Приложение (17с): Учиться быть другом (1) Начало общения на ЗА
Разбирая тему "Кровь живых", я написал о начале жизни на ЗА:
"Можно сказать так: быть другом = обретать себя как Другого, Другого как себя.
Именно этому мы в те годы учились - учились все вместе, учились друг у друга."
Можно сформулировать чуть иначе, полнее:
важно, что ты дашь мне в ответ на мои движения - и смогу ли я это принять, и как именно;
в идеале / в пределе:
максимально давать проявлять себя партнёру - и при этом максимально проявлять себя -
устойчиво принимать друг друга с этим -
не разрушаясь от проявлений ни партнёра, ни себя самого, и не разрушая отношений
(см. "Близость и открытость").
Можно сказать и ещё точнее, в ракурсе детско-родительских отношений:
быть другом = поочерёдно / пофазно быть родителем, принимая друга как ребёнка -
то есть помогать другу становиться всё более собой, поддерживать его в познании его самого, в том чтобы он мог себя всё более полно видеть, всё более глубоко любить, всё более основательно в себе разбираться, всё более быть собою в общении с миром -
для чего необходимо не только
быть надёжным = не разрушаться от конфликта и вообще от сильного-резкого-болезненного проявления друга и себя самого,
но и
вникать, осмыслять всё что важно для друга вместе с ним - быть для него одновременно и лоном вызревания, и зеркалом души, притом не формальным, неживым зеркалом - а живым, активным, личным! -
и это, разумеется, включает в себя конфликты и споры - потому что не будучи самим собой и не имея своего собственного (личного!) взгляда, отличающегося от взгляда визави, никакого принятия и любящего / взращивающего отображения оказать невозможно.
Вот всему этому мы, стало быть, дома на ЗА и учились - прямо вот с самого начала:)
Как происходило это обучение? что мы уже умели, что понимали, чего жаждали тогда?
Несмотря на общие ключи, мы с Татой были очень разными, об этом уже не раз говорилось; обозначая наши различия сейчас, подчеркну, что рассматриваю ситуацию с нынешней точки зрения - обсуждая сейчас нас-тогдашних, мы с Татой старались вспомнить именно _тогдашние_ точки зрения, но суммарно всё рисуется, конечно, куда более крупными мазками, чем оно было в реальности.
Итак, если крупными мазками - то главное в теме принятия выглядело для нас-по-отдельности следующим образом.
Принятие по-Тате-в-детстве
Для маленькой Таты был крайне важен образ Раненого Солдата, это герой и первого её стиха, и первого опыта альтерризма. Каковы черты сей сверх-значимой фигуры? Прежде всего, он несомненно "хороший / правый" - воин-защитник, несущий службу, стойко претерпевающий тяготы и ранения, в результате чего оказавшийся в беспомощном положении, не в силах помочь себе сам и ожидая помощи извне. Особо важных моментов два: это именно строевой, а не "вольный охотник", он не выбирает своего пути, а действует подчиняясь приказу - и это не принципиальный одиночка, не отвергнутый и не отвергающий, у него где-то далеко есть любимые и любящие, он про них помнит. Ребёнок Тата не является ни кем-либо из его любимых и любящих, ни им самим - она проживает ситуацию в качестве некоего "ангела заботы", иноприродного существа, дающего поддержку на время исцеления (ключ - "вылечить и отпустить").
Вместе с тем, Тату с детства привлекала и другая сторона бытия - та, где её альтеррит получает свои ранения: героика ближнего боя, ярость и гнев, вообще сильные чувства и резкие действия, красота схватки на всех уровнях - физически, морально, вербально (ключ - "любоваться собой и друг другом").
Принятие по-Кире-в-детстве
Для меня с детства был важен образ сильного, независимого, живущего-собой существа, не-умещающегося в социальные рамки, но жаждущего личных взаимодействий ( Волк в огненном танце с Леной Волковой и другими Зайчиками), однако тема "помочь-спасти-исцелить" была значима и для меня - особенно в модусе поддержать = дать место для жизни, простор для-развернуться, для-проявить себя - дать это всё таким же как я, не-умещающимся, агонизирующим-задыхающимся в окружающей рутине (ключ "любоваться собой и друг другом", тесно связанный с ключом исцеления). Накануне встречи с Татой я видел себя гибнущим драконом, ошибочно вызванным подъёмным краном - почти скелетом, почти призраком-пережитком! - и рухнул в объятия Таты / в объятия ЗА как в то самое озеро живой воды с волшебной травкой по берегам, где мы все, Волк и Зайчики, с надёжностью обретали возрождение.
Что касается тех "раненых солдат", тех строевых, которые претерпевали тяготы по чужим приказам, не на своих-личных путях страдали, а на чужих - то и для них у меня было место, особенно для тех, кто не к "нашему" стану принадлежал, а к "вражескому". С раннего возраста меня волновали истории, в которых некий "слуга порядка, воин света" оказывался в затруднительном положении и бывал спасён теми, кого преследовал - что побуждало его задуматься, стоит ли дальше быть слугой порядка, не лучше ли жить своим умом, воюя не за свет, а за конкретных любящих и любимых (ключ "вылечить и отпустить" в ракурсе "подарить внутреннюю свободу, избавить от уродующих уз социума").
Из вышеописанного видно, сколь причудливо соотносились между собой наши с Татой главные интересы, наши представления о принятии - и вполне понятно, как много мы могли друг другу дать: и непосредственно друг другу, взаимодействуя в обоих мирах - и посредством общения с альтерритами.
Значение Толлера
С самого начала, пока Тата вместе с нашей-третьей строили отношения на ЗА без меня, они дружили с такими ребятами, которых можно записать либо в "безусловно хорошие", либо в "хорошие, но заблуждающиеся" - которых можно было, например, разагитировать-переубедить, или которые по ходу дела сами переходили на нашу сторону. Особняком в ряду первых знакомых стоял Толлер, который не вписывался ни в "безусловно хорошие", ни в "хорошие, но заблуждающиеся" - хотя очень быстро сделался безусловно своим в смысле "нашим", оставаясь вместе с этим безусловно своим в смысле "своим собственным". Интересно, что на раннем этапе общения, притом не только до-меня, но уже и при мне, Толлер воспринимался весьма своеобразно - точней всего сказать"не как человек, а как явление природы". Великолепный, шквальный, могучий! - вроде водопада, вулкана, тайфуна, горного хребта. Сейчас Тата сформулировала свои тогдашние чувства по поводу Толлера как "восхищение и гордость": "во какой наш Толлер, огого какой! все восхищаются нашим Толлером!" - притом это "наш" в Татином ощущении означало не "наш личный, 13-ой Тройки" - а скорее "наш отрядный, ОрТр-ский Толлер", то есть его значение в её понимании превосходило нашу с ним личностную связь. Для меня всё это было чуть иначе, хотя те же самые "восхищение и гордость" я испытывал в полной мере; можно сказать, что для меня Толлер ощущался как некто "стоящий близко", вроде ЗЗ-шного взрослого родственника, яркого и необыкновенного, но вместе с тем определённо "своего": если сравнивать с котом, про это см.ниже - то не просто "это наш кот", но и "это наш дядя-кот" - на манер Дяди Саши Грункина, черногривого-огнеглазого художника-каратиста, который Грызёт Сушку Большими Зубами:)
(ветка комментов, где мы обсуждаем Дядю Сашу, там же и его дивные портреты имеются:
https://alterristika.livejournal.com/66678.html?thread=2051190#t2051190
конечно, Дядя Саша на Толлера ни в каком отношении не похож, однако степень эмоционального впечатления типа "ааах какой роскошный нестандарт" по этим портретам представить можно; Ивэ там в комментах даже и говорит про Дядь-Сашу "ну экзот же", как если бы Дядь-Саша и вправду был шикарным котом:))
Обсуждая всё это сейчас, мы с Татой сошлись, что наше юношеское отношение к Толлеру ближе всего к нынешнему восприятию облюбленного домашнего кота: "во какой наш кот, огого какой! все восхищаются нашим котом!":) Скажу даже, что если сравнивать это восприятие с восприятием, например, Маугли (о котором непременно будет рассказано позже) - то разница вот именно что между отношением к роскошному домашнему зверю, грозному и самостоятельному, но таки домашнему, _адекватному жизни дома_ (таков Толлер) - и отношением к роскошному дикому зверю (таков Маугли), с которого что взять, когда он выделывает всякие ужасные штуки! - такие, которых домашний зверь как правило не выделывает, а только _показывает, что мог бы_ выделывать.
На том этапе мы с Толлером не касались никаких задушевных материй, не расспрашивали его ни о детстве, ни о том что его волнует и ранит сейчас, и он сам не пытался об этом говорить - наоборот, по преимуществу прикалывался, изображая в лицах как терроризирует всех в Городе и в Отряде, якобы солидные люди там и тут прячутся от него под стулья и в тумбочки. Мы умирали со смеху, даже не догадываясь, что в глубине души он всерьёз боится сам себя и выводит ужас вовне, чтобы вышутить = победить хотя бы на момент вышучивания.
Когда у Толлера образовалась Леда, ничего не изменилось, мы восприняли её как явление того же порядка, что и он сам: всё так же весело-поверхностно общались теперь уже с ними двумя, выручали друг друга в приключениях, вместе ржали. А вот зато когда у нас с ними, ткскть, образовался общий Ивэ - наши отношения преобразились радикально.
Возник сложный подвижный узор, две вращающиеся триады с единым центром (мы с Татой + Ивэ - Толлер с Ледой + Ивэ) - и в этом причудливом танце нам постепенно (очень постепенно!) стало открываться нечто о внутренней жизни их семьи.
Однако всё это было потом, а сейчас хочу подчеркнуть, что уже на раннем этапе у Таты был Толлер для проживания восторга перед явлением, выходящим за рамки обыденности / перед "не-паинькой" + для принятия самой себя в сладком ужасе проживания этого "не-паинькового" восторга.
"Хорошие-мирные-строевые"
Итак, с самого начала у Таты с нашей-третьей бывали "хорошие-мирные-строевые" - с некоторыми из таких ребят я продолжил общение, начатое до меня, другие образовались уже при мне. Не могу сказать, чтобы эта категория мне вообще не нравилась, с самого начала мне безумно нравились все, болдом-курсивом-капслоком - БЕЗУМНО НРАВИЛИСЬ ФСЕ! - однако вот как-то у меня с ними не срасталось, получалось что нам просто нечего делать вместе, хоть мы и общаемся как соратники и вроде симпатизируем друг другу.
Очаровательный Фердик, армейский офицер из числа сведущих в штабных интригах, которому мои ребята подкидывали иномирную литературу, охотно приятельствовал с нами, время от времени сообщая, кого сейчас ловят и кого надо спасать, и даже оказался не против, когда мы похитили его и забрали в Лагерь ОрТр - однако никакого личного общения у меня с ним не получалось, потому что в Лагере он тут же оказался нарасхват. Обаятельный и чуткий, Фердик аккуратно отлавливал бродящих в суицидальном настроении (каких вокруг имелось в количестве) и ненавязчиво подстраховывал в трудную минуту (а там, глядишь, и рассосётся, ну а коли нет - тогда увы).
Задумчивый технарь Инек (про которого было например вот здесь), волею судеб оказавшийся в роли следователя и затем перешедший на нашу сторону, не то чтобы не признавал меня, однако общался грустно и отстранённо - лишь много лет спустя я узнал, что он винил меня в уходе того из 13-ой Тройки, с кем он взаимодействовал и кого нежно любил, и даже подозревал что я нарочно вытеснил своего собрата, заняв его место. Однако молчал, блин, ни разу не высказал мне подозрений в лицо!.. - у него, правда, и без того ехала крыша, происходящее виделось спектаклем, устроенным для иномирных глаз... Не знаю как бы я отреагировал если б он попытался мне это объяснить - скорей всего счёл бы за бред, однако наверняка смог бы высказаться, что хоть лично я и впрямь иномирец, но уж не ради спектакля сюда пришёл, а чтобы жить.
И вместе с тем - да, кровь живых, ведь это правда, необходимая мне кровь живых!.. -
"для меня, обретающего плоть на ЗА, "напиться крови живых" означало не только "присоединиться к переживаниям тех, с кем общаюсь, обрести доступ к сильным чувствам / глубоким изменениям" - но и "в отношениях обрести себя, проявляя пораненную / подавленную внутреннюю жизнь: буду делать всё что захочу, получать обратную связь, оценивать последствия, делать выборы - и так узнаю, какой я, увижу себя-настоящего!""
И вместе с тем - не чтобы просто жить, не одному мне, а чтобы _вместе_ жить!.. -
я хотел жить собой-настоящим - вместе с ними, с каждым-собой-настоящим.
А что если жить не хочется?..
Ещё одним из мирных-строевых был капрал Йокл, командир "десятки пацифистов" - так Йокловских ребят прозывали из-за про-студенческих настроений; в строгом смысле пацифистом Йокл не был, однако симпатии к интелям питал, поэтому угодив к нам в плен горевал недолго и больше даже не из-за себя - печалился из-за общей ситуации, а также из-за суицидальных настроений других ребят. Многим тогда казалось, что положение безнадёжное, остановить взаимную ненависть на сей момент нереально, а значит в любом случае вскоре будет резня (что, кстати, было правдой, про мятеж СцО я уже не раз упоминал и буду рассказывать о нём в постах про Чёрное Лето) - так не лучше ли заранее убить себя, чем оказаться невольным убийцей в эпицентре побоища?.. Сам Йокл в такие мечты впадал не слишком глубоко, но весьма сочувствовал погружавшимся в печаль и осуждал нас, что мы-де пытаемся навязать необходимость жить тому, кто жить уже не хочет.
Я, разумеется, хотел жить, и я конечно же хотел помочь горюющим вернуть себе радость бытия - но таки да, мне совершенно чужды были неоспоримые для них резоны. Понятно, что сейчас несладко, а может будет ещё хуже - но ведь пока мы живы, пока мы вместе, всегда можно что-то предпринимать, в крайнем случае вместе горевать и вместе умирать, поддерживая друг друга - зачем же умирать заранее, ведь жизнь так прекрасна, вотпрямощас делай что хочешь?!..
Понятие "чёрной депрессии" (так именовалось это явление в наших кругах в те годы), которая может терзать вслед пережитому горю, мне было знакомо - однако у меня были трудности и с опознанием глубинных причин бессилия / безнадёжности, и с принятием всего этого в моём визави.
С одной стороны - за отсутствием личного опыта я не мог оценить, как надолго может лишить сил недавнее горе утраты - ведь из моих близких и любимых существ тогда ещё никто не умер, ни на ЗА ни на ЗЗ. Моим самым тяжёлым переживанием была драма "Зеркала", где моей утратой был я сам - а как только вновь сам себя ощутил, так и стал выздоравливать, всё более активно вкладываясь в этот процесс.
С другой стороны - я хорошо видел, насколько самостоятельны, активны, игривы, жизнелюбивы обитатели ЗА по сравнению с окружавшими меня ЗЗ-шными взрослыми (про которых я после "Зеркала" понял, что это "мир, в котором взрослые предали сами себя, трусят и лгут, оценивают себя лишь извне, чужими глазами - и закономерно губят всё вокруг, не умея защитить ни своё достояние, ни друг друга") - а соответствующих проблем ЗА мне тогда было не усмотреть (да они ведь и в самом деле залегают под несколько иными углами: базовый опыт безусловного приятия никуда не девается, остаётся лежать в основе, хотя и "в тени", подробнее - здесь).
Казалось бы, ситуация "Зеркала", открывшая мне что самопредательство ведёт к бессилию-беспомощности-безответственности, должна была указывать на корни соответствующих явлений и на ЗА - но вот как-то оно долго было для меня неотчётливо. Быть может, поначалу мне просто хотелось думать, что раз тут обитают реально живые, то такого ужаса как на ЗЗ у них заведомо быть не должно - ну или как минимум причины для самопредательства должны быть какими-то особо весомыми, что ли - так что, повторю, зачастую резоны утративших волю жить вводили меня в растерянность.
Из-за всего этого я был крайне мало способен разделить чувства тех, кого хотел поддержать - хотя и понимал эмпирически, что для поддержки требуется именно что _разделить_ горе и радость визави, то есть сделать так, чтобы _именно эти_ горе и радость оказались _общими_, моими и его. Я не имел представления о том как "сделать своей" такую печаль, которая мне совершенно непонятна - не знал как расспросить сверх видимого мне минимума, как помочь раскрыться, если раскрываться трудно; по своему ЗЗ-шному опыту я уже имел некоторый навык принимать то, чем со мной _активно_ хотят поделиться, особенно радость ( "полюбить то, что любит твой близкий, увидеть это любимое _его_ глазами ... даже если для тебя оно само по себе неинтересно, а то и невыносимо") - однако там, где сам визави делиться был не в силах, я безнадёжно пасовал.
Одним из тех же "хороших-мирных-строевых" был Натан, убивший знакомого в попытке помешать тому убивать незнакомого - что было одновременно и выплеском непереносимых эмоций, и сознательным шагом: "все говорят, что невозможно прожить без того чтоб убивать, мы выбираем лишь сторону в схватке - ну что ж, попробую выбрать противоположную сторону! - увы, нет, мне равно не подходит и то и это". Мы познакомились, когда он брёл по улице в аффекте, желая умереть, забрали его в Лагерь и некоторое время пытались утешить, отогреть, рассказать о наших планах и о возможности жить вне войны, например на Востоке - но в конечном итоге Натан всё равно покончил с собой, в чём вышеозначенный Йокл ему поспособствовал. Я ничуть не винил Йокла, да и Натана ничуть не винил, но мне было больно, что я так и не смог помочь, хотя сей исход казался совсем не обязательным! - для меня это был "случай чёрной депрессии", которой тогда страдали несколько ЗЗ-шных и ЗА-шных моих знакомых одновременно, и я разрывался в непродуктивных усилиях по "спасению-исцелению".
Натан (весна 01 до ЧМ - зима-весна 1975-76)
Этот рисунок условно называется "Натан с жирафиком". Реально никаких жирафиков около Натана не усматривалось, зато их на том этапе очень любила рисовать Тата, и символически оно сюда подходит - образ хрупкой нежности души в жестоком мире.
"Чёрная депрессия" и Тата
Для Таты всё вышеизложенное выглядело иначе. Разумеется, Фердик, Инек и Йокл были ей милы, каждым из них она в своё время сильно увлекалась, думала-рисовала-писала стихи - но никаких личных отношений, как она теперь свидетельствует, у неё с ними не было, даже с Фердиком (хотя, казалось бы, тогда она действовала на ЗА телесно, книжки Фердику в окно сама кидала:)) Тату волновало, что эти ребята сумели сознательно сменить партию в противостоянии, от неправой перешли к правой, хотя изнутри всегда кажется, что своя партия правая, а вражеская нет! - эти материи Тату весьма цепляли (см.посты о правде врага, начало тут); когда Фердик, Инек и Йокл оказались вне поля зрения Таты, её грела мысль о том что теперь они надёжные наши друзья, могут сами поддерживать себя и оказывать помощь другим - ну и хорошо, ну и ладушки, ура.
А вот Натан для Таты стоял особняком.
В отличие от меня, Тата считала его поступок не результатом болезни, но следствием выбора; со своей личной колокольни полагая, что он неправ, что совсем бы неплохо жилось ему в Лагере или на тихо-мирном Востоке - применительно к субъективной правде Натана Тата одобряла его верность себе, солидаризуясь с ним в отказе от навязываемого выбора того что претит. Ему предлагают выбрать одну из воюющих сторон, а он не хочет воевать! - и вместо выбора "между двумя крепостными стенами" делает шаг вперёд, в бездну (в смерть / в полёт?), а не вправо или влево к одной из крепостей. Про это у Натана был стих, Тата его зафиксировала именно как Натановский стих, а не как своё восприятие Натановской проблемы - и для неё всё это было очень важно.
Если бы всё это происходило позже, пару лет спустя, то следовало бы, конечно, предположить, что Тате было так дорого, так значимо проживание Натановской драмы из-за того что она себя тогда воспринимала не субъектом отношений, а спорной территорией, за которую насмерть сражаются две армии (Тата писала об этом в комментах вот здесь) - однако зимой-весной 1976, когда мы с Натаном общались, Тата ещё отнюдь не видела себя "горной долиной", нацело лишённой субъектности / авторизации. Наоборот, весь смысл был в проживании _возможности_ выбора в ситуации, которую следует назвать "выбор без выбора" - и не в том дело, что это выбор "между плохим и очень плохим", а в том, что социум навязывает личности ложную дилемму, скрывая, что можно сделать шаг в сторону, прочь от ворот, куда тебя пытаются загнать суггестией.
Как уже говорилось, зима 1975-76 была трудной; наряду с противостоянием "альянсу трёх мам" мы пережили много счастья, но также и горя (про смерть Симки Тата уже рассказала) - в этот сверх-насыщенный, сверх-напряжённый период было крайне важно быть в контакте со своими чувствами, чтобы интегрировать пережитое, не растерять, но сделать почвой для роста. Однако если для меня быть в контакте со своими чувствами было естественно, даже Мама Зоя не пыталась вытесать из меня "усладу общества" - то для Таты дело обстояло иначе (а для нашей-третьей и подавно!)
Тата уже рассказывала о том как с детства сама формовала себя "быть отрадой для значимых старших" ( вот тут в посте и вот тут в комментах):
"Всё, что может оказаться или показаться значимым людям неправильным, неудобным, неприятным, зловеще-непонятным - должно быть отрезано или хотя бы хорошо спрятано" (Тата о себе-ребёнке)
- ну а потом этот принцип распространяется от значимых старших на весь социум, за исключением тех кто заведомо назначен "чужим / врагом", и в итоге человек замирает с приклеенной улыбкой на стиснутых челюстях: запрет выказывать чувства ведёт к неспособности / отказу их проживать, к отсечению-забвению-распаду, к раннему псевдо-взрослению = старению-без-зрелости. Именно это моим бедным друзьям и предстояло; к счастью, Тата получила столь могучий заряд жизни от нашей встречи и вхождения на ЗА, что уже осенью 1975 осознала, что не обязана никого радовать! - что имеет полное право быть собой.
Проживанию эмоциональной сепарации служили у Таты тема безумия и тема депрессии. Тема безумия позволяла мечтать о свободе от норм и правил, от ожиданий и долгов, но имитировать и даже отыгрывать безумие Тата не пыталась - цитируя Пушкина "...тотчас тебя запрут!", позволяла себе только мечты (см. об этом напр. тут и тут). А вот зато тема депрессии реально была перспективной.
Тата видела депрессию средством избавления от повинности являть себя весёлой-счастливой-неунывающей - поняв, что если не хочет смеяться и плясать, то имеет право этого не делать, имеет право горевать о мировых бедах, общих и частных, имеет право "валяться в тряпках", если сил нет, не насилуя себя чтоб хорошо выглядеть перед социумом! - всё это было для Таты освободительным. Выбор Натана она воспринимала и одобряла именно в этом смысле - делать то, чего хочет сердце, а не угождать обществу. Сейчас Тата подчёркивает, что на том этапе вовсе не хотела умереть, и к тому же ей вовсе не было от этой депрессии плохо! - наоборот, позволив себе плакать-горевать-лежать пластом она получала желанный отдых, ей становилось вполне сносно и даже приятно.
Чёрная депрессия, мои друзья и я
В очередной раз подчеркну, что я всех этих аспектов тогда совершенно не понимал! - наблюдая вокруг себя четверых страдальцев в приблизительно одинаковом, как мне казалось, положении (Тата и наша-третья на ЗЗ, Натан и Орс на ЗА - про Орса будет ниже), я для себя связывал их состояния так: "у моих друзей чёрная депрессия, она не беспочвенна, однако на мой взгляд чересчур тяжела для своих причин - я должен как-то разорваться на части чтоб их всех поддержать, помочь пережить трудный час, подбодрить-убедить-отвлечь - а там, глядишь, естественным образом полегчает!" Насчёт причин депрессии я понимал, что Натан убил знакомого, что Тата пережила тяжёлую утрату + предательство старших, обесценивших её горе; я не так ясно видел, что с нашей-третьей, и совсем плохо видел, что с Орсом - но подозревал, что в обоих случаях дело в том что человек никак не может определиться, что же ему делать дальше: нынешняя ситуация его не устраивает, дальнейшее не просматривается.
Я понимал, что на нашу-третью давят, но не подозревал, насколько она не способна оценить это давление как нечто внешнее - что для неё это даже не борьба между чувством долга перед родителями и чувством долга перед друзьями-нами (как оно выглядело для Таты на следующем этапе), что вся картина противоборства загнана у неё глубоко в подполье, прочь от сознания! - так что все мои усилия, связанные с обращением к сознательной части нашей-третьей, чтобы поддержать её в выборе по сердцу (= в выборе быть с нами - я же видел как она радуется когда между нами вдруг налаживается!), все мои усилия в ракурсе "окружить любовью и обсуждать всё открыто" были заведомо лишены смысла.
Мне-нынешнему вполне понятно, что я напрасно "рифмовал" между собой эти два расклада ("мы + наша-третья" / "мы + Орс") - что вот это "человек не может определиться, что ему делать дальше - нынешняя ситуация не устраивает, дальнейшее не просматривается" субъективно у них очень разное и совсем не такое, как мне тогда виделось, то есть никакой внятной "борьбы между чувством долга перед родителями и чувством долга перед друзьями" ни в том ни в другом случае нет - поэтому моё "явить любовью несостоятельность вопроса о долге, отменить долг как таковой" не могло помочь ни нашей третьей, ни Орсу. Однако столь же понятно мне-нынешнему, что тем не менее эта моя стратегия была единственным, что могло в той ситуации помочь _мне_! - потому что если партнёр _не может_ быть в отношениях открытым, если он _по любым причинам_ устойчиво лукавит - то лишь _моя_ открытость, лишь _моя_ предельная искренность удерживает ситуацию от сползания в токсический бред. Пусть мои усилия в отношении нашей-третьей привели к выплеску, когда через неё по нам ударила испепеляющая ненависть её семьи - всё равно (так считаю я и теперь!) это было намного лучше чем барахтанье в липкой вате лжи, чем утрата самогó понятия о том, кто есть друг и что это значит.
Что касается Орса, то и тут мой шквальный огонь искренности-и-любви привёл в некий момент к странному результату - через Орса тоже выплеснулось тёмное-нежданное, он едва не погиб, имитируя попытку самоубийства - но таки в целом парадоксальным образом принятие сработало, мы сблизились и получили офигенный ресурс для дальнейшего роста. О парадоксальности я говорю в том смысле, что моё тогдашнее щедрое принятие сочеталось с нескрываемым отвращением к неискренности, и это могло вызывать ужас в моём визави, желающем играть в ловушки, интриги и тайны - попробую расшифровать сию тему следующим пунктом, а собственно даже и следующим постом.
Зимой-весной 1976 (= зимой-весной 01 до ЧМ), когда мы познакомились с Орсом, Инеком и другими ребятами, тут не упомянутыми - у нас не хватало ни сил ни умения всех нарисовать, но ужасно хотелось видеть их запечатлёнными, поэтому мы взялись перерывать газеты и журналы в поисках лиц, похожих на наших ЗА-шных друзей (аналогично современному поиску картинок в сети) - и в великой груде разнообразных физиономий, напоминающих то одного то другого лишь отчасти, оказалось несколько натуральных жемчужин.
Двойной портрет (на котором Орс прям вылитый, а Инек в целом уверенно на себя похож) Тата обнаружила в журнале "Фотоискусство" (а может "Фотохудожник"), который выписывал Татин отец как фотограф-любитель. Папа разрешал Тате кромсать журналы за исключением страниц с ценными статьями, так что сей портретик мы вырезали, наклеили на плотную бумагу и хранили весьма трепетно - пока архивы альтерры не выросли настолько, что поиск изо-материалов ранних лет затруднился.
А теперь вот нашли, отсканировали - и наслаждаемся:)
Глядя на эту фотку можно представить, что Инек и Орс (а также наверняка другие ребята, кого я считал за "свою группу" и безуспешно пытался контролировать - со мной скандалили и меня морочили, я не обижался но и не отступал...) учинили очередной обманный манёвр и постфактум вынуждены объясняться со мной. Взгляд Инека сумрачен и прям, Орс отводит глаза как бы с грустью, но губы в любой миг готовы дрогнуть полуулыбкой, а затем... - так и вижу, как он поворачивается ко мне глаза в глаза, воздевает руки, весь просияв - мол, да правда?! да неужели!? да что ты говоришь!:))) - и вот я уже полностью обезоружен, я счастлив, я люблю! - и я любим, чёрт побери, я любим несмотря на все хитрости против меня, на все штучки - я взаправду любим, ура!..
Вопль "чё хотят, то и делают!!!", то и дело издаваемый мною в ту пору, полон был восторга и возмущения одновременно - при этом восторга-восхищения было несравненно больше чем протеста (а обиды, как я уже не раз говорил, не было совсем). Мне страшно нравилось, что они делают именно то, чего хотят!!! - пусть даже этого почему-либо не хочу я - главное что они живые, что они со мной, что они хотят, что они способны делать то чего хотят!.. - и я с ними, и я хочу, и я живу.
Следующим постом, стало быть, постараюсь расшифровать вышесказанное о моём тогдашнем восприятии темы искренности-лукавства-игры-фальши - там реально сложный клубок, это важно.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
"Можно сказать так: быть другом = обретать себя как Другого, Другого как себя.
Именно этому мы в те годы учились - учились все вместе, учились друг у друга."
Можно сформулировать чуть иначе, полнее:
важно, что ты дашь мне в ответ на мои движения - и смогу ли я это принять, и как именно;
в идеале / в пределе:
максимально давать проявлять себя партнёру - и при этом максимально проявлять себя -
устойчиво принимать друг друга с этим -
не разрушаясь от проявлений ни партнёра, ни себя самого, и не разрушая отношений
(см. "Близость и открытость").
Можно сказать и ещё точнее, в ракурсе детско-родительских отношений:
быть другом = поочерёдно / пофазно быть родителем, принимая друга как ребёнка -
то есть помогать другу становиться всё более собой, поддерживать его в познании его самого, в том чтобы он мог себя всё более полно видеть, всё более глубоко любить, всё более основательно в себе разбираться, всё более быть собою в общении с миром -
для чего необходимо не только
быть надёжным = не разрушаться от конфликта и вообще от сильного-резкого-болезненного проявления друга и себя самого,
но и
вникать, осмыслять всё что важно для друга вместе с ним - быть для него одновременно и лоном вызревания, и зеркалом души, притом не формальным, неживым зеркалом - а живым, активным, личным! -
и это, разумеется, включает в себя конфликты и споры - потому что не будучи самим собой и не имея своего собственного (личного!) взгляда, отличающегося от взгляда визави, никакого принятия и любящего / взращивающего отображения оказать невозможно.
Вот всему этому мы, стало быть, дома на ЗА и учились - прямо вот с самого начала:)
Как происходило это обучение? что мы уже умели, что понимали, чего жаждали тогда?
Несмотря на общие ключи, мы с Татой были очень разными, об этом уже не раз говорилось; обозначая наши различия сейчас, подчеркну, что рассматриваю ситуацию с нынешней точки зрения - обсуждая сейчас нас-тогдашних, мы с Татой старались вспомнить именно _тогдашние_ точки зрения, но суммарно всё рисуется, конечно, куда более крупными мазками, чем оно было в реальности.
Итак, если крупными мазками - то главное в теме принятия выглядело для нас-по-отдельности следующим образом.
Принятие по-Тате-в-детстве
Для маленькой Таты был крайне важен образ Раненого Солдата, это герой и первого её стиха, и первого опыта альтерризма. Каковы черты сей сверх-значимой фигуры? Прежде всего, он несомненно "хороший / правый" - воин-защитник, несущий службу, стойко претерпевающий тяготы и ранения, в результате чего оказавшийся в беспомощном положении, не в силах помочь себе сам и ожидая помощи извне. Особо важных моментов два: это именно строевой, а не "вольный охотник", он не выбирает своего пути, а действует подчиняясь приказу - и это не принципиальный одиночка, не отвергнутый и не отвергающий, у него где-то далеко есть любимые и любящие, он про них помнит. Ребёнок Тата не является ни кем-либо из его любимых и любящих, ни им самим - она проживает ситуацию в качестве некоего "ангела заботы", иноприродного существа, дающего поддержку на время исцеления (ключ - "вылечить и отпустить").
Вместе с тем, Тату с детства привлекала и другая сторона бытия - та, где её альтеррит получает свои ранения: героика ближнего боя, ярость и гнев, вообще сильные чувства и резкие действия, красота схватки на всех уровнях - физически, морально, вербально (ключ - "любоваться собой и друг другом").
Принятие по-Кире-в-детстве
Для меня с детства был важен образ сильного, независимого, живущего-собой существа, не-умещающегося в социальные рамки, но жаждущего личных взаимодействий ( Волк в огненном танце с Леной Волковой и другими Зайчиками), однако тема "помочь-спасти-исцелить" была значима и для меня - особенно в модусе поддержать = дать место для жизни, простор для-развернуться, для-проявить себя - дать это всё таким же как я, не-умещающимся, агонизирующим-задыхающимся в окружающей рутине (ключ "любоваться собой и друг другом", тесно связанный с ключом исцеления). Накануне встречи с Татой я видел себя гибнущим драконом, ошибочно вызванным подъёмным краном - почти скелетом, почти призраком-пережитком! - и рухнул в объятия Таты / в объятия ЗА как в то самое озеро живой воды с волшебной травкой по берегам, где мы все, Волк и Зайчики, с надёжностью обретали возрождение.
Что касается тех "раненых солдат", тех строевых, которые претерпевали тяготы по чужим приказам, не на своих-личных путях страдали, а на чужих - то и для них у меня было место, особенно для тех, кто не к "нашему" стану принадлежал, а к "вражескому". С раннего возраста меня волновали истории, в которых некий "слуга порядка, воин света" оказывался в затруднительном положении и бывал спасён теми, кого преследовал - что побуждало его задуматься, стоит ли дальше быть слугой порядка, не лучше ли жить своим умом, воюя не за свет, а за конкретных любящих и любимых (ключ "вылечить и отпустить" в ракурсе "подарить внутреннюю свободу, избавить от уродующих уз социума").
Из вышеописанного видно, сколь причудливо соотносились между собой наши с Татой главные интересы, наши представления о принятии - и вполне понятно, как много мы могли друг другу дать: и непосредственно друг другу, взаимодействуя в обоих мирах - и посредством общения с альтерритами.
Значение Толлера
С самого начала, пока Тата вместе с нашей-третьей строили отношения на ЗА без меня, они дружили с такими ребятами, которых можно записать либо в "безусловно хорошие", либо в "хорошие, но заблуждающиеся" - которых можно было, например, разагитировать-переубедить, или которые по ходу дела сами переходили на нашу сторону. Особняком в ряду первых знакомых стоял Толлер, который не вписывался ни в "безусловно хорошие", ни в "хорошие, но заблуждающиеся" - хотя очень быстро сделался безусловно своим в смысле "нашим", оставаясь вместе с этим безусловно своим в смысле "своим собственным". Интересно, что на раннем этапе общения, притом не только до-меня, но уже и при мне, Толлер воспринимался весьма своеобразно - точней всего сказать"не как человек, а как явление природы". Великолепный, шквальный, могучий! - вроде водопада, вулкана, тайфуна, горного хребта. Сейчас Тата сформулировала свои тогдашние чувства по поводу Толлера как "восхищение и гордость": "во какой наш Толлер, огого какой! все восхищаются нашим Толлером!" - притом это "наш" в Татином ощущении означало не "наш личный, 13-ой Тройки" - а скорее "наш отрядный, ОрТр-ский Толлер", то есть его значение в её понимании превосходило нашу с ним личностную связь. Для меня всё это было чуть иначе, хотя те же самые "восхищение и гордость" я испытывал в полной мере; можно сказать, что для меня Толлер ощущался как некто "стоящий близко", вроде ЗЗ-шного взрослого родственника, яркого и необыкновенного, но вместе с тем определённо "своего": если сравнивать с котом, про это см.ниже - то не просто "это наш кот", но и "это наш дядя-кот" - на манер Дяди Саши Грункина, черногривого-огнеглазого художника-каратиста, который Грызёт Сушку Большими Зубами:)
(ветка комментов, где мы обсуждаем Дядю Сашу, там же и его дивные портреты имеются:
https://alterristika.livejournal.com/66678.html?thread=2051190#t2051190
конечно, Дядя Саша на Толлера ни в каком отношении не похож, однако степень эмоционального впечатления типа "ааах какой роскошный нестандарт" по этим портретам представить можно; Ивэ там в комментах даже и говорит про Дядь-Сашу "ну экзот же", как если бы Дядь-Саша и вправду был шикарным котом:))
Обсуждая всё это сейчас, мы с Татой сошлись, что наше юношеское отношение к Толлеру ближе всего к нынешнему восприятию облюбленного домашнего кота: "во какой наш кот, огого какой! все восхищаются нашим котом!":) Скажу даже, что если сравнивать это восприятие с восприятием, например, Маугли (о котором непременно будет рассказано позже) - то разница вот именно что между отношением к роскошному домашнему зверю, грозному и самостоятельному, но таки домашнему, _адекватному жизни дома_ (таков Толлер) - и отношением к роскошному дикому зверю (таков Маугли), с которого что взять, когда он выделывает всякие ужасные штуки! - такие, которых домашний зверь как правило не выделывает, а только _показывает, что мог бы_ выделывать.
На том этапе мы с Толлером не касались никаких задушевных материй, не расспрашивали его ни о детстве, ни о том что его волнует и ранит сейчас, и он сам не пытался об этом говорить - наоборот, по преимуществу прикалывался, изображая в лицах как терроризирует всех в Городе и в Отряде, якобы солидные люди там и тут прячутся от него под стулья и в тумбочки. Мы умирали со смеху, даже не догадываясь, что в глубине души он всерьёз боится сам себя и выводит ужас вовне, чтобы вышутить = победить хотя бы на момент вышучивания.
Когда у Толлера образовалась Леда, ничего не изменилось, мы восприняли её как явление того же порядка, что и он сам: всё так же весело-поверхностно общались теперь уже с ними двумя, выручали друг друга в приключениях, вместе ржали. А вот зато когда у нас с ними, ткскть, образовался общий Ивэ - наши отношения преобразились радикально.
Возник сложный подвижный узор, две вращающиеся триады с единым центром (мы с Татой + Ивэ - Толлер с Ледой + Ивэ) - и в этом причудливом танце нам постепенно (очень постепенно!) стало открываться нечто о внутренней жизни их семьи.
Однако всё это было потом, а сейчас хочу подчеркнуть, что уже на раннем этапе у Таты был Толлер для проживания восторга перед явлением, выходящим за рамки обыденности / перед "не-паинькой" + для принятия самой себя в сладком ужасе проживания этого "не-паинькового" восторга.
"Хорошие-мирные-строевые"
Итак, с самого начала у Таты с нашей-третьей бывали "хорошие-мирные-строевые" - с некоторыми из таких ребят я продолжил общение, начатое до меня, другие образовались уже при мне. Не могу сказать, чтобы эта категория мне вообще не нравилась, с самого начала мне безумно нравились все, болдом-курсивом-капслоком - БЕЗУМНО НРАВИЛИСЬ ФСЕ! - однако вот как-то у меня с ними не срасталось, получалось что нам просто нечего делать вместе, хоть мы и общаемся как соратники и вроде симпатизируем друг другу.
Очаровательный Фердик, армейский офицер из числа сведущих в штабных интригах, которому мои ребята подкидывали иномирную литературу, охотно приятельствовал с нами, время от времени сообщая, кого сейчас ловят и кого надо спасать, и даже оказался не против, когда мы похитили его и забрали в Лагерь ОрТр - однако никакого личного общения у меня с ним не получалось, потому что в Лагере он тут же оказался нарасхват. Обаятельный и чуткий, Фердик аккуратно отлавливал бродящих в суицидальном настроении (каких вокруг имелось в количестве) и ненавязчиво подстраховывал в трудную минуту (а там, глядишь, и рассосётся, ну а коли нет - тогда увы).
Задумчивый технарь Инек (про которого было например вот здесь), волею судеб оказавшийся в роли следователя и затем перешедший на нашу сторону, не то чтобы не признавал меня, однако общался грустно и отстранённо - лишь много лет спустя я узнал, что он винил меня в уходе того из 13-ой Тройки, с кем он взаимодействовал и кого нежно любил, и даже подозревал что я нарочно вытеснил своего собрата, заняв его место. Однако молчал, блин, ни разу не высказал мне подозрений в лицо!.. - у него, правда, и без того ехала крыша, происходящее виделось спектаклем, устроенным для иномирных глаз... Не знаю как бы я отреагировал если б он попытался мне это объяснить - скорей всего счёл бы за бред, однако наверняка смог бы высказаться, что хоть лично я и впрямь иномирец, но уж не ради спектакля сюда пришёл, а чтобы жить.
И вместе с тем - да, кровь живых, ведь это правда, необходимая мне кровь живых!.. -
"для меня, обретающего плоть на ЗА, "напиться крови живых" означало не только "присоединиться к переживаниям тех, с кем общаюсь, обрести доступ к сильным чувствам / глубоким изменениям" - но и "в отношениях обрести себя, проявляя пораненную / подавленную внутреннюю жизнь: буду делать всё что захочу, получать обратную связь, оценивать последствия, делать выборы - и так узнаю, какой я, увижу себя-настоящего!""
И вместе с тем - не чтобы просто жить, не одному мне, а чтобы _вместе_ жить!.. -
я хотел жить собой-настоящим - вместе с ними, с каждым-собой-настоящим.
А что если жить не хочется?..
Ещё одним из мирных-строевых был капрал Йокл, командир "десятки пацифистов" - так Йокловских ребят прозывали из-за про-студенческих настроений; в строгом смысле пацифистом Йокл не был, однако симпатии к интелям питал, поэтому угодив к нам в плен горевал недолго и больше даже не из-за себя - печалился из-за общей ситуации, а также из-за суицидальных настроений других ребят. Многим тогда казалось, что положение безнадёжное, остановить взаимную ненависть на сей момент нереально, а значит в любом случае вскоре будет резня (что, кстати, было правдой, про мятеж СцО я уже не раз упоминал и буду рассказывать о нём в постах про Чёрное Лето) - так не лучше ли заранее убить себя, чем оказаться невольным убийцей в эпицентре побоища?.. Сам Йокл в такие мечты впадал не слишком глубоко, но весьма сочувствовал погружавшимся в печаль и осуждал нас, что мы-де пытаемся навязать необходимость жить тому, кто жить уже не хочет.
Я, разумеется, хотел жить, и я конечно же хотел помочь горюющим вернуть себе радость бытия - но таки да, мне совершенно чужды были неоспоримые для них резоны. Понятно, что сейчас несладко, а может будет ещё хуже - но ведь пока мы живы, пока мы вместе, всегда можно что-то предпринимать, в крайнем случае вместе горевать и вместе умирать, поддерживая друг друга - зачем же умирать заранее, ведь жизнь так прекрасна, вотпрямощас делай что хочешь?!..
Понятие "чёрной депрессии" (так именовалось это явление в наших кругах в те годы), которая может терзать вслед пережитому горю, мне было знакомо - однако у меня были трудности и с опознанием глубинных причин бессилия / безнадёжности, и с принятием всего этого в моём визави.
С одной стороны - за отсутствием личного опыта я не мог оценить, как надолго может лишить сил недавнее горе утраты - ведь из моих близких и любимых существ тогда ещё никто не умер, ни на ЗА ни на ЗЗ. Моим самым тяжёлым переживанием была драма "Зеркала", где моей утратой был я сам - а как только вновь сам себя ощутил, так и стал выздоравливать, всё более активно вкладываясь в этот процесс.
С другой стороны - я хорошо видел, насколько самостоятельны, активны, игривы, жизнелюбивы обитатели ЗА по сравнению с окружавшими меня ЗЗ-шными взрослыми (про которых я после "Зеркала" понял, что это "мир, в котором взрослые предали сами себя, трусят и лгут, оценивают себя лишь извне, чужими глазами - и закономерно губят всё вокруг, не умея защитить ни своё достояние, ни друг друга") - а соответствующих проблем ЗА мне тогда было не усмотреть (да они ведь и в самом деле залегают под несколько иными углами: базовый опыт безусловного приятия никуда не девается, остаётся лежать в основе, хотя и "в тени", подробнее - здесь).
Казалось бы, ситуация "Зеркала", открывшая мне что самопредательство ведёт к бессилию-беспомощности-безответственности, должна была указывать на корни соответствующих явлений и на ЗА - но вот как-то оно долго было для меня неотчётливо. Быть может, поначалу мне просто хотелось думать, что раз тут обитают реально живые, то такого ужаса как на ЗЗ у них заведомо быть не должно - ну или как минимум причины для самопредательства должны быть какими-то особо весомыми, что ли - так что, повторю, зачастую резоны утративших волю жить вводили меня в растерянность.
Из-за всего этого я был крайне мало способен разделить чувства тех, кого хотел поддержать - хотя и понимал эмпирически, что для поддержки требуется именно что _разделить_ горе и радость визави, то есть сделать так, чтобы _именно эти_ горе и радость оказались _общими_, моими и его. Я не имел представления о том как "сделать своей" такую печаль, которая мне совершенно непонятна - не знал как расспросить сверх видимого мне минимума, как помочь раскрыться, если раскрываться трудно; по своему ЗЗ-шному опыту я уже имел некоторый навык принимать то, чем со мной _активно_ хотят поделиться, особенно радость ( "полюбить то, что любит твой близкий, увидеть это любимое _его_ глазами ... даже если для тебя оно само по себе неинтересно, а то и невыносимо") - однако там, где сам визави делиться был не в силах, я безнадёжно пасовал.
Одним из тех же "хороших-мирных-строевых" был Натан, убивший знакомого в попытке помешать тому убивать незнакомого - что было одновременно и выплеском непереносимых эмоций, и сознательным шагом: "все говорят, что невозможно прожить без того чтоб убивать, мы выбираем лишь сторону в схватке - ну что ж, попробую выбрать противоположную сторону! - увы, нет, мне равно не подходит и то и это". Мы познакомились, когда он брёл по улице в аффекте, желая умереть, забрали его в Лагерь и некоторое время пытались утешить, отогреть, рассказать о наших планах и о возможности жить вне войны, например на Востоке - но в конечном итоге Натан всё равно покончил с собой, в чём вышеозначенный Йокл ему поспособствовал. Я ничуть не винил Йокла, да и Натана ничуть не винил, но мне было больно, что я так и не смог помочь, хотя сей исход казался совсем не обязательным! - для меня это был "случай чёрной депрессии", которой тогда страдали несколько ЗЗ-шных и ЗА-шных моих знакомых одновременно, и я разрывался в непродуктивных усилиях по "спасению-исцелению".
Натан (весна 01 до ЧМ - зима-весна 1975-76)
Этот рисунок условно называется "Натан с жирафиком". Реально никаких жирафиков около Натана не усматривалось, зато их на том этапе очень любила рисовать Тата, и символически оно сюда подходит - образ хрупкой нежности души в жестоком мире.
"Чёрная депрессия" и Тата
Для Таты всё вышеизложенное выглядело иначе. Разумеется, Фердик, Инек и Йокл были ей милы, каждым из них она в своё время сильно увлекалась, думала-рисовала-писала стихи - но никаких личных отношений, как она теперь свидетельствует, у неё с ними не было, даже с Фердиком (хотя, казалось бы, тогда она действовала на ЗА телесно, книжки Фердику в окно сама кидала:)) Тату волновало, что эти ребята сумели сознательно сменить партию в противостоянии, от неправой перешли к правой, хотя изнутри всегда кажется, что своя партия правая, а вражеская нет! - эти материи Тату весьма цепляли (см.посты о правде врага, начало тут); когда Фердик, Инек и Йокл оказались вне поля зрения Таты, её грела мысль о том что теперь они надёжные наши друзья, могут сами поддерживать себя и оказывать помощь другим - ну и хорошо, ну и ладушки, ура.
А вот Натан для Таты стоял особняком.
В отличие от меня, Тата считала его поступок не результатом болезни, но следствием выбора; со своей личной колокольни полагая, что он неправ, что совсем бы неплохо жилось ему в Лагере или на тихо-мирном Востоке - применительно к субъективной правде Натана Тата одобряла его верность себе, солидаризуясь с ним в отказе от навязываемого выбора того что претит. Ему предлагают выбрать одну из воюющих сторон, а он не хочет воевать! - и вместо выбора "между двумя крепостными стенами" делает шаг вперёд, в бездну (в смерть / в полёт?), а не вправо или влево к одной из крепостей. Про это у Натана был стих, Тата его зафиксировала именно как Натановский стих, а не как своё восприятие Натановской проблемы - и для неё всё это было очень важно.
Если бы всё это происходило позже, пару лет спустя, то следовало бы, конечно, предположить, что Тате было так дорого, так значимо проживание Натановской драмы из-за того что она себя тогда воспринимала не субъектом отношений, а спорной территорией, за которую насмерть сражаются две армии (Тата писала об этом в комментах вот здесь) - однако зимой-весной 1976, когда мы с Натаном общались, Тата ещё отнюдь не видела себя "горной долиной", нацело лишённой субъектности / авторизации. Наоборот, весь смысл был в проживании _возможности_ выбора в ситуации, которую следует назвать "выбор без выбора" - и не в том дело, что это выбор "между плохим и очень плохим", а в том, что социум навязывает личности ложную дилемму, скрывая, что можно сделать шаг в сторону, прочь от ворот, куда тебя пытаются загнать суггестией.
Как уже говорилось, зима 1975-76 была трудной; наряду с противостоянием "альянсу трёх мам" мы пережили много счастья, но также и горя (про смерть Симки Тата уже рассказала) - в этот сверх-насыщенный, сверх-напряжённый период было крайне важно быть в контакте со своими чувствами, чтобы интегрировать пережитое, не растерять, но сделать почвой для роста. Однако если для меня быть в контакте со своими чувствами было естественно, даже Мама Зоя не пыталась вытесать из меня "усладу общества" - то для Таты дело обстояло иначе (а для нашей-третьей и подавно!)
Тата уже рассказывала о том как с детства сама формовала себя "быть отрадой для значимых старших" ( вот тут в посте и вот тут в комментах):
"Всё, что может оказаться или показаться значимым людям неправильным, неудобным, неприятным, зловеще-непонятным - должно быть отрезано или хотя бы хорошо спрятано" (Тата о себе-ребёнке)
- ну а потом этот принцип распространяется от значимых старших на весь социум, за исключением тех кто заведомо назначен "чужим / врагом", и в итоге человек замирает с приклеенной улыбкой на стиснутых челюстях: запрет выказывать чувства ведёт к неспособности / отказу их проживать, к отсечению-забвению-распаду, к раннему псевдо-взрослению = старению-без-зрелости. Именно это моим бедным друзьям и предстояло; к счастью, Тата получила столь могучий заряд жизни от нашей встречи и вхождения на ЗА, что уже осенью 1975 осознала, что не обязана никого радовать! - что имеет полное право быть собой.
Проживанию эмоциональной сепарации служили у Таты тема безумия и тема депрессии. Тема безумия позволяла мечтать о свободе от норм и правил, от ожиданий и долгов, но имитировать и даже отыгрывать безумие Тата не пыталась - цитируя Пушкина "...тотчас тебя запрут!", позволяла себе только мечты (см. об этом напр. тут и тут). А вот зато тема депрессии реально была перспективной.
Тата видела депрессию средством избавления от повинности являть себя весёлой-счастливой-неунывающей - поняв, что если не хочет смеяться и плясать, то имеет право этого не делать, имеет право горевать о мировых бедах, общих и частных, имеет право "валяться в тряпках", если сил нет, не насилуя себя чтоб хорошо выглядеть перед социумом! - всё это было для Таты освободительным. Выбор Натана она воспринимала и одобряла именно в этом смысле - делать то, чего хочет сердце, а не угождать обществу. Сейчас Тата подчёркивает, что на том этапе вовсе не хотела умереть, и к тому же ей вовсе не было от этой депрессии плохо! - наоборот, позволив себе плакать-горевать-лежать пластом она получала желанный отдых, ей становилось вполне сносно и даже приятно.
Чёрная депрессия, мои друзья и я
В очередной раз подчеркну, что я всех этих аспектов тогда совершенно не понимал! - наблюдая вокруг себя четверых страдальцев в приблизительно одинаковом, как мне казалось, положении (Тата и наша-третья на ЗЗ, Натан и Орс на ЗА - про Орса будет ниже), я для себя связывал их состояния так: "у моих друзей чёрная депрессия, она не беспочвенна, однако на мой взгляд чересчур тяжела для своих причин - я должен как-то разорваться на части чтоб их всех поддержать, помочь пережить трудный час, подбодрить-убедить-отвлечь - а там, глядишь, естественным образом полегчает!" Насчёт причин депрессии я понимал, что Натан убил знакомого, что Тата пережила тяжёлую утрату + предательство старших, обесценивших её горе; я не так ясно видел, что с нашей-третьей, и совсем плохо видел, что с Орсом - но подозревал, что в обоих случаях дело в том что человек никак не может определиться, что же ему делать дальше: нынешняя ситуация его не устраивает, дальнейшее не просматривается.
Я понимал, что на нашу-третью давят, но не подозревал, насколько она не способна оценить это давление как нечто внешнее - что для неё это даже не борьба между чувством долга перед родителями и чувством долга перед друзьями-нами (как оно выглядело для Таты на следующем этапе), что вся картина противоборства загнана у неё глубоко в подполье, прочь от сознания! - так что все мои усилия, связанные с обращением к сознательной части нашей-третьей, чтобы поддержать её в выборе по сердцу (= в выборе быть с нами - я же видел как она радуется когда между нами вдруг налаживается!), все мои усилия в ракурсе "окружить любовью и обсуждать всё открыто" были заведомо лишены смысла.
Мне-нынешнему вполне понятно, что я напрасно "рифмовал" между собой эти два расклада ("мы + наша-третья" / "мы + Орс") - что вот это "человек не может определиться, что ему делать дальше - нынешняя ситуация не устраивает, дальнейшее не просматривается" субъективно у них очень разное и совсем не такое, как мне тогда виделось, то есть никакой внятной "борьбы между чувством долга перед родителями и чувством долга перед друзьями" ни в том ни в другом случае нет - поэтому моё "явить любовью несостоятельность вопроса о долге, отменить долг как таковой" не могло помочь ни нашей третьей, ни Орсу. Однако столь же понятно мне-нынешнему, что тем не менее эта моя стратегия была единственным, что могло в той ситуации помочь _мне_! - потому что если партнёр _не может_ быть в отношениях открытым, если он _по любым причинам_ устойчиво лукавит - то лишь _моя_ открытость, лишь _моя_ предельная искренность удерживает ситуацию от сползания в токсический бред. Пусть мои усилия в отношении нашей-третьей привели к выплеску, когда через неё по нам ударила испепеляющая ненависть её семьи - всё равно (так считаю я и теперь!) это было намного лучше чем барахтанье в липкой вате лжи, чем утрата самогó понятия о том, кто есть друг и что это значит.
Что касается Орса, то и тут мой шквальный огонь искренности-и-любви привёл в некий момент к странному результату - через Орса тоже выплеснулось тёмное-нежданное, он едва не погиб, имитируя попытку самоубийства - но таки в целом парадоксальным образом принятие сработало, мы сблизились и получили офигенный ресурс для дальнейшего роста. О парадоксальности я говорю в том смысле, что моё тогдашнее щедрое принятие сочеталось с нескрываемым отвращением к неискренности, и это могло вызывать ужас в моём визави, желающем играть в ловушки, интриги и тайны - попробую расшифровать сию тему следующим пунктом, а собственно даже и следующим постом.
Зимой-весной 1976 (= зимой-весной 01 до ЧМ), когда мы познакомились с Орсом, Инеком и другими ребятами, тут не упомянутыми - у нас не хватало ни сил ни умения всех нарисовать, но ужасно хотелось видеть их запечатлёнными, поэтому мы взялись перерывать газеты и журналы в поисках лиц, похожих на наших ЗА-шных друзей (аналогично современному поиску картинок в сети) - и в великой груде разнообразных физиономий, напоминающих то одного то другого лишь отчасти, оказалось несколько натуральных жемчужин.
Двойной портрет (на котором Орс прям вылитый, а Инек в целом уверенно на себя похож) Тата обнаружила в журнале "Фотоискусство" (а может "Фотохудожник"), который выписывал Татин отец как фотограф-любитель. Папа разрешал Тате кромсать журналы за исключением страниц с ценными статьями, так что сей портретик мы вырезали, наклеили на плотную бумагу и хранили весьма трепетно - пока архивы альтерры не выросли настолько, что поиск изо-материалов ранних лет затруднился.
А теперь вот нашли, отсканировали - и наслаждаемся:)
Глядя на эту фотку можно представить, что Инек и Орс (а также наверняка другие ребята, кого я считал за "свою группу" и безуспешно пытался контролировать - со мной скандалили и меня морочили, я не обижался но и не отступал...) учинили очередной обманный манёвр и постфактум вынуждены объясняться со мной. Взгляд Инека сумрачен и прям, Орс отводит глаза как бы с грустью, но губы в любой миг готовы дрогнуть полуулыбкой, а затем... - так и вижу, как он поворачивается ко мне глаза в глаза, воздевает руки, весь просияв - мол, да правда?! да неужели!? да что ты говоришь!:))) - и вот я уже полностью обезоружен, я счастлив, я люблю! - и я любим, чёрт побери, я любим несмотря на все хитрости против меня, на все штучки - я взаправду любим, ура!..
Вопль "чё хотят, то и делают!!!", то и дело издаваемый мною в ту пору, полон был восторга и возмущения одновременно - при этом восторга-восхищения было несравненно больше чем протеста (а обиды, как я уже не раз говорил, не было совсем). Мне страшно нравилось, что они делают именно то, чего хотят!!! - пусть даже этого почему-либо не хочу я - главное что они живые, что они со мной, что они хотят, что они способны делать то чего хотят!.. - и я с ними, и я хочу, и я живу.
Следующим постом, стало быть, постараюсь расшифровать вышесказанное о моём тогдашнем восприятии темы искренности-лукавства-игры-фальши - там реально сложный клубок, это важно.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.