Про "общество будущего" 3
Итак, как было сказано в прошлом посте , главное условие для отказа людей от деструктивных стратегий поведения состоит в замене отчужденного труда на неотчужденный. Поскольку именно данный фактор определяет то, как будет вести себя человек: будет ли он стараться разрушать общее ради личного - т.е., ради единственно того, что в реальности является ему подконтрольным. (Или, хотя бы, считается таковым.) Или же начнет действовать в интересах всего общества, увеличивая общую обустроенность мира - что, разумеется, благоприятно скажется на всех, включая его. Это, ИМХО, определяется самыми фундаментальными свойствами бытия, восходящими к самой «природе разума», сиречь, к имманентным его свойствам. А значит, человек действительно склонен к выбору общего труда - но только в тех условиях, когда эта «общность» не заменяется на труд на пользу какого-то одного субъекта. (Или группы субъектов.) Которые лишают его самого главного условия существования разумного существа: свободы воли - как это происходило в течение тысяч лет классового общества.
Именно указанная особенность - выведенная еще до «опытов Макаренко» основоположниками марксистского учения - стала основанием для создания ими модели коммунистического общества или общества, основанного на добровольном принятии всеми своими членами конструктивной модели поведения. Впрочем, тут сразу же стоит сказать, что определенный материал у Маркса и Энгельсом тут был, причем материал крайне обширный, хотя и малоструктурированный. Во-первых, это наблюдения над оставшимися доклассовыми обществами, сделанные нарождающейся тогда антропологией и этнографией. Во-вторых, это этнографический материал, сохраняющийся в т.н. «фольклорных материалах» - сказках, легендах, мифах - который так же к середине XIX столетия начал активно изучается и обрабатываться. Собственно, в наиболее законченном виде выводы из указанных источников были сформулированы Энгельсом в его работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». (Но, судя по всему, они использовались им и Марксом намного раньше.) Впрочем, вполне возможно, что рассматривался более широкий круг явлений, включая такую вещь, как хобби - которое как раз стало актуальным в указанное время. (С появлением достаточно массового «обеспеченного класса» - специалистов, чиновников, лиц свободных профессий и т.д.)
В любом случае, тот факт, что Макаренко в своих коммунах подтвердил сделанные более, чем за полвека до него гипотезы, показывает, что они - эти гипотезы - были верны. Однако тут сразу же возникает вопрос: а почему же тогда подобный тип общественных отношений не был перенесен на все общество? (Или, хотя бы, на всю педагогику.) Впрочем, и этот вопрос выглядит сложным исключительно для постсоветских граждан, вынужденных глядеть на мир через «очки» антисоветской идеологии. Поскольку в действительности он разрешается элементарно: а именно, распространение низкоэнтропийной общественной модели, связанной с низкоотчужденным трудом тормозилось тем, что устроить подобный труд на основании существовавшей к 1920 годам производственной системы было очень сложно.
* * *
Поскольку наличествующие тогда технологии - по крайней мере, наиболее передовые из них - требовали высокого уровня разделения труда и вовлечение огромных масс людей. Управлять которыми в условиях низкого уровня отчуждения было почти (именно почти) невозможно. Ну, в самом деле, «классическая» бюрократическая система организации - коя в то время была единственно возможным типом организации управления на крупных предприятиях - основывается как раз на максимально возможном уровне отчуждения. Собственно, бюрократ не видит не только работающих на предприятии людей, но даже оборудования и производимой продукции: для него существуют только «бумажки». А точнее - написанные в этих «бумажках» некие формальные показатели, кои он обязан согласовывать по неким формальным же правилам. (В этом случае замена бумажного носителя на электронный не меняет ровным счетом ничего.)
Понятно, что в данном случае любой «остров» неотчужденной работы выступает опасностью, которую нужно немедленно ликвидировать. Неслучайно те же макаренковские коммуны изначально стали для работников Наркомпроса костью в горле, и сам Антон Семенович большую часть своего времени тратил именно на то, чтобы предотвратить их закрытие. Несмотря на все признанные - именно признанные самими же педагогами - высокие результаты. В конечном итоге, кстати, Макаренко так и не смог решить данную проблему - в смысле, интергрировать данные учреждения в имеющуюся бюрократическую структуру. Не помогло даже очевидное сочувствие Советской власти - т.е., представителей местных Советов - и даже (!) всесильной ВЧК. Поскольку, в любом случае, каждая организация должна была быть «обюрократчена» - т.е., приведена к некоему «формальному интерфейсу», через который могла бы взаимодействовать со всем остальным обществом. Иначе - огромные расходы сил и средств бюрократов (это как подключать «нестандартную железку» через эмулятор), которые, понятное дело, последних не устраивали.
И это только для локальной, ничтожной по сравнению со всей страной, коммуны. Что же говорить о более серьезных предприятиях, охватывающих тысячи и десятки тысяч человек! На этом фоне может показаться, что антикоммунисты правы, и что никакого коммунизма «во всесоюзном масштабе» быть просто не может - поскольку не может быть неотчужденного труда там, где существует единая управляемая из одного центра производственная система. Сиречь - идеал бюрократического видения мира, которым с т.з. антисоветского восприятия являлся СССР. Тем не менее, это - как и все, связанное с антисоветизмом - восприятие ложное.
* * *
Поскольку в действительности никакой «идеальной бюрократической машиной» советское общество не являлось. Напротив, в нем уровень государственного давления был гораздо ниже, нежели в современных (и несовременных) классовых государствах. И речь тут идет даже не о пресловутых артелей, которые давали до 14% промышленной продукции в 1940 году. (Скажем, большую часть мебели делали именно они.) Поскольку реальная свобода тут была практически везде. В самом деле, достаточно посмотреть на деятельность того же С.П. Королева - который то планеры строил, то ракеты в ГИРДе проектировал и испытывал - и попытаться представить что-то подобное в «свободной России». В которой каждое поднятие дрона необходимо согласовывать с государством, а об использовании «пороховых двигателей» можно даже не заикаться. (Чтобы не получить обвинение в терроризме.)
И подобное положение было во многих передовых областях производства - в том смысле, что инновационная деятельность была свободной. Ограничения возникали при переходе к массовому производству - которое действительно требовало согласование многих интересов. Которое (согласование) и выступало единственно ограничивающим фактором. Поскольку когда этого можно было избежать - условно говоря, создать производство конечной продукции в пределах одного предприятия - то уровень отчуждения можно было существенно снизить. Именно это сделал Макаренко в коммуне имени Дзержинского: «выбил» полный цикл создания сначала электродрелей, а затем - фотоаппаратов. (В то время, как ему изначально предлагали «встроится» в имеющуюся систему.) Кстати, как раз данный фактор в последующее время оказался критичным для трансляции его опыта: как правило, все последующие попытки соединить образование и труд предполагали включение учащихся в уже имеющиеся производственные циклы. С понятным результатом - в смысле, с привитием очевидного отвращения к (отчужденному) труду.
Разумеется, с т.з. «классических экономических критериев» это было объяснимо: отдать «полный цикл» школьникам, значило снизить его эффективность. Но при переходе на более высокий уровень эта выгода пропадала: Макаренко - как уже говорилось - превращал бывших бандитов, воров и попрошаек в рабочих, инженеров и офицеров. В то время, как «стандартное» включение тех же трудных подростков в трудовую деятельность с большой долей вероятности допускало попадание их в криминальный мир. (Или, в лучшем случае, означало усваивание ими деструктивных моделей поведения, характерных для «отчужденных рабочих» - вроде пьянства, «лени» и т.д.)
То есть, реально вопрос о том, произойдет ли переход к коммунистическим отношениях, оказывался «завязанным» на вопрос о том, возможно ли будет отказаться от «привычных» представлений о роли производства, как «источника» исключительно материальных ценностей. (Товаров.) И перейти к комплексному пониманию, включающему все виды конструктивных достижений - в том числе, и тех, который кажутся «эфемерными». (Вроде отказа от деструктивного поведения.) Причем, это касается не только образования - хотя образование по известных причинам, тут находится на первом месте - но и практически всей общественной жизни. Иначе говоря, для того, чтобы перейти к «обществу будущего», надо понять, что работа - это не просто способ не умереть с голоду. (И в частном виде - т.е., применительно к отдельному человеку. И в общем - применительно ко всему обществу.) А особый способ существования разумного существа, имманентно присущий ему (еще раз, труд в общей форме - есть отличительный признак разума), и поэтому требующий более «широкого» понимания. Со всеми вытекающими последствиями.
Тем более, что очень скоро стало понятно, что развитие человечества идет именно по данному пути. Но об этом надо будет говорить уже отдельно…
Именно указанная особенность - выведенная еще до «опытов Макаренко» основоположниками марксистского учения - стала основанием для создания ими модели коммунистического общества или общества, основанного на добровольном принятии всеми своими членами конструктивной модели поведения. Впрочем, тут сразу же стоит сказать, что определенный материал у Маркса и Энгельсом тут был, причем материал крайне обширный, хотя и малоструктурированный. Во-первых, это наблюдения над оставшимися доклассовыми обществами, сделанные нарождающейся тогда антропологией и этнографией. Во-вторых, это этнографический материал, сохраняющийся в т.н. «фольклорных материалах» - сказках, легендах, мифах - который так же к середине XIX столетия начал активно изучается и обрабатываться. Собственно, в наиболее законченном виде выводы из указанных источников были сформулированы Энгельсом в его работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». (Но, судя по всему, они использовались им и Марксом намного раньше.) Впрочем, вполне возможно, что рассматривался более широкий круг явлений, включая такую вещь, как хобби - которое как раз стало актуальным в указанное время. (С появлением достаточно массового «обеспеченного класса» - специалистов, чиновников, лиц свободных профессий и т.д.)
В любом случае, тот факт, что Макаренко в своих коммунах подтвердил сделанные более, чем за полвека до него гипотезы, показывает, что они - эти гипотезы - были верны. Однако тут сразу же возникает вопрос: а почему же тогда подобный тип общественных отношений не был перенесен на все общество? (Или, хотя бы, на всю педагогику.) Впрочем, и этот вопрос выглядит сложным исключительно для постсоветских граждан, вынужденных глядеть на мир через «очки» антисоветской идеологии. Поскольку в действительности он разрешается элементарно: а именно, распространение низкоэнтропийной общественной модели, связанной с низкоотчужденным трудом тормозилось тем, что устроить подобный труд на основании существовавшей к 1920 годам производственной системы было очень сложно.
* * *
Поскольку наличествующие тогда технологии - по крайней мере, наиболее передовые из них - требовали высокого уровня разделения труда и вовлечение огромных масс людей. Управлять которыми в условиях низкого уровня отчуждения было почти (именно почти) невозможно. Ну, в самом деле, «классическая» бюрократическая система организации - коя в то время была единственно возможным типом организации управления на крупных предприятиях - основывается как раз на максимально возможном уровне отчуждения. Собственно, бюрократ не видит не только работающих на предприятии людей, но даже оборудования и производимой продукции: для него существуют только «бумажки». А точнее - написанные в этих «бумажках» некие формальные показатели, кои он обязан согласовывать по неким формальным же правилам. (В этом случае замена бумажного носителя на электронный не меняет ровным счетом ничего.)
Понятно, что в данном случае любой «остров» неотчужденной работы выступает опасностью, которую нужно немедленно ликвидировать. Неслучайно те же макаренковские коммуны изначально стали для работников Наркомпроса костью в горле, и сам Антон Семенович большую часть своего времени тратил именно на то, чтобы предотвратить их закрытие. Несмотря на все признанные - именно признанные самими же педагогами - высокие результаты. В конечном итоге, кстати, Макаренко так и не смог решить данную проблему - в смысле, интергрировать данные учреждения в имеющуюся бюрократическую структуру. Не помогло даже очевидное сочувствие Советской власти - т.е., представителей местных Советов - и даже (!) всесильной ВЧК. Поскольку, в любом случае, каждая организация должна была быть «обюрократчена» - т.е., приведена к некоему «формальному интерфейсу», через который могла бы взаимодействовать со всем остальным обществом. Иначе - огромные расходы сил и средств бюрократов (это как подключать «нестандартную железку» через эмулятор), которые, понятное дело, последних не устраивали.
И это только для локальной, ничтожной по сравнению со всей страной, коммуны. Что же говорить о более серьезных предприятиях, охватывающих тысячи и десятки тысяч человек! На этом фоне может показаться, что антикоммунисты правы, и что никакого коммунизма «во всесоюзном масштабе» быть просто не может - поскольку не может быть неотчужденного труда там, где существует единая управляемая из одного центра производственная система. Сиречь - идеал бюрократического видения мира, которым с т.з. антисоветского восприятия являлся СССР. Тем не менее, это - как и все, связанное с антисоветизмом - восприятие ложное.
* * *
Поскольку в действительности никакой «идеальной бюрократической машиной» советское общество не являлось. Напротив, в нем уровень государственного давления был гораздо ниже, нежели в современных (и несовременных) классовых государствах. И речь тут идет даже не о пресловутых артелей, которые давали до 14% промышленной продукции в 1940 году. (Скажем, большую часть мебели делали именно они.) Поскольку реальная свобода тут была практически везде. В самом деле, достаточно посмотреть на деятельность того же С.П. Королева - который то планеры строил, то ракеты в ГИРДе проектировал и испытывал - и попытаться представить что-то подобное в «свободной России». В которой каждое поднятие дрона необходимо согласовывать с государством, а об использовании «пороховых двигателей» можно даже не заикаться. (Чтобы не получить обвинение в терроризме.)
И подобное положение было во многих передовых областях производства - в том смысле, что инновационная деятельность была свободной. Ограничения возникали при переходе к массовому производству - которое действительно требовало согласование многих интересов. Которое (согласование) и выступало единственно ограничивающим фактором. Поскольку когда этого можно было избежать - условно говоря, создать производство конечной продукции в пределах одного предприятия - то уровень отчуждения можно было существенно снизить. Именно это сделал Макаренко в коммуне имени Дзержинского: «выбил» полный цикл создания сначала электродрелей, а затем - фотоаппаратов. (В то время, как ему изначально предлагали «встроится» в имеющуюся систему.) Кстати, как раз данный фактор в последующее время оказался критичным для трансляции его опыта: как правило, все последующие попытки соединить образование и труд предполагали включение учащихся в уже имеющиеся производственные циклы. С понятным результатом - в смысле, с привитием очевидного отвращения к (отчужденному) труду.
Разумеется, с т.з. «классических экономических критериев» это было объяснимо: отдать «полный цикл» школьникам, значило снизить его эффективность. Но при переходе на более высокий уровень эта выгода пропадала: Макаренко - как уже говорилось - превращал бывших бандитов, воров и попрошаек в рабочих, инженеров и офицеров. В то время, как «стандартное» включение тех же трудных подростков в трудовую деятельность с большой долей вероятности допускало попадание их в криминальный мир. (Или, в лучшем случае, означало усваивание ими деструктивных моделей поведения, характерных для «отчужденных рабочих» - вроде пьянства, «лени» и т.д.)
То есть, реально вопрос о том, произойдет ли переход к коммунистическим отношениях, оказывался «завязанным» на вопрос о том, возможно ли будет отказаться от «привычных» представлений о роли производства, как «источника» исключительно материальных ценностей. (Товаров.) И перейти к комплексному пониманию, включающему все виды конструктивных достижений - в том числе, и тех, который кажутся «эфемерными». (Вроде отказа от деструктивного поведения.) Причем, это касается не только образования - хотя образование по известных причинам, тут находится на первом месте - но и практически всей общественной жизни. Иначе говоря, для того, чтобы перейти к «обществу будущего», надо понять, что работа - это не просто способ не умереть с голоду. (И в частном виде - т.е., применительно к отдельному человеку. И в общем - применительно ко всему обществу.) А особый способ существования разумного существа, имманентно присущий ему (еще раз, труд в общей форме - есть отличительный признак разума), и поэтому требующий более «широкого» понимания. Со всеми вытекающими последствиями.
Тем более, что очень скоро стало понятно, что развитие человечества идет именно по данному пути. Но об этом надо будет говорить уже отдельно…