Встречи с учителем (памяти Е. В. Витковского)
Этот текст, посвящённый памяти моего учителя Евгения Владимировича Витковского (1950-2020), вышел на сайте «Горький» в международный день переводчика. Для архива продублирую его и здесь.
«Я никогда не стал бы переводчиком, если бы не Витковский» - мне доводилось слышать это от многих коллег. И я готов к ним присоединиться. Действительно, история жизней, изменённых встречей с Евгением Владимировичем, потянет на хороший роман: местами производственный, местами авантюрный, но, главным образом, это «роман воспитания» в классическом понимании, когда фигура учителя и фигурка ученика вместе образуют связь - общий узор судьбы, длящийся во времени даже после отбытия одного из собеседников в лучший мир.
Наше личное знакомство продлилось всего десять лет. «Всего» - по меркам его жизни, вместившей к моменту нашего первого рукопожатия несколько превращений. Из яркого «молодого специалиста» Е. В. Витковского, в двадцать семь лет издавшего первую отдельную книгу в своих переводах, в 1970-е получился зрелый профессионал, удачно совпавший в своей зрелости с проектом «Библиотеки всемирной литературы», где Е. В. открывал для массового читателя десятки имён: Бокажа, Пессоа, Хёйгенса, Гейма... К началу 1980-х он уже был признанным мастером, ему доверяли сложнейшие издательские проекты. В тридцать три он составил (и наполовину сам перевёл) антологию голландских поэтов XVII века, не превзойдённую до сих пор, и уже начал работу над одним из своих главных творений - трилогией Вондела для серии «Литературные памятники». Я в это время ещё только родился.
Сказанное далеко не исчерпывает сделанного, но этого достаточно, чтобы понять: совсем не мне писать о Е. В. настоящие воспоминания. Уверен, его жизнь и труды найдут своего летописца. Мне же остаётся попытаться, для себя и для потомства, осознать, с чем и с кем мне пришлось столкнуться, и какие уроки можно вынести из этих встреч.
Всё началось с кнопки «Зарегистрироваться». Форум и сайт «Век перевода» я обнаружил в сети спустя год после его запуска. В то время, в 2004 году, я только ещё осваивал интернет, всюду совался, обозревая с некоторой опаской паноптикум сетевых страстей: хамство, травля, войны коментов, флейм, спам, флуд - целый новый мир, ставший ныне повседневностью соцсетей. На этом фоне переводческий онлайн-семинар Е. В. смотрелся английским клубом: подлинные фото и имена участников, вежливые беседы, чёткие правила. Но главное - горы, горы, несметные Клондайки поэзии на разных языках, и тут же, на расстоянии одной кнопки, те самые переводчики, прилежные рабочие золотых приисков мировой лирики. «А это и есть английский клуб», - с радостью подтвердил мне Е. В. в интервью. Он вообще как профессионал без тени зависти радовался, если кто-то подбирал к месту удачное словцо.
Ещё с первого курса филфака я пытался кое-что перелагать с доступных мне языков - как мне казалось, стихами. Но помыслить себя частью профессии, дела я, конечно, не решался и на протяжении нескольких лет тихонько бродил тенью по форуму «Век перевода», почитывая то одно, то другое, почти не оставляя следов своего пребывания. Переписка с Евгением Владимировичем началась, когда я выписывал у него почтой первые два выпуска антологии, а затем восстанавливал свою учётку на форуме. Тут я немного осмелел и представил накопившиеся опыты на суд коллег.
И суд был строгим. Все ошибки, которые теперь мне известны как типичные для начинающего переводчика поэзии были мной прилежно совершены. Однако тон и течение обсуждения были отчётливо благожелательными. Форум в те годы был довольно посещаемым местом, и сразу несколько коллег (видимо, по наводке Е. В.) взялись за меня в ежедневном режиме. Сам хозяин форума появлялся, когда требовалось решающее слово. «Мои ученики обычно понимают, что идут к профессиональному дрессировщику», - с иронией писал он мне позднее. Думаю, учитель переоценил проницательность своих подопечных, но его методики действительно часто давали хороший результат. Поощрение и наставление, чередование успехов и неуспехов, конкурсы и разборы (попеременно в качестве участника и арбитра) - всё это, смешанное в какой-то чудной реторте, главным образом, давало чувство сопричастности делу, бешеный заряд мотивации, когда из робкого любителя постепенно получался готовый к большим нагрузкам трудоспособный работник. Этот семинар не был для Витковского первым. В конце 1980-х он проводил очные занятия в ЦДЛ, и на них приезжали из других городов и даже из других союзных республик. А нам этот способ обучения стал доступен прямо из дома - это ли не чудо?
Когда я задался целью сделать перевод корпуса стихотворений Георга Гейма, Е. В. отнёсся к этому скептически, как и ко всякой переводческой мономании, хотя именно с его подачи в перестроечное время этим автором много занимались. Он, впрочем, по себе знал, что значит «увлечься темой» и жестоковыйное моё упрямство было ему в некотором роде симпатично. Вот и вышло, что к тому времени, когда я впервые поднимался по лестнице к его знаменитой квартире на Садовой-Каретной, в моем личном разделе форума уже появилась его короткая реплика: «Как издателю мне это может быть интересно».
Думаю, каждый из учеников Е. В. способен по-своему воспеть его причудливое жилище, этот сумрачный «трёхкомнатный книжный шкаф», как он его называл. В лабиринте из нависающих полок мечутся визгливые тени левреток, а я, стараясь не выдавать своего крайнего смущения, весело приветствую хозяина: «Ну здравствуйте, сенсей!» На что он со смехом отвечает: «Ну не сенсей, а скорее семпай!»
Всё происходит по заведённому порядку, который потом повторялся от раза к разу. Мы пробираемся в кабинет и, разместившись по разные стороны журнального столика, приступаем к чаепитию и неспешной беседе. В этом классическом диалоге мне достается терракотовая маска с разинутым ртом, а роль безмолвного хора исполняют пёстрые корешки сотен и сотен книг на десятках языков, заполняющие почти всё зримое пространство напротив. Над головой у слушателя - ряды научной фантастики, которой хозяин отдал дань и как читатель, и как писатель. Сам Е. В., как правило, размещался под лампой в кресле, словно на троне, с трёх сторон окружённом книгами. В разговоре мы могли коснуться мельком десятков имён, культур, языков, и всё это сплеталось в уме в какой-то сияющий образ, в чувство соприкосновения с высокой культурой, с чем-то, что не выразить словами. Думаю, многие из коллег, побывавших у учителя в гостях, могут разделить моё чувство, описанное в дневнике после одной из таких встреч: «Рядом с Е. В. чувствую себя невеждой, и мне мучительно хочется это исправить».
Личное знакомство состоялось, и я с головой ушёл в дела и проекты, связанные с «Веком перевода»: редактировал и обновлял «синие страницы» сайта, модерировал форум, писал конкурсные разборы и сам переводил для конкурсов. Наша переписка с Е. В. стала занимать почти весь мой почтовый ящик. Через год в издательстве «Водолей» вышел Георг Гейм, а осенью 2011 года произошла наша встреча, чей отзвук я, пожалуй, буду ощущать всегда.
Возвращаясь через Москву из Липок с писательского семинара (не очень удачно сложившегося), я зашёл навестить Е. В. и, видимо, от переутомления и нервов, внезапно и сильно заболел. Мне сделалось дурно прямо у него дома, подскочила температура, заколотило ознобом. Е. В. и его жена Ольга без лишних предисловий оставили меня у себя отлёживаться. Чтобы занять захворавшего гостя, укутанного в плед, вежливый хозяин вёл степенную беседу обо всём на свете: о языках и культурах, о жизни и смерти, о диссидентах, издателях, предателях и друзьях. Он всё рассказывал и рассказывал, а поскольку захворал я изрядно, так мы и пробеседовали около суток, с перерывами на еду и сон. В тот раз я, наконец-то, додумался что-то записывать из услышанного. Он много говорил о «стратегии творчества», о том, как не размениваться на лишнее и делать главное, проще говоря, о предназначении. Кажется, что-то подобное, след таких бесед, есть в его собственных мемуарах об Аркадии Штейнберге, его учителе. Вполне могу представить, что когда-то Штейнберг мог сказать ему примерно то же, что и он мне, лежащему в лихорадке на диване напротив: «Полностью ваше образование закончится к сорока годам. Готовьтесь к тому, что через десять лет вам придётся уже себе искать учеников». Это было одно из тех событий, что делят твой внутренний опыт на до и после. От Витковского я тогда вышел не только выздоровевшим, но и просто каким-то другим.
Так совпало, что спустя несколько дней я наткнулся в ленте на цитату из Марка Твена, удивительно совпавшую с моими мыслями: «Держитесь подальше от людей, которые стараются подорвать вашу веру в себя. Истинно великий человек внушает вам мысль, что и вы можете стать великим». Ведь благожелательное товарищеское отношение Е. В. к младшим коллегам - далеко не правило в переводческом цеху. Удивительно, но люди способны приревновать тебя к Целану или Гейму не менее жгуче, чем дети, вцепившиеся в игрушку. Иногда инфантильное поведение какого-нибудь седого «мэтра», то набивающегося тебе в наставники, то шипящего хулу за глаза, могло серьёзно попортить крови. Но несколько простых советов и пример настоящего учителя помогали совладать с раздражением: на нашей стороне время и наш труд, «на грубость отвечаем шайбами». Делай сложные вещи, сворачивай горы работы, которые после тебя будет непосильно и бессмысленно повторять. Делай то, что по душе лично тебе, работай с любовью и искренним интересом к тексту. «Пахать подано» - любимая присказка Витковского.
Было бы наивно представлять его себе добрым дедушкой. Как и многие гениальные люди (уж будем честны), учитель мог быть непростым в общении, история размолвок с коллегами и учениками, наверное, заняла бы в его биографии увесистый том. Но это лишь приложения и примечания к основному корпусу. Ведь не одними добрыми советами и похлопываниями по плечу достаётся ремесло. У дрессировщика пряник только в одной руке, а в другой понятно что. Редактировать и шлифовать строки по много раз, добиваясь глубоких рифм и благозвучия; добывать архивные переводы в ЦГАЛИ, РНБ, Пушкинском доме; копаться в нидерландском синтаксисе и латинских цитатах; разбирать на запчасти по пять-шесть переводов одного стихотворения, внятно и вежливо объясняя коллегам, почему один вариант лучше другого; составлять и вычитывать справки для антологии и для сайта; нарочно брать в работу малопонятные тексты на диалекте или из эпохи, о которой не имеешь никакого понятия, чтобы на них отточить неотточенное - вся эта гора разнообразной работы предстояла мне в течение нескольких следующих лет под руководством Е. В.
Его коньком всегда были задачи «как бы учебные», а на самом деле рассчитанные на будущие книги и публикации. В интервью он позднее объяснял, что кроме «обращения с ножом и вилкой», т.е. собственно ремесла, «нужно ведь что-то и на тарелку положить», т.е. переложения делаются учениками не в стол, но одновременно и для души, и для тренировки, и, в перспективе, для коллективного издания. Конечно, сроки подготовки таких книг у нашей группы энтузиастов могли растянуться на годы. Но кропать от скуки - это одно, а быть сопричастным делу - совсем другое. Другая мотивация, другой уровень требований к работе, когда бессмысленно лить из пустого в порожнее о «невозможности перевода», кривляться на тему «а я так вижу» и «авторское прочтение вялым верлибром». Читатель открывает нашу книгу и желает прочесть Роберта Сервиса, Теодора Крамера или Георга Гейма, а не вялую невозможность. Лишь однажды я, помнится, решился оправдаться перед Е. В. за своё вольноватое обращение с дольником оригинала: «Ну это я сделал амфибрахием… в русле Жуковского!». Дрессировщик посмотрел на меня взглядом удава и холодно заметил: «После Жуковского русло высохло». Дольник у меня после этого получился на загляденье.
Серия «Поэты Первой мировой» да и сама возможность такой серии родились во время одного из наших с ним разговоров. Естественно, первой моей мыслью был бредовый мегаломанический проект пудовой книжищи, вмещающей всю поэзию Великой войны всех сражавшихся наций. Е. В. сразу увидел печальные перспективы этого сизифова труда и мягко меня осадил, посоветовав сделать «для начала» одних только немцев, причём в одиночку, от и до. «А там, глядишь, вам понравится. Может, и серию затеете. Только понемногу». Естественно, он на своём веку делал книги посложнее и понимал, сколько времени и сил поглотит даже первый том. Хитрый план, наверное, состоял в том, чтобы я этим томом и наелся. Но при этом семпай не покинул своего подопечного-мегаломана, на каждом этапе он прицельно выдавал бесценные замечания по составу и мелким недостаткам книги, иногда в корне менявшие её композицию.
Моя вовлечённость в дела «Века перевода», понятным образом, резко снизилась после отъезда в США в начале 2015 года. Один из приездов в столицу по визовым делам особенно запомнился тем, что в гостях у Е. В. посчастливилось застать ещё одного легендарного коллегу, чьи книги ещё со студенчества стояли зачитанными у меня на полках - Владимира Матвеевича Летучего. Примостившись с чашкой чаю, я слушал, как старейшины цеха толкуют о разном, вспоминают общую работу над Вонделом, спорят о разных версиях «Фуги смерти» и т.д. В какой-то момент разговор как бы сам собой перешёл на то, чем стоит заниматься германистам будущего, каких авторов и эпохи следует копать. Старики обращались как бы друг к другу, иногда хитро поглядывая в мою сторону. На сей раз ваш покорный мегаломан уже в общих чертах представлял себе объём работы по упомянутым ими вскользь темам и эпохам. Вспоминались записанные как-то слова Е. В.: «Мне нужно было бы иметь две жизни: одна для зарабатывания денег, другая для творчества». Но тут работы мне задавали на целых три. Чай остывал у меня в руках.
Одной из радостных сторон возвращения на Родину несколько лет спустя было то, что мне чаще удавалось бывать проездом в Москве, чаще подниматься по ступеням на Садовой-Каретной к стареющему хозяину книжного лабиринта, сказавшему мне как-то: «Увы, для всех нас время движется в одну сторону». В эти встречи мы больше говорили о вещах, не относящихся к профессии: об эмиграции и судьбах, об искусстве прозы и издательском деле, даже о политике (неожиданно мы сошлись во взглядах на украинское безумие последних лет). Мне почему-то казалось, что Е. В., несмотря на преследовавшие его хвори, стал как-то спокойнее, словно был уже уверен, что успел завершить недоделанное и оставил по себе кое-что: в последние годы вышли его антология гэльской поэзии, том стихов Теодора Крамера, новый роман, эпическая поэма на исторические сюжеты…
Конечно, у меня нет права называть наши отношения дружбой. Разница в летах и в интеллектуальном весе была слишком очевидной, чтобы я мог по глупости обольщаться на этот счёт. Но всё же десять лет общения, общих трудов, созданная Евгением Владимировичем профессиональная среда, наш творческий круг, разделяющий общие подходы к профессии, - всё это сильно связало нас с ним в итоге. В тот час, когда прибоем фейсбучной ленты мне принесло сообщение о его уходе из жизни, я заплакал. Странно, но только теперь, годы спустя после нашего первого рукопожатия, уже после всего, мне пришло в голову посмотреть в сети, кто же такой «семпай»: «в японской культуре наставник юноши-кохая, немного старше или опытнее его… Отношения семпай/кохай продолжительны, может быть, даже вечны».
«Я никогда не стал бы переводчиком, если бы не Витковский» - мне доводилось слышать это от многих коллег. И я готов к ним присоединиться. Действительно, история жизней, изменённых встречей с Евгением Владимировичем, потянет на хороший роман: местами производственный, местами авантюрный, но, главным образом, это «роман воспитания» в классическом понимании, когда фигура учителя и фигурка ученика вместе образуют связь - общий узор судьбы, длящийся во времени даже после отбытия одного из собеседников в лучший мир.
Наше личное знакомство продлилось всего десять лет. «Всего» - по меркам его жизни, вместившей к моменту нашего первого рукопожатия несколько превращений. Из яркого «молодого специалиста» Е. В. Витковского, в двадцать семь лет издавшего первую отдельную книгу в своих переводах, в 1970-е получился зрелый профессионал, удачно совпавший в своей зрелости с проектом «Библиотеки всемирной литературы», где Е. В. открывал для массового читателя десятки имён: Бокажа, Пессоа, Хёйгенса, Гейма... К началу 1980-х он уже был признанным мастером, ему доверяли сложнейшие издательские проекты. В тридцать три он составил (и наполовину сам перевёл) антологию голландских поэтов XVII века, не превзойдённую до сих пор, и уже начал работу над одним из своих главных творений - трилогией Вондела для серии «Литературные памятники». Я в это время ещё только родился.
Сказанное далеко не исчерпывает сделанного, но этого достаточно, чтобы понять: совсем не мне писать о Е. В. настоящие воспоминания. Уверен, его жизнь и труды найдут своего летописца. Мне же остаётся попытаться, для себя и для потомства, осознать, с чем и с кем мне пришлось столкнуться, и какие уроки можно вынести из этих встреч.
Всё началось с кнопки «Зарегистрироваться». Форум и сайт «Век перевода» я обнаружил в сети спустя год после его запуска. В то время, в 2004 году, я только ещё осваивал интернет, всюду совался, обозревая с некоторой опаской паноптикум сетевых страстей: хамство, травля, войны коментов, флейм, спам, флуд - целый новый мир, ставший ныне повседневностью соцсетей. На этом фоне переводческий онлайн-семинар Е. В. смотрелся английским клубом: подлинные фото и имена участников, вежливые беседы, чёткие правила. Но главное - горы, горы, несметные Клондайки поэзии на разных языках, и тут же, на расстоянии одной кнопки, те самые переводчики, прилежные рабочие золотых приисков мировой лирики. «А это и есть английский клуб», - с радостью подтвердил мне Е. В. в интервью. Он вообще как профессионал без тени зависти радовался, если кто-то подбирал к месту удачное словцо.
Ещё с первого курса филфака я пытался кое-что перелагать с доступных мне языков - как мне казалось, стихами. Но помыслить себя частью профессии, дела я, конечно, не решался и на протяжении нескольких лет тихонько бродил тенью по форуму «Век перевода», почитывая то одно, то другое, почти не оставляя следов своего пребывания. Переписка с Евгением Владимировичем началась, когда я выписывал у него почтой первые два выпуска антологии, а затем восстанавливал свою учётку на форуме. Тут я немного осмелел и представил накопившиеся опыты на суд коллег.
И суд был строгим. Все ошибки, которые теперь мне известны как типичные для начинающего переводчика поэзии были мной прилежно совершены. Однако тон и течение обсуждения были отчётливо благожелательными. Форум в те годы был довольно посещаемым местом, и сразу несколько коллег (видимо, по наводке Е. В.) взялись за меня в ежедневном режиме. Сам хозяин форума появлялся, когда требовалось решающее слово. «Мои ученики обычно понимают, что идут к профессиональному дрессировщику», - с иронией писал он мне позднее. Думаю, учитель переоценил проницательность своих подопечных, но его методики действительно часто давали хороший результат. Поощрение и наставление, чередование успехов и неуспехов, конкурсы и разборы (попеременно в качестве участника и арбитра) - всё это, смешанное в какой-то чудной реторте, главным образом, давало чувство сопричастности делу, бешеный заряд мотивации, когда из робкого любителя постепенно получался готовый к большим нагрузкам трудоспособный работник. Этот семинар не был для Витковского первым. В конце 1980-х он проводил очные занятия в ЦДЛ, и на них приезжали из других городов и даже из других союзных республик. А нам этот способ обучения стал доступен прямо из дома - это ли не чудо?
Когда я задался целью сделать перевод корпуса стихотворений Георга Гейма, Е. В. отнёсся к этому скептически, как и ко всякой переводческой мономании, хотя именно с его подачи в перестроечное время этим автором много занимались. Он, впрочем, по себе знал, что значит «увлечься темой» и жестоковыйное моё упрямство было ему в некотором роде симпатично. Вот и вышло, что к тому времени, когда я впервые поднимался по лестнице к его знаменитой квартире на Садовой-Каретной, в моем личном разделе форума уже появилась его короткая реплика: «Как издателю мне это может быть интересно».
Думаю, каждый из учеников Е. В. способен по-своему воспеть его причудливое жилище, этот сумрачный «трёхкомнатный книжный шкаф», как он его называл. В лабиринте из нависающих полок мечутся визгливые тени левреток, а я, стараясь не выдавать своего крайнего смущения, весело приветствую хозяина: «Ну здравствуйте, сенсей!» На что он со смехом отвечает: «Ну не сенсей, а скорее семпай!»
Всё происходит по заведённому порядку, который потом повторялся от раза к разу. Мы пробираемся в кабинет и, разместившись по разные стороны журнального столика, приступаем к чаепитию и неспешной беседе. В этом классическом диалоге мне достается терракотовая маска с разинутым ртом, а роль безмолвного хора исполняют пёстрые корешки сотен и сотен книг на десятках языков, заполняющие почти всё зримое пространство напротив. Над головой у слушателя - ряды научной фантастики, которой хозяин отдал дань и как читатель, и как писатель. Сам Е. В., как правило, размещался под лампой в кресле, словно на троне, с трёх сторон окружённом книгами. В разговоре мы могли коснуться мельком десятков имён, культур, языков, и всё это сплеталось в уме в какой-то сияющий образ, в чувство соприкосновения с высокой культурой, с чем-то, что не выразить словами. Думаю, многие из коллег, побывавших у учителя в гостях, могут разделить моё чувство, описанное в дневнике после одной из таких встреч: «Рядом с Е. В. чувствую себя невеждой, и мне мучительно хочется это исправить».
Личное знакомство состоялось, и я с головой ушёл в дела и проекты, связанные с «Веком перевода»: редактировал и обновлял «синие страницы» сайта, модерировал форум, писал конкурсные разборы и сам переводил для конкурсов. Наша переписка с Е. В. стала занимать почти весь мой почтовый ящик. Через год в издательстве «Водолей» вышел Георг Гейм, а осенью 2011 года произошла наша встреча, чей отзвук я, пожалуй, буду ощущать всегда.
Возвращаясь через Москву из Липок с писательского семинара (не очень удачно сложившегося), я зашёл навестить Е. В. и, видимо, от переутомления и нервов, внезапно и сильно заболел. Мне сделалось дурно прямо у него дома, подскочила температура, заколотило ознобом. Е. В. и его жена Ольга без лишних предисловий оставили меня у себя отлёживаться. Чтобы занять захворавшего гостя, укутанного в плед, вежливый хозяин вёл степенную беседу обо всём на свете: о языках и культурах, о жизни и смерти, о диссидентах, издателях, предателях и друзьях. Он всё рассказывал и рассказывал, а поскольку захворал я изрядно, так мы и пробеседовали около суток, с перерывами на еду и сон. В тот раз я, наконец-то, додумался что-то записывать из услышанного. Он много говорил о «стратегии творчества», о том, как не размениваться на лишнее и делать главное, проще говоря, о предназначении. Кажется, что-то подобное, след таких бесед, есть в его собственных мемуарах об Аркадии Штейнберге, его учителе. Вполне могу представить, что когда-то Штейнберг мог сказать ему примерно то же, что и он мне, лежащему в лихорадке на диване напротив: «Полностью ваше образование закончится к сорока годам. Готовьтесь к тому, что через десять лет вам придётся уже себе искать учеников». Это было одно из тех событий, что делят твой внутренний опыт на до и после. От Витковского я тогда вышел не только выздоровевшим, но и просто каким-то другим.
Так совпало, что спустя несколько дней я наткнулся в ленте на цитату из Марка Твена, удивительно совпавшую с моими мыслями: «Держитесь подальше от людей, которые стараются подорвать вашу веру в себя. Истинно великий человек внушает вам мысль, что и вы можете стать великим». Ведь благожелательное товарищеское отношение Е. В. к младшим коллегам - далеко не правило в переводческом цеху. Удивительно, но люди способны приревновать тебя к Целану или Гейму не менее жгуче, чем дети, вцепившиеся в игрушку. Иногда инфантильное поведение какого-нибудь седого «мэтра», то набивающегося тебе в наставники, то шипящего хулу за глаза, могло серьёзно попортить крови. Но несколько простых советов и пример настоящего учителя помогали совладать с раздражением: на нашей стороне время и наш труд, «на грубость отвечаем шайбами». Делай сложные вещи, сворачивай горы работы, которые после тебя будет непосильно и бессмысленно повторять. Делай то, что по душе лично тебе, работай с любовью и искренним интересом к тексту. «Пахать подано» - любимая присказка Витковского.
Было бы наивно представлять его себе добрым дедушкой. Как и многие гениальные люди (уж будем честны), учитель мог быть непростым в общении, история размолвок с коллегами и учениками, наверное, заняла бы в его биографии увесистый том. Но это лишь приложения и примечания к основному корпусу. Ведь не одними добрыми советами и похлопываниями по плечу достаётся ремесло. У дрессировщика пряник только в одной руке, а в другой понятно что. Редактировать и шлифовать строки по много раз, добиваясь глубоких рифм и благозвучия; добывать архивные переводы в ЦГАЛИ, РНБ, Пушкинском доме; копаться в нидерландском синтаксисе и латинских цитатах; разбирать на запчасти по пять-шесть переводов одного стихотворения, внятно и вежливо объясняя коллегам, почему один вариант лучше другого; составлять и вычитывать справки для антологии и для сайта; нарочно брать в работу малопонятные тексты на диалекте или из эпохи, о которой не имеешь никакого понятия, чтобы на них отточить неотточенное - вся эта гора разнообразной работы предстояла мне в течение нескольких следующих лет под руководством Е. В.
Его коньком всегда были задачи «как бы учебные», а на самом деле рассчитанные на будущие книги и публикации. В интервью он позднее объяснял, что кроме «обращения с ножом и вилкой», т.е. собственно ремесла, «нужно ведь что-то и на тарелку положить», т.е. переложения делаются учениками не в стол, но одновременно и для души, и для тренировки, и, в перспективе, для коллективного издания. Конечно, сроки подготовки таких книг у нашей группы энтузиастов могли растянуться на годы. Но кропать от скуки - это одно, а быть сопричастным делу - совсем другое. Другая мотивация, другой уровень требований к работе, когда бессмысленно лить из пустого в порожнее о «невозможности перевода», кривляться на тему «а я так вижу» и «авторское прочтение вялым верлибром». Читатель открывает нашу книгу и желает прочесть Роберта Сервиса, Теодора Крамера или Георга Гейма, а не вялую невозможность. Лишь однажды я, помнится, решился оправдаться перед Е. В. за своё вольноватое обращение с дольником оригинала: «Ну это я сделал амфибрахием… в русле Жуковского!». Дрессировщик посмотрел на меня взглядом удава и холодно заметил: «После Жуковского русло высохло». Дольник у меня после этого получился на загляденье.
Серия «Поэты Первой мировой» да и сама возможность такой серии родились во время одного из наших с ним разговоров. Естественно, первой моей мыслью был бредовый мегаломанический проект пудовой книжищи, вмещающей всю поэзию Великой войны всех сражавшихся наций. Е. В. сразу увидел печальные перспективы этого сизифова труда и мягко меня осадил, посоветовав сделать «для начала» одних только немцев, причём в одиночку, от и до. «А там, глядишь, вам понравится. Может, и серию затеете. Только понемногу». Естественно, он на своём веку делал книги посложнее и понимал, сколько времени и сил поглотит даже первый том. Хитрый план, наверное, состоял в том, чтобы я этим томом и наелся. Но при этом семпай не покинул своего подопечного-мегаломана, на каждом этапе он прицельно выдавал бесценные замечания по составу и мелким недостаткам книги, иногда в корне менявшие её композицию.
Моя вовлечённость в дела «Века перевода», понятным образом, резко снизилась после отъезда в США в начале 2015 года. Один из приездов в столицу по визовым делам особенно запомнился тем, что в гостях у Е. В. посчастливилось застать ещё одного легендарного коллегу, чьи книги ещё со студенчества стояли зачитанными у меня на полках - Владимира Матвеевича Летучего. Примостившись с чашкой чаю, я слушал, как старейшины цеха толкуют о разном, вспоминают общую работу над Вонделом, спорят о разных версиях «Фуги смерти» и т.д. В какой-то момент разговор как бы сам собой перешёл на то, чем стоит заниматься германистам будущего, каких авторов и эпохи следует копать. Старики обращались как бы друг к другу, иногда хитро поглядывая в мою сторону. На сей раз ваш покорный мегаломан уже в общих чертах представлял себе объём работы по упомянутым ими вскользь темам и эпохам. Вспоминались записанные как-то слова Е. В.: «Мне нужно было бы иметь две жизни: одна для зарабатывания денег, другая для творчества». Но тут работы мне задавали на целых три. Чай остывал у меня в руках.
Одной из радостных сторон возвращения на Родину несколько лет спустя было то, что мне чаще удавалось бывать проездом в Москве, чаще подниматься по ступеням на Садовой-Каретной к стареющему хозяину книжного лабиринта, сказавшему мне как-то: «Увы, для всех нас время движется в одну сторону». В эти встречи мы больше говорили о вещах, не относящихся к профессии: об эмиграции и судьбах, об искусстве прозы и издательском деле, даже о политике (неожиданно мы сошлись во взглядах на украинское безумие последних лет). Мне почему-то казалось, что Е. В., несмотря на преследовавшие его хвори, стал как-то спокойнее, словно был уже уверен, что успел завершить недоделанное и оставил по себе кое-что: в последние годы вышли его антология гэльской поэзии, том стихов Теодора Крамера, новый роман, эпическая поэма на исторические сюжеты…
Конечно, у меня нет права называть наши отношения дружбой. Разница в летах и в интеллектуальном весе была слишком очевидной, чтобы я мог по глупости обольщаться на этот счёт. Но всё же десять лет общения, общих трудов, созданная Евгением Владимировичем профессиональная среда, наш творческий круг, разделяющий общие подходы к профессии, - всё это сильно связало нас с ним в итоге. В тот час, когда прибоем фейсбучной ленты мне принесло сообщение о его уходе из жизни, я заплакал. Странно, но только теперь, годы спустя после нашего первого рукопожатия, уже после всего, мне пришло в голову посмотреть в сети, кто же такой «семпай»: «в японской культуре наставник юноши-кохая, немного старше или опытнее его… Отношения семпай/кохай продолжительны, может быть, даже вечны».