Look at the world it's changing
...Тётя уехала, оставив после себя белое вино в графинчике и серебряные блестки на полу. От неё пахнет сигаретами и свежестью - не знаю, как это возможно. И вот я жарю котлеты в ночи и пишу этот пост, потому что жизнь наконец-то стала такой, что её не приходится выдумывать, и мне совсем не понарошку не хватает времени её записать.
Я знаю так прискорбно и непристойно мало, что провожу дни в средневековом школярстве: здесь коротаю вечера, покупаю учебники у букинистов, решаю задачки в качестве отдыха и почитываю теорию вероятностей перед сном. И я бы давно погрязла в отчаянии, если бы не непонятно откуда взявшаяся уверенность, что эта сказка не может кончиться плохо. Голливуд учил нас не сдаваться.
Не сдаваться мы научились: в субботу я стреляла из лука до пузырей и крови на пальцах, совершенно маньячески, позабыв про шашлыки, совесть и честь. Мне понравилось целиться, бегать за стрелами, слушать, как они свистят, и не понравилось натягивать тетиву. Мне понравилось, что двоюродная сестра попала в тарелочку тогда, когда включила себе любимую музыку в плеере. Идти к цели вообще очень rewarding. Даже когда речь идет о пластиковой тарелочке, приколотой степлером к выломанной двери.
Мне понравилось идти деревенскими задворками в поисках полей (почему-то я всё время двигаюсь к полям через огороды), мимо черноплодной рябины и красной рябины, минуя собак и кошек. Поле оказалось скошенным, но мы всё-таки надрали потемневшего сухого овса за неимением пшеницы. Тщетно: я забыла награбленное на хозяйском столике. "В этом ты весь!" - всплеснуло мироздание руками. Но цели мои были бескорыстны, акты красоты - немотивированны, а Голливуд учил верить в хорошие развязки: хозяин, везший нас к парому ухабистой ночной дорогой, остановил машину, выудил из бардачка мелкий шахтерский фонарик, нацепил мне на голову и... снова препроводил в поля. Ясное дело, на паром я села со снопом, достойным ударницы, с идиотской улыбкой на лице, выражающей еще одно локальное счастье.
Избегая неточностей: я не верю в мелкопоместность и точечность счастья, я верю во всё или ничего, в жизнь и смерть и ни шагу назад. Я верю в carpe diem как в осознанность и ответственность, а не как в отрицание вечности в пользу минуты. Я верю в вечность. Солярис гнется, плавится, расходится под пальцами, становится то белкой, то книгой, то пакетом молока, а я смотрю на это дело и думаю: почему там не получалось? И тут же отвечаю себе: потому что там я вычеркнула вечность. Здесь я - навсегда, там от начала до конца - временно. Для того, чтобы что-то менять, человеку в перспективе, оказывается, необходима вечность. Так вот, у меня есть вечность. И охапка овса.
Я знаю так прискорбно и непристойно мало, что провожу дни в средневековом школярстве: здесь коротаю вечера, покупаю учебники у букинистов, решаю задачки в качестве отдыха и почитываю теорию вероятностей перед сном. И я бы давно погрязла в отчаянии, если бы не непонятно откуда взявшаяся уверенность, что эта сказка не может кончиться плохо. Голливуд учил нас не сдаваться.
Не сдаваться мы научились: в субботу я стреляла из лука до пузырей и крови на пальцах, совершенно маньячески, позабыв про шашлыки, совесть и честь. Мне понравилось целиться, бегать за стрелами, слушать, как они свистят, и не понравилось натягивать тетиву. Мне понравилось, что двоюродная сестра попала в тарелочку тогда, когда включила себе любимую музыку в плеере. Идти к цели вообще очень rewarding. Даже когда речь идет о пластиковой тарелочке, приколотой степлером к выломанной двери.
Мне понравилось идти деревенскими задворками в поисках полей (почему-то я всё время двигаюсь к полям через огороды), мимо черноплодной рябины и красной рябины, минуя собак и кошек. Поле оказалось скошенным, но мы всё-таки надрали потемневшего сухого овса за неимением пшеницы. Тщетно: я забыла награбленное на хозяйском столике. "В этом ты весь!" - всплеснуло мироздание руками. Но цели мои были бескорыстны, акты красоты - немотивированны, а Голливуд учил верить в хорошие развязки: хозяин, везший нас к парому ухабистой ночной дорогой, остановил машину, выудил из бардачка мелкий шахтерский фонарик, нацепил мне на голову и... снова препроводил в поля. Ясное дело, на паром я села со снопом, достойным ударницы, с идиотской улыбкой на лице, выражающей еще одно локальное счастье.
Избегая неточностей: я не верю в мелкопоместность и точечность счастья, я верю во всё или ничего, в жизнь и смерть и ни шагу назад. Я верю в carpe diem как в осознанность и ответственность, а не как в отрицание вечности в пользу минуты. Я верю в вечность. Солярис гнется, плавится, расходится под пальцами, становится то белкой, то книгой, то пакетом молока, а я смотрю на это дело и думаю: почему там не получалось? И тут же отвечаю себе: потому что там я вычеркнула вечность. Здесь я - навсегда, там от начала до конца - временно. Для того, чтобы что-то менять, человеку в перспективе, оказывается, необходима вечность. Так вот, у меня есть вечность. И охапка овса.