолвиться о происхождении Георга и о познаниях его в культуре Великой империи Цин, ни таинства грядущих знаков, ни грядущего соотношения таинства знаков с величием княжеского рода, коему предстоит впервые осенить своей родовой историей трон Пендрагонов, но многая обсуждают цветочные невнятности дурно переделанные господином Боу от шутки великого Карла V Конродинга, кою каждый шаловливый дворянин может найти за вратами замка Иоганнесхоф, кои врата можем мы найти возле Граберфельда или возле Вюцбурга, в зависимости от того, за коего рода шалости наказан дворянин, за утаивание средств от государя бо за за рассказ государю о средствах соседей. Право же, шутка сия плоха и для путешествия по подвалам замка и для беседе в обществе, ранее было и в подвалах, и в обществе легко потерять голову от демонстрации в познаниях сей шутки. Что же ныне случилось с моралью высоких королевств, нешто не ждут там удивительных свадеб и гостей к высоким свадьбам. Право же, стоит упросить Георга соблазнить дядюшку Эдуарда на проведение социологического опроса о важности государственной свадьбы и о важности исторического сочетания династий Пендрагонов и Милославских. На сию шалость я сам бы заплатил средств для пула.
Да, и, конечно же, стоит не забыть порасспрашивать Георга в письме: не настоял ли он на появлении среди символом столь радостной нам соломенно-рисовой мельницы, коя весьма бы подошла Милославским в качестве небольшого дополнения к геральдическим регалиям. Ну, и вовсе я уже запамятовал! Окончательно оформить заключение договора о намерении о заключении брака с Мари Георг намерен в Церкви Гроба Господня в Баден-Бадене 24 апреля следующего года, о чем мне и стало сегодня известно из письма, чтобы подобно Его Светлости князю Федору Георгиевичу Милославскому, испросившего в 1012 году руки наитребовательнейшей из королев Теодорихи Эрихеберты Конродинг-Бурбон, совершить прежде покаянный путь от Красного ручья к Ручью Знающего разумность ограничений Города ремесел и восславить имя своей избранницы. Право же, именно сию церковь более всего люблю из всех церквей Милославских и, право же, с радостью соглашусь свидетельствовать свое присутствие при оформлении предложения о браке и баден-баденский розарий Александре моей придется впору совершеннейше. Уж с этим цветком я точно разберусь совершенно один!
Ее Светлость княжна Мария Милославская и Ее Светлость принцесса Гессенская Александра. Пасхальные каникулы в Лондоне, 1890 год. Автор фотографии младший герцог Гессенский Людвиг.
Ее Светлость княжна Мария Милославская. С букетом. Санкт-Петербург, 1891 год. Автор фотографии: Его Королевское Высочество принц Георг, герцог Уэльсский, герцог Люнденбургский.
Право же, почувствовал я себя виноватым и от усталого вида батюшки, и от усталости повторенных им "в осемнадцатый раз слов" и от того решил посвятить в журнале одну запись размышлениями моим и размышлениям друзей моих о батюшкиных философско-религиозных изысканиях на почве улучшения вкусов общества и творческого труда в обществе и о состоянии религии в связи с удешевлением предметов и материалов необходимых для творческого и эстетического труда, бо от невнимания к родителям своим часто мы теряем и разум, и совесть, посему наибольшее внимание к словам родителей и повторение слов родителей наших для себя самих наставляет нас на путь разумный и совестливый, что есть первейший путь государя к славе. Место в плане моем для проведения размышлений наличиствует, как-то ни забавно, 17 декабря. Без сомнения, к сему дню успею я направить письма друзьям моим и братьям с вопросами о батюшкиных философско-религиозных и экономических изысканиях. Хотя, нет. Все же подумал и перенес тему размышлений в плане на 18 января, а потом еще более подумал и перенес тему на 18 апреля, бо к сему дню я не торопясь прочту все письма и составлю ответы, от более разумного и долго-подготавливаемого ответа батюшка будет более счастлив. Да ведь и письма мои будут возвращаться не столь скоро, как то я в первые секунды намерен был их осмыслить! Так как до Лондона письмо дойдет за три дня, но Георг вновь очаруется батюшкиными размышлениями, как очаровывается он любыми новшествами, творимыми батюшкой да и всей нашей семьей, да еще и отца своего с тетушкой Александрой и тетушкой Викторией, определенно, привлечет к диспуту и от того сравняется в скорости ответа с ответом от Аратобека Сауди нашего, коий хоть и сходится в точности и спорости ответа с родственной и ему, и Георгу тетушкой Александрой, но отвечает все же один, от того и ответы на письма от него приходят спорее, чем от Георга, где бы великий наш Его Высокопреосвященство Аратобек не находился в иберийской Америке, либо же в Румынском Королевстве. В то время, как тетушка Александра, коя по матушке является истинной принцессой Аравии, но благодаря суровой батюшкиной крови холодна, как истинная датчанка, ожидает решения в полном диспуте всей семьи, коя семья всегда приходит к обобщению своих выводов, объединенных прежде их появления в наблюдательности и внимательности к вопросу, коий предложен для диспута, доступных для тетушки Александры, получившей обучение еще в детском возрасте на языках и культурных принципах сразу четырех культур и от того до сих пор еще путающей аравийские, японские, датские и венгерские слова, но и от того часто задающейся долговременными переводческими размышлениями об истинном значении слова в языке, на коем задан вопрос, и об истинном значении слова в языках, привычных тетушке Александре к общению. От того тетушка Александра и вынуждена ждать всю семью, бо предпочитает не пугать своих возлюбленных родственников своей лингвистической неупорядоченностью. Определенно, хотелось бы мне здесь отметить, что дядюшке Эдуарду, обожающему супругу, все же за тридцать лет брака, точнее за двадцать восемь лет и семь месяцев, как то любит часто уточнять счастливые дни и минуты протяженности собственного брака дядюшка Эдуард, удалось научить супругу преодолевать собственные боязни и мании и чуть более часто демонстрировать близкому кругу общения свои дарования и таланты, кои в лингвистическом и эстетическом своем ключе восхищают меня неукротимо и экзальтирующе, не менее, чем Георга радуют размышления батюшки. Право же, в великолепную семью сосватана наша Маша! Хотя, право же, и не знаю, каково будет тетушке Александре с Машей проживать совместно, под единой крышей. Обязательно нужно порасспросить об этом мою Сашу, коя была свидетельницей трехмесячного пребывания Маши Милославской у Плантагенетов. Каково было тетушке Александре при ее трепетности столкнуться со строгостью, внутренней холодностью и внутренней же высочайшей чопорностью, коей сударыни Милославские превосходят любую наистрожайшую монархическую семью. А ведь со времен последней Забавы Путятичны, то есть Анастасии Георгиевны Милославской, досаждавшей прадедушке моему Николаю Николаевичу, Милославские стали еще более строги, и хоть у Маши до сорокалетнего стояния в монастыре для доказательства собственной правоты дело не дойдет, но как бы не дошло до желания сокрытия в монастырях от Машиных строгостей в семейной жизни у тетушки Александры. Хотя, конечно же, что тетушка Александра и Каппетинг, и Сауди, а и те, и другие предпочитают отстаивать собственные убеждения только на почве экономических, финансовых и банковских проблем, бо другие стороны жизнедеятельности они считают "تتحرك في وسط القافلة". Хочу заметить моему потомку, коий доберется до чтения моего дневника, и от того ставлю особую отметку на полях о принадлежности записи к интересам потомков наших, что считаю особой важностью для себя, что записал сие словосочетание на аравийском языке, а точнее списал его из письма Георга (совершенно же невозможно было догадаться, коим образом все же лучше записать незнакомые мне слова, слева направо, как то мне привычно от традиций русского, европейского и иберийского письма, или справа налево, как то соответствует правилам писания на аравийском языке. Решил действовать соответственно собственно выработанному методу изучения восточных языков и соотнес культурологическую традицию нации с известным мне содержанием фразы и от того надпись явилась мне совершенно разумно созданным рисунком, коий стоит изучать справа налево, и от того передать надпись в тексте стало весьма возможным, хотя и, признаться, на мой взгляд, создал я сию свою первую запись на аравийском языке весьма коряво. Хотя, нет! Сия запись вторая! Первая же запись, кою я сделал на аравийском языке, относилась к встрече моей в Лондоне два года назад во время классических каникул все с тем же Его Императорским Высочеством и ныне уже Его Высокопреосвященством Аратобеком Сауди, коий упросил меня оставить в его альбоме для гостей мной собственно сочиненную эпиграмму на любовь барышень к первоосвященникам ислама, коя в Лондоне выражается пылкими страстями и иной раз даже митингами у дверей двора Его Высокопреосвященства Аратобека, и от того мешающая нам, старцам, совершить простой поход в модный и интересующий нас ресторан. Эпиграмму сию, сочиненную мной на датском, Его Высокопреосвященство Аратобек сразу перевел на аравийский, чем невероятно рассмешил тетушку Александру, смущенную не столько вниманием дам к Его Высокопреосвященству Аратобеку, сколько гневностью Георга, принявшегося защищать матушку с гневностью и пылкостью истинного аравийца, оскорбленного в своих истинных культурных традициях, но никак не лондонца, славящегося своим миролюбием и мультикультурным попустительством к проявлениям странностей и разнообразий национальных традиций в собственном городе. По словам тетушки Александры, эпиграмма моя была неделанно хороша, но на аравийском языке и вовсе превратилась в прекрасную притчу, весьма качественно соотносящуюся с геральдической эмблемой Королевства Миср, бо я использовал аллегорию "яростного олененка", коий являет себя на геральдическом гербе Пендрагонов, у Его Высокопреосвященства Аратобека же гнев невозросшего оленя обратился в испуг полосатого спасителя оазисов, подрывающего коренья трав и деревьев в надежде найти укромную нору, прежде вырытую полноценными губителями оазиса кароворами (ихневмонами - Анна Конродинг). Ах, право же, как хорошо, что я вспомнил о сем случае, бо счел его в тот день совершенно мещанским, чтобы отводить под рассказ о нем место в дневнике, но ныне же я полагаю, что мог бы многое упустить из познания аравийского языка, если бы не вспомнил о сем дне, бо Георг проучил своего старшего наставника в тот день не менее, создав свою ответную эпиграмму на аравийском языке о том, что истинный гнев кабана всегда проявлялся в том, что он заставлял нечистых зверей убираться из оазиса, созданного мочой и пометом его предков, но бездействие человека, нежелающего, а иногда ради собственного развлечения, приводящего в оазис, спасение пустыни, нечистых зверей по размерам своим значительно превышающим кабана, но, определенно, схожими с размером самого человека, способно привести к гибели оазиса, созданного кабаном, от безалаберности и лихости человека, биологически более разумного вида, нежели сам кабан, создатель оазиса. Великолепно! Право же, великолепно, что я вспомнил о сих строках! Определенно, стоит напомнить Георгу в письме о сей его величайшей притче, бо в течении двух дней, что бродили после мы по Лондону Его Высокопреосвященство Аратобек иначе не называл сии творения наши с Георгом. Надеюсь, брат мой, еще помнит, что именно за аллегории он в тот день соединил в словах своих, дабы опозорить девушек, обнаживших свои груди, чтобы привлечь внимание Его Высокопреосвященства). Ох, как далеко я ушел в воспоминаниях своих о знакомстве моем с аравийским языком! Но все же ворочусь к собственной записи и моему еще неизвестному мне и грядущему потомку. Оставляю я запись сию, дабы мой пытливый и образованный потомок непременно задумался о необычайном сочетании знаков и необычайной стройности письма и, определенно, занялся изучением аравийского языка, коий язык и письменность лет через шестьдесят будет ведущими общегосударственными системами грамоты нашей планеты либо же открытой всей нашей экзосистемы. Велики Сауди и велик след их, был и будет, и достойно будет детям моим сочетаться с ними в делах, в дружбе и даже в браке, хотя необычайно редко сходимся мы с ними в семейных соотношениях, бо Сауди все же столь неспешны, величественны и извечно целенаправленны в семейных ценностях собственных, что страсть в их каменной непоколебимой пустынной вечности способен разжечь лишь Конрод, хотя уж за Конродом последуем и мы! Очень надеюсь и даже смеюсь над своей недогадливостью! Ведь мы все же с Конродами всегда составляем браки, один глядя на другого либо же следуя один за другим! Сколько лукут и элькутис Сауди стали женами Конродов за последние двести лет! Ведь, пожалуй, столько и Рориков стали наследственно и родово принцами и князьями Арапии за те же прошедшие двести лет! Право же, запамятовал я вовсе, что предшествовавшие сим прекрасным бракам годы Конродинги славились своими арапийскими браками! Ныне же мы вновь следуем за ними!
Но все же вернемся к серьезности, бо неделанно я развеселился в сей предзимний вечер и обратимся к серьезным философским размышлениям. Все же не могу я не заметить, во след своим размышлениям, что все же с возрастом меняется наше представление о мещанстве и мещанских деяниях, а уж тем более о мещанских беседах, бо те или иные житейские, а уж более того бытийные события неожиданно оказываются вельми важными, а подчас и более раскрывающими и сохраняющими перед историей истинный смысл проишествий, привычек и традиций общества, чем события, являвшиеся нам глобальными в день, в коем мы о сем событии много и сложно писали. Боже, сколько строк я посвятил в тот же день, что Георг придумал сию великолепную притчу, рассказу в дневнике о собственном скандале с Сашей и о предвзятых ее устоях в отношении распития на улице напитков, а, паче того, алкогольных напитков! Сколь много выспренных слов посвятил я тогда собственному умению вести дискуссию и умениям переубеждать, убеждать, устраивать и продумывать стратегические ловушки в диспуте, кои умения я разделил и отдельно изучил в себе каждое, а иной раз и подкупать оппонента! А ведь ныне же и не сыскать следа тому моему свободолюбию и явственно не хватает мне твердости и настойчивости в выбранной мной тогда и необычайно важной для меня в те дни эстетической норме! Не хватает настойчивости в приведение и воплощение в жизнь сей выбранной эстетической нормы, бо пью я пиво нынче лишь во дворе собственного дома либо же на балконе и по людным улицам прогуливаться с открытой бутылкой в руке считаю для себя недостойным. Ей-Богу, стоит подкинуть сию тему для диспута или для возжигания пламени страсти Саше, бо она обожает подсмеиваться надо мной в часы, когда реальность свидетельствует, что упорство мое вновь излишне для воплощения дела, но весьма важно для убеждения самого себя в собственной моей мужественности и, что более часто случается, либеральности. А уже сколько нежных поцелуев вызывает сия моя мужественность, именуемая в России у нас "упертостью", я, пожалуй, посчитаю в нонешний раз. Ах, как сладка и упоительна любовь, когда она подкуплена собственной слабостью перед слабейшим из существ, тающим в твоих руках и стремящемуся к возвеличиванию себя в твоих же глазах в преодолении вечной трепетности страха утраты единственных отношений и тем являющему не столько мужество, сколь слабость и чувствительность к боли, задевающего тебя самого, трепетного и чувствительности к потере сего самого родного и непреодолеваемого чувства.
В окончании размышлений я хотел бы возвратиться к размышлениям моим о том шуме, что наделала фотография Георга, но не столько к размышлениям о расхождениях фотографии Георга с творением господина Дамфриса, сколько к размышлениям об этичности, в принципе, шума в газетах о фотографии, коей по скромному и тихому заявлению монарха уготована роль "эскиза к сватовскому портрету, коя важна традиция сватовства, - по меткому замечанию Георга: - из эстетических постулатов общества не изжита даже спустя семьдесят пять после изобретения самой фотографии, а не дагерротипии, и уж тем более после начала широкого промышленного производства фотографической техники, коие промышленное производство привело к резкому удешевлению средств фотографического труда." Ведь сия фотография Георга явилась для меня образцом высокой портретной эстетики! Подумать только, нежнейший барьельф Ее Императорского Высочества принцессы Бельгии и принцессы Германской империи Шарлотты Эрикборги, нынешней Ее Светлости княгини Вяземской, тетушки нашего Георга по отцовской линии, великолепно интервенирует плавными и округлыми линиями своими с распустившимися от сложнейшего перехода с мороза в жар натопленных наших березовым и еловым жаром беленых русских печей домов пионов. Помнится, сколько восторгов дарил мне тогда Георг, когда рассказывал сколь много исступляющих тело и душу чувств испытал он, слушая прекрасные слова Марии о том, что "непоседливостью прически своих золотых волос напоминает и сам он согбенный под тяжестью собственных лепестков юный пион и часто в привычках его заметно то особое положение его фигуры, обнажающее слабость, что любит склоняться он, любящий тишину, пред тяжестью звуков даже любимого голоса, но разрушающего эту сладостную тишину, абсолютно так же, как склоняется пион под тяжестью осевшего на нем шмеля, и столь же сложен рисунок портрета юного британского принца", кои пыталась создать для себя Мария, чтобы не скучать в одиночестве без любимого лица. Право же, Георг был так вдохновлен речью Мари, что и я наизусть запомнил речь, коей он бредил все те восемнадцать дней, что пребывал в России подле Маши. Но воротимся же к эскизу портрета. Сколь великолепно оттеняет белым цветом платье наивность и чистоту профиля Мари, чей прямой лик, как мы памятуем, сохраняет в себе язвительность и едкость великого рода Цунэ, воспитание от коего еще более, как мне кажется, усилило внешние особенности Марии, по коим ее во многом можно отнести именно к азиатскому типу внешности, что, как мне кажется, более всего трепетно привлекает Георга. Сочетание русского мороза и вейчи (гардении - Анна Конродинг), любовно укрытой от налетевшего мороза циновкой из рисовой соломы, коя солома имеет особый тишайший золотистый цвет, коий, возможно, и видится Маше в цвете волос Георга и коий угадывается и в цвете огромнейших мельниц, запечатленных на обоях Машиной залы, даже на монохроматической фотографической пленке. Право же, как умилительно смотрятся сии мельницы в Машиной зале, когда ты сиживаешь там, чтобы скрасить время юного лондонского повесы и яростного оленя Георга, и как истинно грозно смотрятся они с отдаленного временем расстояния! Право же! Голубое платье и золотые мельницы в пору сей зимы, представленные на монохроматической фотографической пленке, навевают мне воспоминания о том, как и я не раз очаровывался прекраснейшей нашей княжной и не менее прекрасной будущей принцессой. Но ведь сему идеальному художественному взгляду Георга нет надобности даже в цветах, чтобы передать очарование его будущей супруги! Хотя, право же, надо будет напомнить Георгу о том дивном сочетании цветов, что было даровано нам наблюдать в доме Милославских сей зимой, и настоять на том, чтобы Георг не забыл рассказать Его Светлости герцогу Брашу о сем великолепном сочетании, хотя, полагаю, что великолепный эстетический талант герцога и сам возобладает при создании свадебного портрета Маши, и цвета, кои появятся на портрете, определенно, превзойдут мои ожидания и, право же, составят добрую память для потомков наших. Право же, как в детстве интересно мне на коих наших тайных знаках настоит родня Георга в сем портрете? Чтобы порадовать строгих и первейших князей наших, придется им быть весьма искусными. От сего места с восторгом я перейду к мысли, кою пытаюсь сохранить. Вельми насколько консервативно и строго общество Соединенного Королевства Британских Островов, настолько же и не ясна мне ситуация с обсуждением портрета Маши, бо многая величия, славы и гордости обеим странам несет создание свадебного портрета и уж не менее радости должна были принести публикация его эскизов, созданных престолонаследником, но ныне в газетах Соединенного Королевства слышу я лишь шум и невнимание к будущей гордости и будущему величию двух государств! Никто не обсуждает ни стиля эскиза, в коих обсуждениях можно было бы неоднократно обмолвиться о происхождении Георга и о познаниях его в культуре Великой империи Цин, ни таинства грядущих знаков, ни грядущего соотношения таинства знаков с величием княжеского рода, коему предстоит впервые осенить своей родовой историей трон Пендрагонов, но многая обсуждают цветочные невнятности дурно переделанные господином Боу от шутки великого Карла V Конродинга, кою каждый шаловливый дворянин может найти за вратами замка Иоганнесхоф, кои врата можем мы найти возле Граберфельда или возле Вюцбурга, в зависимости от того, за коего рода шалости наказан дворянин, за утаивание средств от государя бо за за рассказ государю о средствах соседей. Право же, шутка сия плоха и для путешествия по подвалам замка и для беседе в обществе, ранее было и в подвалах, и в обществе легко потерять голову от демонстрации в познаниях сей шутки. Что же ныне случилось с моралью высоких королевств, нешто не ждут там удивительных свадеб и гостей к высоким свадьбам. Право же, стоит упросить Георга соблазнить дядюшку Эдуарда на проведение социологического опроса о важности государственной свадьбы и о важности исторического сочетания династий Пендрагонов и Милославских. На сию шалость я сам бы заплатил средств для пула.
Да, и, конечно же, стоит не забыть порасспрашивать Георга в письме: не настоял ли он на появлении среди символом столь радостной нам соломенно-рисовой мельницы, коя весьма бы подошла Милославским в качестве небольшого дополнения к геральдическим регалиям. Ну, и вовсе я уже запамятовал! Окончательно оформить заключение договора о намерении о заключении брака с Мари Георг намерен в Церкви Гроба Господня в Баден-Бадене 24 апреля следующего года, о чем мне и стало сегодня известно из письма, чтобы подобно Его Светлости князю Федору Георгиевичу Милославскому, испросившего в 1012 году руки наитребовательнейшей из королев Теодорихи Эрихеберты Конродинг-Бурбон, совершить прежде покаянный путь от Красного ручья к Ручью Знающего разумность ограничений Города ремесел и восславить имя своей избранницы. Право же, именно сию церковь более всего люблю из всех церквей Милославских и, право же, с радостью соглашусь свидетельствовать свое присутствие при оформлении предложения о браке и баден-баденский розарий Александре моей придется впору совершеннейше. Уж с этим цветком я точно разберусь совершенно один!
Ее Светлость княжна Мария Милославская и Ее Светлость принцесса Гессенская Александра. Пасхальные каникулы в Лондоне, 1890 год. Автор фотографии младший герцог Гессенский Людвиг.
Ее Светлость княжна Мария Милославская. С букетом. Санкт-Петербург, 1891 год. Автор фотографии: Его Королевское Высочество принц Георг, герцог Уэльсский, герцог Люнденбургский.