Украинская историческая наука
Любопытный очерк развития украинской историографии В.Маслийчука и А.Портнова. В целом, все как везде в СССР, но более строго, и со страхом перед "национализмом".
"...
Унификация стиля, как и распространенность практики доносов, оформленных в виде рецензий, привела к девальвации рецензии как жанра. Критическая рецензия сразу же прочитывалась как сведение личных счетов, а рецензия хвалебная априори воспринималась как заказ. Так сформировалась губительная для публичной научной коммуникации презумпция личной мотивации рецензионного выступления.
...
Не было в Украине и ни одной серьезной институции, занимающейся всемирной историей. «Элитарные» области исторической науки - западноевропейская медиевистика, византология, ориенталистика - были институционально сосредоточены в Москве и Ленинграде. Мечтой и свидетельством удачной карьеры для историка был выезд в союзные столицы. Ведущий специалист по западноевропейской истории Михаил Барг был выпускником Харьковского университета, не менее яркая личность Леонид Баткин закончил в 1955 году исторический факультет Харьковского университета имени Максима Горького и более десяти лет проработал преподавателем Харьковского института искусств, откуда был уволен за «грубые идеологические ошибки», и уехал в Москву. Уделом республиканских историков было изучение республиканской же (национальной, но под интернациональным соусом) истории. Эта тематическая и методологическая деформация, отсутствие прямых связей с мировой историографией очень болезненно скажутся в конце 1980-х годов в контексте эмансипации украинской исторической науки и ее институций от союзного центра.
...
Хотя в условиях брежневской стабилизации начинали появляться фильтры устойчивого социального устройства, необходимые для создания полноценной академической среды, они не могли взять верх над централизированной и по-прежнему сильно идеологизированной системой. Более того, в рамках такой системы возможности нонконформизма, не говоря уже о появлении категории «независимого исследователя», были практически сведены к нулю. Советские «закрытые» рецензии имели мало общего с практикой анонимного рецензирования. Однако, несмотря на все это, оставалось поле для разного рода компромиссов и даже игр с системой, не позволяющее говорить о тотальной унификации или «психопатологизации» исследовательских стратегий.
Важными элементами исторической науки времен застоя стала обычная практика научных командировок, архивных и музейных студенческих практик (в том числе в центральных архивах СССР), налаженная система рассылки книг и библиотечного книгообмена, развитие университетских печатных изданий. Каждый из этих элементов академической жизни содействовал научной мобильности, развивал коммуникацию между исследовательскими центрами.
Эти тенденции противоречивым образом переплетались с политико-идеологическими требованиями к истории. С одной стороны, советский историк должен был опираться (или хотя бы имитировать такую опору) на классиков марксизма-ленинизма и постановления последнего партийного съезда, не имел свободного доступа ко многим книгам и архивным документам. Но, с другой, существовал достаточно жесткий внешний контроль за качеством исследования, отсеивающий откровенную халтуру, не допускающий плагиата, а практика многократного редактирования и рецензирования рукописей не только унифицировали стиль, но и позволяли избежать фактографических ошибок, задавая общий стандарт книгоиздания.
...
Хотя игра историков с властью имела четкие пределы и большинство представителей профессии не были в нее включены, в изучении советизации науки нам представляется важным подчеркнуть само наличие такой игры, присутствие хоть и неравного, но диалога. В том числе потому, что возвращение к разговору о советизации категории выбора предполагает чрезвычайно важный вопрос об ответственности (личной и коллективной) историков. Этот вопрос возможен только при отходе от упрощенного (хотя и необычайно морально комфортного) образа власти как целостной, чужеродной, противной, где-то в одном месте сосредоточенной силы, границы которой определены и несомненны. Постановка вопроса об ответственности и выборе никоим образом не умаляет того очевидного факта, что историческая наука (как и советское общество в целом) стала жертвой коммунистической системы. Исследовательская и моральная проблема состоит в том, что она была не только жертвой..."
"...
Унификация стиля, как и распространенность практики доносов, оформленных в виде рецензий, привела к девальвации рецензии как жанра. Критическая рецензия сразу же прочитывалась как сведение личных счетов, а рецензия хвалебная априори воспринималась как заказ. Так сформировалась губительная для публичной научной коммуникации презумпция личной мотивации рецензионного выступления.
...
Не было в Украине и ни одной серьезной институции, занимающейся всемирной историей. «Элитарные» области исторической науки - западноевропейская медиевистика, византология, ориенталистика - были институционально сосредоточены в Москве и Ленинграде. Мечтой и свидетельством удачной карьеры для историка был выезд в союзные столицы. Ведущий специалист по западноевропейской истории Михаил Барг был выпускником Харьковского университета, не менее яркая личность Леонид Баткин закончил в 1955 году исторический факультет Харьковского университета имени Максима Горького и более десяти лет проработал преподавателем Харьковского института искусств, откуда был уволен за «грубые идеологические ошибки», и уехал в Москву. Уделом республиканских историков было изучение республиканской же (национальной, но под интернациональным соусом) истории. Эта тематическая и методологическая деформация, отсутствие прямых связей с мировой историографией очень болезненно скажутся в конце 1980-х годов в контексте эмансипации украинской исторической науки и ее институций от союзного центра.
...
Хотя в условиях брежневской стабилизации начинали появляться фильтры устойчивого социального устройства, необходимые для создания полноценной академической среды, они не могли взять верх над централизированной и по-прежнему сильно идеологизированной системой. Более того, в рамках такой системы возможности нонконформизма, не говоря уже о появлении категории «независимого исследователя», были практически сведены к нулю. Советские «закрытые» рецензии имели мало общего с практикой анонимного рецензирования. Однако, несмотря на все это, оставалось поле для разного рода компромиссов и даже игр с системой, не позволяющее говорить о тотальной унификации или «психопатологизации» исследовательских стратегий.
Важными элементами исторической науки времен застоя стала обычная практика научных командировок, архивных и музейных студенческих практик (в том числе в центральных архивах СССР), налаженная система рассылки книг и библиотечного книгообмена, развитие университетских печатных изданий. Каждый из этих элементов академической жизни содействовал научной мобильности, развивал коммуникацию между исследовательскими центрами.
Эти тенденции противоречивым образом переплетались с политико-идеологическими требованиями к истории. С одной стороны, советский историк должен был опираться (или хотя бы имитировать такую опору) на классиков марксизма-ленинизма и постановления последнего партийного съезда, не имел свободного доступа ко многим книгам и архивным документам. Но, с другой, существовал достаточно жесткий внешний контроль за качеством исследования, отсеивающий откровенную халтуру, не допускающий плагиата, а практика многократного редактирования и рецензирования рукописей не только унифицировали стиль, но и позволяли избежать фактографических ошибок, задавая общий стандарт книгоиздания.
...
Хотя игра историков с властью имела четкие пределы и большинство представителей профессии не были в нее включены, в изучении советизации науки нам представляется важным подчеркнуть само наличие такой игры, присутствие хоть и неравного, но диалога. В том числе потому, что возвращение к разговору о советизации категории выбора предполагает чрезвычайно важный вопрос об ответственности (личной и коллективной) историков. Этот вопрос возможен только при отходе от упрощенного (хотя и необычайно морально комфортного) образа власти как целостной, чужеродной, противной, где-то в одном месте сосредоточенной силы, границы которой определены и несомненны. Постановка вопроса об ответственности и выборе никоим образом не умаляет того очевидного факта, что историческая наука (как и советское общество в целом) стала жертвой коммунистической системы. Исследовательская и моральная проблема состоит в том, что она была не только жертвой..."