про Пужкена
Длинный текст и много ссылок - для фейсбука великовато, а здесь в самый раз.
Да и вообще давно не брали мы в руки здешние карты.
У поэта Пушкина есть такой вот загадочный набросок времен Болдинской осени (принятая датировка - около (не позднее) 16 октбря 1830 г.):
Когда порой воспоминанье
Грызет мне сердце в тишине,
И отдаленное страданье
Как тень опять бежит ко мне;
Когда людей вблизи видя
В пустыню скрыться я хочу,
Их слабый ум возненавидя, -
Тогда забывшись <я> лечу
Не в светлый кр<ай>, где н<ебо блещет>
Неизъя<снимой> си<невой>,
Где <море> те<плою волной>
На мрамор ветхой тихо плещет,
И лавр и тем<ный> ки<парис>
На воле пыш<но> разрослись,
Где пел Т<орквато величавый>,
Где и теперь <во> мг<ле> но<чной>
Далече звонкою скалой
[Повторены] пловца октавы.
Стрем<люсь> привычною меч<тою>
К студеным север<ным> волн<ам>.
Меж белоглавой их толпою
Открытый остров вижу там.
Печальный остров - берег дикой
Усеян зимнею брусникой,
Увядшей тундрою покрыт
И хладной пеною подмыт.
Сюда порою [приплывает]
[Отважный северный рыбак],
Здесь рыбарь невод расстилает
[И свой] разводит он очаг.
Сюда погода волновая
Заносит [утлый] мой челнок.
(см.: http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push17/vol03/y03-096-.htm; как это выглядит вживую можно посмотреть здесь (С. 63): http://imwerden.de/pdf/pushkin_boldinskie_rukopisi_1830_tom3_2013.pdf)
Все, начиная с прочитавшего его полностью Томашевского, сходятся в том, что замысел этот малопонятный, но разные версии предлагают -- прежде всего в отношении локализации "суровых северных волн" и "печального острова".
Основных версий две:
1) "декабристско-ахматовская", опирающаяся на переклички описания острова и того, что там происходит, с финалом Медного всадника: Остров малый / На взморье виден. Иногда / Причалит с неводом туда / Рыбак на ловле запоздалый..., и заключающая, что это, конечно, остров Голодай, а набросок -- еще одно печальное размышление поэта о том, что и он бы мог как известно кто.
2) "беломорско-соловецкая" и косвенно "ломоносовская": северный краевед И. Стрежнев в свое время заметил, что то же студеное море и рыбацкий северный антураж возник у Пушкина в стихотворении "Отрок" ("Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря..."), написанном за несколько дней до наброска "Когда порой воспоминанье...", и предположил на этом основании "приполярный адрес острова" (который, в интерпретации Стрежнева, должен непременно оказаться Соловецким, со всеми вытекающими отсюда ссылочными проекциями и - опять же - декабристской темой).
Хотя Стрежнев привлекал к сопоставлению и, по-видимому, важное для "Отрока" послание Батюшкова к И. М. Муравьеву-Апостолу (http://feb-web.ru/feb/batyush/texts/bop/bop-281-.htm), где - как и в наброске - важную роль играет контраст между "южными" итальянскими вдохновениями и суровыми первыми северными впечатлениями "русского Пиндара", - но дальше ломоносовско-батюшковскую проекцию он не развил.
А там, кажется, есть еще куда посмотреть. Те же мотивы тревожных воспоминаний-раздумий, неотступного возвращения к "студеным северным волнам" и пустынному рыбачьему острову, на который волны выносят одинокого рыбака, -- можно найти еще в одном "ломоносовском" тексте Батюшкова, собственно, в сочинении "О характере Ломоносова" (http://feb-web.ru/feb/batyush/texts/bop/bop-0292.htm), в котором есть очень выразительный рассказ о пророческом сне Ломоносова-сына, предсказавшем гибель отца-рыбака в волнах "студеного моря.".
Ср.:
Чувствительность и сильное, пламенное воображение часто владели нашим поэтом, конечно, против воли его. На возвратном пути из Амстердама по морю Ломоносов, сидя на палубе, при шуме волн погружался в сладкую задумчивость. Открытое море, шум ветра и беспрерывное колебание корабля напоминали ему первые лета юности, проведенные посреди непостоянной стихии: они напоминали приморскую его родину и все, что ни есть сладостного для сердца нежного и доброго. Исполненному воспоминаний, однажды во сне ему привиделась страшная буря на волнах Ледовитого моря, кораблекрушение и хладный труп отца его, выброшенный на тот самый остров, куда Ломоносов в молодости своей приставал с ним для совершения рыбной ловли. Он в ужасе проснулся. Напрасно призывает на помощь рассудок свой, напрасно желает рассеять мрачные следы сновидения: мечта остается в глубине сердца, и ничто не в силах изгладить ее. Снова засыпает и снова видит шумное море, необитаемый остров и бледный труп родителя. Так! мы нередко уверяемся опытом, что провидение влагает в нас какие-то тайные мысли, какое-то неизъяснимое предчувствие будущих злополучии, и событие часто подтверждает предсказание таинственного сна - к удивлению, к смирению слабого и гордого рассудка. Ломоносов это испытал в жизни своей. Отец его погиб в волнах, и тело его найдено рыбаками на том необитаемом острове, который назначил им печальный сын, по внушению пророческого сновидения.
Этот скрытый сюжет, кажется, позволяет объяснить постепенную фокусировку на безвестном острове, мотив "привычной мечты", рыбацкую тему и мотив морской непогоды, -- и если это предположение верно, то, м.б., сам сюжет наброска может быть прочитан через ломоносовскую проекцию, не доводя, конечно, до таких крайностей, что это, например, такой набросок "от лица Ломоносова" (хотя это, может быть, было б и красиво сказать).
И, может быть, тогда этот обработанный Батюшковым биографический сюжет о трагической гибели отца Ломоносова, найденного на одиноком острове, стоит иметь в виду при разговоре о финале Медного Всадника.
UPD. Все уже, впрочем, как выяснилось, украдено до нас. Всю мою основную гипотезу уже высказал загадочный человек Вильк в 1990 г. :((
Да и вообще давно не брали мы в руки здешние карты.
У поэта Пушкина есть такой вот загадочный набросок времен Болдинской осени (принятая датировка - около (не позднее) 16 октбря 1830 г.):
Когда порой воспоминанье
Грызет мне сердце в тишине,
И отдаленное страданье
Как тень опять бежит ко мне;
Когда людей вблизи видя
В пустыню скрыться я хочу,
Их слабый ум возненавидя, -
Тогда забывшись <я> лечу
Не в светлый кр<ай>, где н<ебо блещет>
Неизъя<снимой> си<невой>,
Где <море> те<плою волной>
На мрамор ветхой тихо плещет,
И лавр и тем<ный> ки<парис>
На воле пыш<но> разрослись,
Где пел Т<орквато величавый>,
Где и теперь <во> мг<ле> но<чной>
Далече звонкою скалой
[Повторены] пловца октавы.
Стрем<люсь> привычною меч<тою>
К студеным север<ным> волн<ам>.
Меж белоглавой их толпою
Открытый остров вижу там.
Печальный остров - берег дикой
Усеян зимнею брусникой,
Увядшей тундрою покрыт
И хладной пеною подмыт.
Сюда порою [приплывает]
[Отважный северный рыбак],
Здесь рыбарь невод расстилает
[И свой] разводит он очаг.
Сюда погода волновая
Заносит [утлый] мой челнок.
(см.: http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push17/vol03/y03-096-.htm; как это выглядит вживую можно посмотреть здесь (С. 63): http://imwerden.de/pdf/pushkin_boldinskie_rukopisi_1830_tom3_2013.pdf)
Все, начиная с прочитавшего его полностью Томашевского, сходятся в том, что замысел этот малопонятный, но разные версии предлагают -- прежде всего в отношении локализации "суровых северных волн" и "печального острова".
Основных версий две:
1) "декабристско-ахматовская", опирающаяся на переклички описания острова и того, что там происходит, с финалом Медного всадника: Остров малый / На взморье виден. Иногда / Причалит с неводом туда / Рыбак на ловле запоздалый..., и заключающая, что это, конечно, остров Голодай, а набросок -- еще одно печальное размышление поэта о том, что и он бы мог как известно кто.
2) "беломорско-соловецкая" и косвенно "ломоносовская": северный краевед И. Стрежнев в свое время заметил, что то же студеное море и рыбацкий северный антураж возник у Пушкина в стихотворении "Отрок" ("Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря..."), написанном за несколько дней до наброска "Когда порой воспоминанье...", и предположил на этом основании "приполярный адрес острова" (который, в интерпретации Стрежнева, должен непременно оказаться Соловецким, со всеми вытекающими отсюда ссылочными проекциями и - опять же - декабристской темой).
Хотя Стрежнев привлекал к сопоставлению и, по-видимому, важное для "Отрока" послание Батюшкова к И. М. Муравьеву-Апостолу (http://feb-web.ru/feb/batyush/texts/bop/bop-281-.htm), где - как и в наброске - важную роль играет контраст между "южными" итальянскими вдохновениями и суровыми первыми северными впечатлениями "русского Пиндара", - но дальше ломоносовско-батюшковскую проекцию он не развил.
А там, кажется, есть еще куда посмотреть. Те же мотивы тревожных воспоминаний-раздумий, неотступного возвращения к "студеным северным волнам" и пустынному рыбачьему острову, на который волны выносят одинокого рыбака, -- можно найти еще в одном "ломоносовском" тексте Батюшкова, собственно, в сочинении "О характере Ломоносова" (http://feb-web.ru/feb/batyush/texts/bop/bop-0292.htm), в котором есть очень выразительный рассказ о пророческом сне Ломоносова-сына, предсказавшем гибель отца-рыбака в волнах "студеного моря.".
Ср.:
Чувствительность и сильное, пламенное воображение часто владели нашим поэтом, конечно, против воли его. На возвратном пути из Амстердама по морю Ломоносов, сидя на палубе, при шуме волн погружался в сладкую задумчивость. Открытое море, шум ветра и беспрерывное колебание корабля напоминали ему первые лета юности, проведенные посреди непостоянной стихии: они напоминали приморскую его родину и все, что ни есть сладостного для сердца нежного и доброго. Исполненному воспоминаний, однажды во сне ему привиделась страшная буря на волнах Ледовитого моря, кораблекрушение и хладный труп отца его, выброшенный на тот самый остров, куда Ломоносов в молодости своей приставал с ним для совершения рыбной ловли. Он в ужасе проснулся. Напрасно призывает на помощь рассудок свой, напрасно желает рассеять мрачные следы сновидения: мечта остается в глубине сердца, и ничто не в силах изгладить ее. Снова засыпает и снова видит шумное море, необитаемый остров и бледный труп родителя. Так! мы нередко уверяемся опытом, что провидение влагает в нас какие-то тайные мысли, какое-то неизъяснимое предчувствие будущих злополучии, и событие часто подтверждает предсказание таинственного сна - к удивлению, к смирению слабого и гордого рассудка. Ломоносов это испытал в жизни своей. Отец его погиб в волнах, и тело его найдено рыбаками на том необитаемом острове, который назначил им печальный сын, по внушению пророческого сновидения.
Этот скрытый сюжет, кажется, позволяет объяснить постепенную фокусировку на безвестном острове, мотив "привычной мечты", рыбацкую тему и мотив морской непогоды, -- и если это предположение верно, то, м.б., сам сюжет наброска может быть прочитан через ломоносовскую проекцию, не доводя, конечно, до таких крайностей, что это, например, такой набросок "от лица Ломоносова" (хотя это, может быть, было б и красиво сказать).
И, может быть, тогда этот обработанный Батюшковым биографический сюжет о трагической гибели отца Ломоносова, найденного на одиноком острове, стоит иметь в виду при разговоре о финале Медного Всадника.
UPD. Все уже, впрочем, как выяснилось, украдено до нас. Всю мою основную гипотезу уже высказал загадочный человек Вильк в 1990 г. :((