ПОКИНУТЫЕ ЗЕМЛИ: Сестра рубина (2)
Динэт:
Сады наполняли удивительные ароматы, тонкие, нежные, смолистые, цветочные, сладковатые и свежие - текли, струились по воздуху, переливались, сплетались, и у меня немного кружилась голова. Невероятное, волшебное пиршество запахов. Возможно, те, кто живёт в столице, привыкли к этому - но для меня всё было слишком сладостно, слишком ярко, слишком роскошно, как платья придворных дам. Я так и сказала, когда мой спутник спросил, как мне здесь нравится - и тут же испугалась: опять я выставляю себя неотёсанной провинциалкой!.. А он сказал, что государю Элероссе тоже больше нравились Старые сады, и предложил проводить меня туда, а ещё сказал, что хотел бы показать мне Нисималдар [1]. Там, сказал он, аромат валинорских деревьев смешивается со свежим морским ветром и ощущается по-другому.
В Старых садах деревья всё были мне знакомые: груши, вишни и яблони, берёзы, дубы и каштаны. Так хорошо и спокойно, словно я вдруг оказалась среди старых друзей. А знаете ли вы, любезная госпожа, сказал мне он, что именно здесь государь Элероссе впервые встретил свою будущую супругу? Я видел список неоконченной поэмы об Айканаро и Андрет, которая, как говорят, принадлежала перу Тар-Минъятура; если позволите, я вам прочту.
Под мёртвым небом над мёртвым морем
Я стал бы льдом среди льдов извечных,
Когда б меня не вела надежда -
Не знал ни имени, ни обличья,
Но грёза одна жила в моём сердце:
Ещё не видя, любил тебя я…
Пока он читал, я вдруг поняла совершенно отчётливо: да, всё правда, это действительно писал государь Элрос. Несовершенство стихов не имело значения. Он писал это не о тех двоих, живших в незапамятные времена: о себе и о той, что стала его женой. Предвидя, что ей суждено уйти много раньше - а он останется жить и затоскует навеки. Да, я опять плакала и ничего не могла с собой поделать. Ужасно стыдно. «О если б надвое, - плод созревший, - рассечь я мог и дни своей жизни, в ладонь твою вложив половину…» - я повторяла это про себя, и в тот миг мне казалось, что никогда я не слышала ничего искреннее, печальнее и прекраснее.
Мы долго молчали оба, а потом внезапно он предложил мне поездку по Острову. Верхом. Я согласилась, не задумываясь. Представьте, что вам дали возможность воочию увидеть то, о чём вы только читали в книгах и слышали в балладах: услышать колокола многозвонного Валмара, пройти через семь врат Гондолина, по пещерам Нарготронда, по улицам Тириона-на-Туне, полюбоваться лебедиными кораблями Алквалондэ… кто бы сумел отказаться? И тут же я поняла, что соглашаться было никак нельзя. Мы думали, что денег нам хватит на полгода, а оказалось, едва на месяц. Я залепетала что-то, просила прощения за то, что не могу принять его любезное приглашение, что нам в самом скором времени нужно отправляться в обратный путь, что наши средства, увы, не позволяют, - и чувствовала, что краснею от стыда. Я была как ребёнок, перед которым поставили огромную тарелку вкуснейших золотистых умопомрачительно пахнущих гиомерах [2] и медовых каштанов, а ему нельзя откусить ни кусочка: болят зубы.
О, если это единственная причина, не стоит беспокоиться, улыбнулся он. Я просто хочу пригласить своих друзей в небольшое путешествие и беру все расходы на себя. Я ведь могу надеяться на то, что мы друзья?
Великие Валар, ну как, как я смогла бы ответить - нет?
Но после я снова засомневалась. Не то чтобы я не умела ездить верхом, только здесь для женщин, как я уже успела увидеть, существовали особые сёдла с двумя луками, так что можно было ездить в юбке, и обе ноги оставались по одну сторону седла - одним словом, такая посадка мне была совершенно незнакома и казалась невероятно неудобной. Нет, ради того, чтобы увидеть Остров, я согласилась бы ехать и в «эльфийском» седле. Но, по счастью, как выяснилось мода эта и для Острова была новой, так что я могла ездить, как привыкла. А костюм я сшила ещё дома, зная, что в Нуменоре с лошадьми умеют обращаться все.
В Эмериэ ничего особо удивительного для меня не было, разве что огромные, по нашим меркам, стада овец. Зато здесь я увидела то, что осталось от дома Жены Морехода. После ссоры Тар-Анкалимэ с мужем в этом доме никто не жил: место считалось несчастливым, даже камня для построек здесь не брали. Спустя тысячу лет в развалинах, заросших плющом и колючим кустарником, едва угадывались очертания дома. Однако господин Артамир рассказал мне, что у местных пастухов есть поверие: если жених и невеста на свадьбе приколют к платью по веточке этого плюща, то проживут долгую и счастливую жизнь в согласии, не расставаясь. Логики тут не было ни малейшей, но традиция показалась мне очень трогательной: хотя я и не любила Белую Деву, мне отчасти были понятны её надежды и желания, и хорошо, что их решили воплотить хотя бы в сельском обычае.
Я видела хвойные леса Форостар, острые вершины и величественно кружащих над ними огромных орлов, и башню короля Минастира, первого из тех, кому довелось сражаться в Покинутых землях, строителя кораблей и основателя колоний. Я видела залив Элданна [3], белоснежный величественный город-порт Андуниэ [4], который, как говорят, был возведён по образу и подобию гаваней Линдона. Я видела Нисамалдар: господин Артамир был совершенно прав - солёный морской ветер и чистый запах хвойного леса в сочетании с ароматами эльфийских деревьев был как переливчатая синяя ткань, расшитая тонкими золотыми нитями. Я видела золотые и пурпурные тяжёлые гроздья виноградников Хъярнустара. Брат, тот вообще рисовал каждую свободную минуту, он и поесть забывал бы, если бы ему не напоминали...
Артамир:
В той части садов, где росли деревья, привезённые из Валинора, ей не понравилось. Может быть, сказала она, я просто не привыкла к такому. Мёд многим по нраву, но вряд ли кто-то согласится только им и питаться. Пожалуй, она права: эта часть садов похожа на роскошную придворную даму, слишком увлёкшуюся новомодными духами и благовониями. В Ниссималдар, где морской ветер разбавляет почти приторную сладость ароматов, ей, должно быть, понравилось бы гораздо больше. До вечера мы бродили по Старым садам, и я, сам себе удивляясь, предложил ей отправиться в поездку по Острову - разумеется, в сопровождении её брата.
В путешествие она отправилась в сером костюме для верховой езды: широкие штаны, заправленные в сапожки, - на этот раз на каблуке, как я с удовлетворением заметил, - платье-камзол до колен, тёмно-серый шерстяной плотный плащ. Ужасно старомодно, как сказали бы наши дамы: в последнее время в моду вошли «эльфийские» сёдла особой конструкции - не спорю, дамы выглядели в них чрезвычайно элегантно и женственно, но вряд ли такое седло подошло бы для быстрой скачки и дальней дороги. К тому же у меня были некоторые сомнения в том, что своенравная Ар-Фениэль скакала по лесам и равнинам в таком вот седле.
Плащ Динэт был сколот необычной застёжкой: серебряная дужка со вставками из молочно-белого искрящегося камня изображала дракона, свернувшегося в незамкнутое кольцо. Я уже успел понять, что спрашивать девушку можно обо всём, а потому без колебаний задал вопрос.
- О, у киннаэх дракон вовсе не считается воплощением зла, - улыбнулась она. - Они считают драконов защитниками и хранителями мудрости, а у этого даже есть своя история…
Оказалось, в Эред Нимрайс есть место, которое местные называют Риммон [5]. По повериям, в древние времена в горах жил дракон, хранивший горцев от всякого зла. Но время властно над всеми: дракон постарел и однажды уснул в небольшой долине, где били холодные чистые источники. Там спит он с тех самых пор, гребень его стал горными пиками, а бока поросли соснами. Но говорят, что сон его не будет длиться вечно: в самый чёрный час он проснётся, чтобы снова стать защитой людям. До той поры никто не должен тревожить его сон, потому в долине всегда царит тишина. И в память о тех временах горцы делают такие вот застёжки-обереги с булавкой «сосновая игла».
Весьма любопытно, если, как говорят некоторые, горцы действительно в родстве с халетрим: ведь самая печальная и трагическая история Третьего Дома связана именно с драконом. Наши учёные мужи до сих пор ведут споры о родстве исконных жителей Хъяралондиэ и дома Халет. Говорят, кто-то отыскал копию дневников государя Алдариона, где об этом говорилось напрямую, однако оригиналов в библиотеке гильдии Мореходов не обнаружилось, а списки были сделаны около трёхсот пятидесяти лет назад. Конечно, можно было бы подтвердить или опровергнуть эту теорию, сравнив языки, да вот беда: кажется, на Острове уже больше сотни лет никто не говорит на языке дома Халет.
Всё это я изложил госпоже Динэт, не будучи уверен, что её это заинтересует. Она, однако, задумалась, а после сказала: киннаэх действительно рассказывают о том, что много веков назад, когда их кланы поселились в Белых горах и окрестных землях, один, тот, что называют кроммеах, отправился дальше на запад. И на этот счёт, конечно, тоже есть легенда, неловко попытался пошутить я. Конечно, есть, совершенно серьёзно ответила она [6]; хотите, расскажу?
Я хотел, разумеется.
Больше всего меня удивляло в ней то, что, кажется, она вовсе не считала легенды выдумками. Для неё они были не менее реальными и вещественными, чем камни, из которых сложены наши дома. И она вовсе не казалась мне наивным ребёнком, верящим в сказки: просто она пришла из совершенно другого, нового для меня мира, в котором обыденность сплеталась с легендами, и для неё в этом не было ничего необычного. Зато чудесным открытием для неё стал Остров - ожившая история, о которой прежде она могла только читать.
И когда наше путешествие почти завершилось, я сказал ей: я хотел, чтобы вы увидели то, что я люблю. Так, как это вижу я. А вышло так, что за время нашего путешествия благодаря вам я увидел и узнал гораздо больше.
Когда мы остановились на постоялом дворе в Ниндамосе [7], я уже всё для себя решил.
Я чувствовал себя хитроумным и коварным, как Эол Тёмный, поскольку до нашего поместья оставалось не более дня пути
Динэт:
Наше путешествие подходило к концу, мы остановились в Ниндамосе. Когда-то это была большая рыбацкая деревня, а теперь городок, почти целиком построенный из дерева, так непохожий на Роменну, устремлённую в будущее, белоснежную Андуниэ, хранящую память прошлого, или величественный Арменелос. Ниндамос был несуетным, тихим, уютными и очень человеческим. После всех чудес, легенд и историй Острова, наверное, мне нужен был отдых, и я с удовольствием бродила по извилистым улочкам, спускалась к причалу, смотрела на уходящие в море рыбацкие ладьи и вновь возвращалась в город, рассматривала старинную резьбу, обрамлявшую оконные и дверные проёмы.
Так прошло три дня, а на четвёртый, зайдя в свою комнату на постоялом дворе, я увидела на кровати самое прекрасное на свете платье. Оно было из плотного переливчатого голубовато-серого шёлка, отделанное тонким серебряным шнуром, разрезные рукава «ивовый лист» скреплялись застёжками в виде серебряных цветов, а рядом лежало нижнее платье, тоже шёлковое, струящееся, белое, с белой вышивкой гладью по рукавам - и, приглядевшись, я узнала цветущий шиповник. Значит, он и правда внимательно слушал все мои рассказы, а не делал вид из вежливости, и вот, даже про шиповник запомнил…
А ещё у кровати стояли очаровательные серые туфельки на невысоком каблучке, отделанные узором из серебряного шнура.
- Ваш брат дал мне мерки, - проговорил Артамир, возникнув у меня за спиной.
Вот предатель, подумала я; не имел он никакого права!..
- Нравится?
Очень, ответила я, но я не могу это принять…
Он не дал мне продолжить.
- Никакой неловкости, поверьте: я хочу пригласить вас в своё поместье и познакомить с матушкой, а вы вряд ли взяли с собой в путешествие большой гардероб, потому я осмелился… А ещё я прошу вас стать моей женой.
- Я не знаю, что сказать, - пролепетала я. Мне хотелось согласиться тут же, немедленно, это было невероятное счастье, о котором я не могла даже мечтать, но оно обрушилось на меня так внезапно, я не позволяла себе надеяться, такого просто не могло быть.
- Но вы хотя бы не сказали «нет», - кажется, он тоже чувствовал себя неловко. - По крайней мере, вы согласитесь быть моей гостьей? Потом, может быть, мы вернёмся к этому разговору.
- Хорошо, - от волнения у меня почти пропал голос.
Дальше всё было как во сне. Госпожа Элдалиндэ [8] в гранатовом, подбитом чёрным шёлком платье показалась мне величественной и грозной, как эльфийская владычица. Я боялась лишнее слово сказать, даже «ледяные вишни» [9], которых полную тарелку поставили как нарочно прямо передо мной, на лезли в горло.
- Сын говорил, что вы умеете играть на арфе. Конечно, это весьма необычно для женщины, но, может быть, вы согласитесь что-нибудь исполнить для нас?
Я готова была сквозь землю провалиться, но отказаться не решилась, а во время «Дороги в Гондолин» успокоилась и, вроде, даже расхрабрилась немного. По крайней мере, сейчас-то я уж точно не смогу сказать никакой глупости, подумала я, и заиграла «Через море на Запад», а потом «Тинувиэль».
- Благодарю вас, любезная госпожа, - так, наверное, могла бы говорить Элентари, снизошедшая до смертных. - Слушать вас было истинным удовольствием. Но уже поздно; я прощаюсь с вами до утра, а мой сын пока что покажет вам дом и ваши комнаты.
И мы пошли по дому, разглядывая гобелены - они были так прекрасны, что я совсем почти успокоилась. Библиотека привела меня в совершеннейший восторг, будь моя воля, я осталась бы там на всю ночь, но только попросила позволения взять собрание современной поэзии, чтобы немного почитать перед сном, и он проводил меня до моих комнат, и сказал, что будет ждать моего ответа, и я ушла к себе, чувствуя, что у меня немного кружится голова, и села читать, но вскоре поняла, что не могу сосредоточиться на строчках, и прикрыла глаза, вспоминая этот день, и тут подумала - что я наделала.
Что же я наделала.
Артамир:
Орнил устроился в углу с карандашом и бумагой; в общей беседе он не участвовал, пока матушка не обратилась к нему.
- Сын говорил мне, что вы прекрасный рисовальщик. Не позволите ли взглянуть на ваши работы?
Молодой человек словно очнулся; поднявшись, он неловко поклонился и протянул матушке свои наброски. Любопытствуя, я заглянул ей через плечо. Оказывается, Орнил рисовал всех нас, но больше всего матушку, а последний рисунок, сделанный тщательнее других, меня просто поразил. Несомненно, это была она - но в удивительном высоком венце; голову покрывала вуаль, похожая на снега и туманы, выбивавшиеся из-под неё тяжёлые пряди волос сбегали на плечи как горные реки, а в ладонях она держала, словно чашу, маленькую долину с озером, окружённым горами и соснами. Лицо на рисунке было спокойным и величественным, но, вглядевшись, я увидел за привычной внешней сдержанностью бесконечность доброты, сострадания и понимания.
- Мне уже давно хотелось нарисовать Горную Деву, - смущённо объяснял Орнил, - но я никак не мог представить себе её лицо. И вот сегодня наконец понял. Я надеюсь, вы не сочтёте это дерзостью с моей стороны.
- Не только не сочту, но хотела бы заказать вам свой портрет. И я с удовольствием взглянула бы на ваши дорожные наброски…
Мне тоже было интересно. Всё время нашего путешествия Орнил рисовал как одержимый, но я был больше увлечён беседами с Динэт, так что многое из того, что он показывал сейчас, я видел в первый раз. Здесь были пейзажи и уличные сценки, забавные, любопытные и трогательные; зарисовки свадьбы, на которой мы побывали в Эмериэ; знатные дамы и господа, пастухи, ремесленники и рыбаки, орлы, кружащие на рассвете над отвесными скалами Соронтил [10], и величественные корабли у причалов Роменны…
- Хочу сделать серию рисунков по этим наброскам, - говорил Орнил; за всё время нашего знакомства я ни разу не видел его таким оживлённым, глаза у него сияли, куда-то улетучилась обычная мрачная сосредоточенность, и он вдруг показался мне необыкновенно красивым. - А ещё мне пришла в голову мысль: если выгравировать рисунки на металле, с них можно делать оттиски, как мы делаем оттиски печатей или перстней на воске… Простите, - оборвал он сам себя, - я слишком увлёкся, а вам, должно быть, это совсем неинтересно.
Я пытался убедить его в обратном - идея и вправду показалась мне чрезвычайно любопытной, - однако Орнил уже снова стал самим собой: молчаливым, неловким, замкнутым. А вернее всего, я просто не обладал его умением видеть людей, и самим собой он был как раз минуту назад, и раскрывался только в своих рисунках, как его сестра - в рассказах и музыке. Не слишком-то я проницателен, видно. Нужно не забыть спросить Динэт о Горной Деве [11].
Пока я размышлял, матушка уже успела попросить Динэт сыграть на арфе. Я поймал взгляд девушки, в котором читаись одновременно испуг и упрёк. Всё верно, я же и проговорился матушке о необычном таланте её гостьи. Как будто мало неловкостей совершал за последнее время.
Играла Динэт удивительно: не всегда следуя канону, но её вариации наполняли знакомые мелодии новым чувством и смыслом. Я поднял глаза на матушку и увидел, что она сидит выпрямившись, замерев, а по её лицу медленно катятся слёзы. Когда музыка отзвучала, она поблагодарила Динэт и удалилась, сославшись на поздний час, хотя ещё не стемнело. Она не любит, когда кто-то видит её переживания, даже если это родной сын.
Вечер закончился, и я предложил нашей гостье прогуляться по дому. Здесь было на что посмотреть: матушка всегда была неравнодушна к произведениям искусства и особенно любила вещи «с историей». Однако, похоже, для Динэт сегодняшний день оказался нелёгким испытанием: она еле держалась на ногах, и мы ограничились визитом в библиотеку. По тому, как вспыхнули глаза моей гостьи, я понял, что не ошибся в выборе. Несмотря на усталость, она явно готова была провести здесь всю ночь, но ограничилась тем, что выбрала томик поэзии, чтобы почитать перед сном. Я проводил Динэт до её комнат, а сам направился к матушке: был уверен, что она захочет со мной поговорить.
И не ошибся. Она действительно ждала меня.
- Входи, дорогой мой сын. Ты выбрал весьма необычный способ представить мне свою невесту. Надеюсь, ей-то ты сказал о своих намерениях?
- Сказал, - покаянно ответствовал я.
- И в какие же слова ты облёк своё предложение? С удовольствием послушаю. Ты же знаешь, как я люблю романтические истории.
Я почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, но выбора у меня не было. Пришлось рассказывать. А когда я закончил свою повесть, то увидел, что матушка беззвучно смеётся, утирая слёзы.
- Да, сын мой… в герои романтической повести ты определённо не годишься.
- По-моему, я поглупел от любви, - вздохнул я. Она посерьёзнела:
- От любви Берен Барахирион сделал величайшую, невероятную глупость, приняв условие Тингола; и что из этого вышло? Но если ты пришёл, чтобы узнать моё мнение об этой девушке, изволь. Она умна, скромна, искренна и не завистлива. Она умеет слушать и насмешничает без злобы. Она никогда не скажет о плохом, что это хорошо. С ней тебе никогда не будет скучно, и этим она выгодно отличается от придворных красавиц - увы, не исключая и твоих сестёр. Наконец, у неё прекрасный вкус, тонкий слух, и она красива. Тебя смущает разница в возрасте? Твой отец был гораздо старше меня; в нашей жизни всякое случалось, как и у всех, но ни об одном дне с ним я не скажу, что была несчастна. Да, и ещё одно - полагаю, ты понимаешь, что она не чистой нуменорской крови.
- Это не имеет значения.
Матушка улыбнулась:
- Никакого. Так что, если твоя Динэт согласна, я вряд ли могу пожелать лучшей невестки. А если тебе нужно было моё благословение, я с радостью даю его тебе.
Мне всё ещё не спалось, и я вернулся в библиотеку. Устроился в кресле, налил себе вина, открыл повествование о странствиях Алдариона, надеясь, что знакомый с юности текст меня убаюкает, но вскоре понял, что читать тоже не могу и, прикрыв глаза, начал вспоминать подробности этого дня.
Дверь медленно открылась. На пороге стояла Динэт: бледная, глаза покраснели, ресницы слиплись от слёз. Словно женщина варваров, оплакивающая разлуку с отчим домом, некстати подумалось мне.
Она смотрела на меня, словно разом растеряла все слова. Потом тяжело сглотнула.
- Вы должны знать. Если откажетесь от меня, я пойму.
Я даже предположить не успел, о чём она может говорить, когда Динэт торопливо расстегнула металлическое кружево, играющее искрами камней, бросила на пол и несколько раз с силой ударила каблуком. Подняла и быстрым нервным движением, словно передумать боялась, протянула мне браслет.
- Вот.
Всё ещё не понимая, я посмотрел. Три самых крупных камня выкрошились, треснули раковинами изломов.
- Киннаэх их называют - фэнн-гейла, «хрупкий блеск». Эти камни только с виду похожи на драгоценные.
Помолчала.
- Всё, что я рассказала о себе, правда. Дом у нас действительно есть, на восточном берегу Гилраин [12], почти у самых гор. Правда, жилых там осталось всего три комнаты. Отец все деньги вложил в дело - и всё потерял, и решил, что жить ему, никчёмному, больше незачем. Мать пережила его на полгода, умерла от горя. Мы остались одни: в пустом доме, почти без денег, без будущего. Последние слуги разбежались: нам нечем было им платить. С нами осталась только няня и её муж-садовник. Она стряпала, убирала и учила меня рукоделию, брат - письму и наукам по тем книгам, которые нашлись в нашей библиотеке. Брат ставил силки, охотился, продавал шкуры и дичь… Если бы не книги, такая жизнь нас вполне устроила бы. Если бы мы не знали, что вдали от наших лесов и гор есть другой мир…
Я слушал, не перебивая. Она глубоко вздохнула, немного успокоившись, и продолжила.
- И тогда брату пришла в голову мысль. Горцы «хрупкий блеск» ни во что не ставят, у брата этих камешков был целый мешок. Гранить их легко, а если даже рука дрогнет, невелика потеря. Он сделал украшения по собственным рисункам. Я тогда не знала, зачем: думала, пытается себя хоть чем-то занять, или руку набить. Когда я их примерила сказал: ты как королева. И я разрыдалась, представив себя со стороны: льняное платье, грубые башмаки - и драгоценный блеск. И тогда он мне рассказал... В общем, нужно было отправиться в столицу и найти там богатого жениха. А у нас ни денег, ни одежды достойной, да и в ассамблею кто нас пригласит? Но брат сказал, что всё устроит. Оказывается, все эти годы он потихоньку копил деньги, для нас сумма была совершенно невероятной. Принёс тканей: тонкий лён, шерсть. Я сама всё сшила, и себе, и ему. А когда закончила нижнее платье… когда закончила, увидела, что искры и мелкие угольки из очага прожгли рукава. А я и не заметила. Плакала, конечно, потому что где же новую ткань взять, а потом зачем-то стала обшивать дырочки плотными стежками, белой ниткой. Посмотрела - получилось что-то вроде узора. Я их белой же вышивкой связала, другой рукав так же украсила… а теперь, говорят, у столичных дам в моду входит шитое кружево. Если б они знали!..
Горько рассмеялась, но тут же зажала рот рукой.
- Брат купил нам места на корабле до метрополии, оплатил комнаты на постоялом дворе в Нижнем городе, а на десятый день пришёл и объявил мне, что мы приглашены на ассамблею. Не знаю, как он это приглашение заполучил: мне говорил, что подружился с нолъямо из богатой семьи. И вот тут я перепугалась: до этого не сомневалась в успехе его планов, а тут растерялась совершенно - как же я, что же я, все сразу поймут. А он мне: всё получится, вот увидишь. Красавица из южной колонии, скромная, но из богатой семьи, тебе даже врать не придётся почти, а после свадьбы поздно будет. Я согласилась. Потом видела, как дамы на меня смотрят. Они мне завидовали - мне, бедной сироте, в блеске поддельный драгоценностей. Сейчас, я слышала, снова в моде неяркие цвета - «как при государыне Анкалимэ», говорят они. Многие даже осветляют волосы: бледно-золотые, а особенно пепельные, едва ли не образец красоты… Знали бы вы, как это делается! Хотя лучше не знать. Словом, план брата удался - лучше некуда. Но…
Динэт замолчала. Я тоже не спешил её прерывать.
- Я поняла, что так не хочу. Не могу я так. Лучше уйду сама, а вы как знаете. Я пойму. Кто захочет взять в жёны… подделку.
И тут я понял наконец, чем ей видится история нашего знакомства, в чём она себя винит и чего ожидает от меня. Это было настолько неправильно, нелепо и ужасно, что я не выдержал.
- Послушай, - сказал. Она сжалась, даже глаза закрыла, как будто думала, что я могу её ударить. Или что мои слова станут тяжелее удара.
- Послушай, айвэ-яйвэ [13], я тебя не из-за побрякушек выбрал.
Вышло грубовато; я смутился, отошёл к столу, налил вина в два кубка, один протянул Динэт.
- Передай своему брату: я ему благодарен. Если бы не его авантюра, я никогда не встретился бы с тобой. Богатое приданое мне не нужно, как понимаешь, а…
Договорить я не сумел, да и вино пришлось немедленно отставить: моя гостья разрыдалась, а я, надо сказать, совершенно не выношу женских слёз, тем более, когда сам становлюсь их причиной. И потому я сделал то, чего мне давно хотелось: обнял её и начал гладить по растрепавшимся пепельным волосам.
- Ну, ты что… Я давно хотел уехать в колонии, а теперь и случай представится. Дом ваш отстроим заново, брат твой поступит в Мар Илъянолева, если захочет - негоже таким талантам пропадать, да и другом он там уже обзавёлся… хотя сомневаюсь, что молодой человек с его жизненным опытом станет прилежно изучать «Атанатарион» [14]. Впрочем, для тех, кто не только читать умеет, но и думать, там найдётся немало интересного. Ну, а если работа с металлом и камнем ему больше по душе, он может вступить в гильдию Златокузнецов: уж деньги для этого я для него как-нибудь найду. Кстати, а перстень - это тоже… как ты сказала… «хрупкий блеск»?
- Нет, это настоящее, - она так и говорила, уткнувшись мне в грудь, и голос звучал приглушённо. - Тоже из Белых гор. Там их зовут эйрит гладд’айр, на высоком наречии - нэса нарэмире [15]. Брат говорил, это кольцо рассказывает свою историю, и что он мне её когда-нибудь непременно перескажет, но так пока и не собрался.
Так мы и стояли, и я опять говорил ей о том, как мы будем жить, каким он будет, наш дом, и как теперь всё станет хорошо, и какая же она глупышка, потому что всё поняла неправильно, и что я не знаю никого более настоящего, чем она, и никого кроме неё я не хочу видеть рядом, и чувствовал себя невероятно глупым и неуклюжим, потому что никак не мог найти правильные слова - и был невероятно счастлив.
[1] Нисимáлдар (Кв.) - «благоуханные деревья»; земли у гавани Элдалондэ на западном берегу Нуменора, где во множестве росли деревья, подаренные элдар, и единственное, где произрастали малинорни. Тар-Алдарион привёз семена «золотых деревьев» Гил-галаду, однако они не прижились в Линдоне и дали всходы лишь когда Галадриэль посадила их в Лориэне.
[2] Гиомéрах (Т) - от ги́ох омм-мéарах «орехи в меду»; любимая праздничная сладость киннаэх и кинэлеах. Крупно дроблёные подсушенные орехи смешивали с густым мёдом, раскладывали ровным слоем в поддоны и сушили на солнце; затвердевшие плитки ломали на куски. «Медовые» каштаны очищались от скорлупы и кожуры, варились в меду, а затем также подсушивались на солнце.
[3] Элда́нна (Кв.) - букв., «обращённый к эльфам»; залив на западе Нуменора, обращённый в сторону Тол-Эрэссеа.
[4] Анду́ниэ (Кв.) - «закат»; город и порт на западном побережье Нуменора.
[5] Ри́ммон (Т) - «поющая тишина, песнь тишины».
[6] См. приложения, «Сказание о детях Леабара».
[7] Нинда́мос (Кв.) - «морской (букв., мокрый) жёлудь»; большое рыбацкое поселение на южном побережье Нуменора.
[8] Элдали́ндэ (Кв.) - «эльфийская песнь».
[9] Лакомство, чрезвычайно любимое в те времена: вишни (или другие ягоды и кусочки фруктов) в твёрдой прозрачной медовой глазури.
[10] Сорóнтил (Кв.) - «орлиная вершина»; гора в Форостар, чьи обрывистые западные склоны отвесно уходят в море.
[11] См. приложения, «Сказания о Горной Деве».
[12] Ги́лраин (С) - «блуждающая звезда»; река в западной части Лебеннина, берущая начало в Эред Нимрайс.
[13] А́йве-я́йвэ (С) - скворец, «птичка-насмешник»; от áйве «маленькая птичка» и я́йве «поддразнивание, подражание, насмешка»; название дано за умение подражать голосам людей.
[14] Атанатáрион (Кв.) - «(легенды об) Отцах Людей», собрание трёх повестей о героях эдайн Первой Эпохи, составленное в Нуменоре и входившее в обязательную программу изучения Арменелосского университета; включает в себя «Повесть о Берене, сыне Барахира», «Повесть о детях Хурина» и «Повесть о падении Гондолина и восходе Звезды».
[15] Э́йрит гладд’айр (Т), нэ́са нарэми́ре (Кв.) - «сестра огненного камня (рубина)»; благородная рубиновая шпинель.
Сады наполняли удивительные ароматы, тонкие, нежные, смолистые, цветочные, сладковатые и свежие - текли, струились по воздуху, переливались, сплетались, и у меня немного кружилась голова. Невероятное, волшебное пиршество запахов. Возможно, те, кто живёт в столице, привыкли к этому - но для меня всё было слишком сладостно, слишком ярко, слишком роскошно, как платья придворных дам. Я так и сказала, когда мой спутник спросил, как мне здесь нравится - и тут же испугалась: опять я выставляю себя неотёсанной провинциалкой!.. А он сказал, что государю Элероссе тоже больше нравились Старые сады, и предложил проводить меня туда, а ещё сказал, что хотел бы показать мне Нисималдар [1]. Там, сказал он, аромат валинорских деревьев смешивается со свежим морским ветром и ощущается по-другому.
В Старых садах деревья всё были мне знакомые: груши, вишни и яблони, берёзы, дубы и каштаны. Так хорошо и спокойно, словно я вдруг оказалась среди старых друзей. А знаете ли вы, любезная госпожа, сказал мне он, что именно здесь государь Элероссе впервые встретил свою будущую супругу? Я видел список неоконченной поэмы об Айканаро и Андрет, которая, как говорят, принадлежала перу Тар-Минъятура; если позволите, я вам прочту.
Под мёртвым небом над мёртвым морем
Я стал бы льдом среди льдов извечных,
Когда б меня не вела надежда -
Не знал ни имени, ни обличья,
Но грёза одна жила в моём сердце:
Ещё не видя, любил тебя я…
Пока он читал, я вдруг поняла совершенно отчётливо: да, всё правда, это действительно писал государь Элрос. Несовершенство стихов не имело значения. Он писал это не о тех двоих, живших в незапамятные времена: о себе и о той, что стала его женой. Предвидя, что ей суждено уйти много раньше - а он останется жить и затоскует навеки. Да, я опять плакала и ничего не могла с собой поделать. Ужасно стыдно. «О если б надвое, - плод созревший, - рассечь я мог и дни своей жизни, в ладонь твою вложив половину…» - я повторяла это про себя, и в тот миг мне казалось, что никогда я не слышала ничего искреннее, печальнее и прекраснее.
Мы долго молчали оба, а потом внезапно он предложил мне поездку по Острову. Верхом. Я согласилась, не задумываясь. Представьте, что вам дали возможность воочию увидеть то, о чём вы только читали в книгах и слышали в балладах: услышать колокола многозвонного Валмара, пройти через семь врат Гондолина, по пещерам Нарготронда, по улицам Тириона-на-Туне, полюбоваться лебедиными кораблями Алквалондэ… кто бы сумел отказаться? И тут же я поняла, что соглашаться было никак нельзя. Мы думали, что денег нам хватит на полгода, а оказалось, едва на месяц. Я залепетала что-то, просила прощения за то, что не могу принять его любезное приглашение, что нам в самом скором времени нужно отправляться в обратный путь, что наши средства, увы, не позволяют, - и чувствовала, что краснею от стыда. Я была как ребёнок, перед которым поставили огромную тарелку вкуснейших золотистых умопомрачительно пахнущих гиомерах [2] и медовых каштанов, а ему нельзя откусить ни кусочка: болят зубы.
О, если это единственная причина, не стоит беспокоиться, улыбнулся он. Я просто хочу пригласить своих друзей в небольшое путешествие и беру все расходы на себя. Я ведь могу надеяться на то, что мы друзья?
Великие Валар, ну как, как я смогла бы ответить - нет?
Но после я снова засомневалась. Не то чтобы я не умела ездить верхом, только здесь для женщин, как я уже успела увидеть, существовали особые сёдла с двумя луками, так что можно было ездить в юбке, и обе ноги оставались по одну сторону седла - одним словом, такая посадка мне была совершенно незнакома и казалась невероятно неудобной. Нет, ради того, чтобы увидеть Остров, я согласилась бы ехать и в «эльфийском» седле. Но, по счастью, как выяснилось мода эта и для Острова была новой, так что я могла ездить, как привыкла. А костюм я сшила ещё дома, зная, что в Нуменоре с лошадьми умеют обращаться все.
В Эмериэ ничего особо удивительного для меня не было, разве что огромные, по нашим меркам, стада овец. Зато здесь я увидела то, что осталось от дома Жены Морехода. После ссоры Тар-Анкалимэ с мужем в этом доме никто не жил: место считалось несчастливым, даже камня для построек здесь не брали. Спустя тысячу лет в развалинах, заросших плющом и колючим кустарником, едва угадывались очертания дома. Однако господин Артамир рассказал мне, что у местных пастухов есть поверие: если жених и невеста на свадьбе приколют к платью по веточке этого плюща, то проживут долгую и счастливую жизнь в согласии, не расставаясь. Логики тут не было ни малейшей, но традиция показалась мне очень трогательной: хотя я и не любила Белую Деву, мне отчасти были понятны её надежды и желания, и хорошо, что их решили воплотить хотя бы в сельском обычае.
Я видела хвойные леса Форостар, острые вершины и величественно кружащих над ними огромных орлов, и башню короля Минастира, первого из тех, кому довелось сражаться в Покинутых землях, строителя кораблей и основателя колоний. Я видела залив Элданна [3], белоснежный величественный город-порт Андуниэ [4], который, как говорят, был возведён по образу и подобию гаваней Линдона. Я видела Нисамалдар: господин Артамир был совершенно прав - солёный морской ветер и чистый запах хвойного леса в сочетании с ароматами эльфийских деревьев был как переливчатая синяя ткань, расшитая тонкими золотыми нитями. Я видела золотые и пурпурные тяжёлые гроздья виноградников Хъярнустара. Брат, тот вообще рисовал каждую свободную минуту, он и поесть забывал бы, если бы ему не напоминали...
Артамир:
В той части садов, где росли деревья, привезённые из Валинора, ей не понравилось. Может быть, сказала она, я просто не привыкла к такому. Мёд многим по нраву, но вряд ли кто-то согласится только им и питаться. Пожалуй, она права: эта часть садов похожа на роскошную придворную даму, слишком увлёкшуюся новомодными духами и благовониями. В Ниссималдар, где морской ветер разбавляет почти приторную сладость ароматов, ей, должно быть, понравилось бы гораздо больше. До вечера мы бродили по Старым садам, и я, сам себе удивляясь, предложил ей отправиться в поездку по Острову - разумеется, в сопровождении её брата.
В путешествие она отправилась в сером костюме для верховой езды: широкие штаны, заправленные в сапожки, - на этот раз на каблуке, как я с удовлетворением заметил, - платье-камзол до колен, тёмно-серый шерстяной плотный плащ. Ужасно старомодно, как сказали бы наши дамы: в последнее время в моду вошли «эльфийские» сёдла особой конструкции - не спорю, дамы выглядели в них чрезвычайно элегантно и женственно, но вряд ли такое седло подошло бы для быстрой скачки и дальней дороги. К тому же у меня были некоторые сомнения в том, что своенравная Ар-Фениэль скакала по лесам и равнинам в таком вот седле.
Плащ Динэт был сколот необычной застёжкой: серебряная дужка со вставками из молочно-белого искрящегося камня изображала дракона, свернувшегося в незамкнутое кольцо. Я уже успел понять, что спрашивать девушку можно обо всём, а потому без колебаний задал вопрос.
- О, у киннаэх дракон вовсе не считается воплощением зла, - улыбнулась она. - Они считают драконов защитниками и хранителями мудрости, а у этого даже есть своя история…
Оказалось, в Эред Нимрайс есть место, которое местные называют Риммон [5]. По повериям, в древние времена в горах жил дракон, хранивший горцев от всякого зла. Но время властно над всеми: дракон постарел и однажды уснул в небольшой долине, где били холодные чистые источники. Там спит он с тех самых пор, гребень его стал горными пиками, а бока поросли соснами. Но говорят, что сон его не будет длиться вечно: в самый чёрный час он проснётся, чтобы снова стать защитой людям. До той поры никто не должен тревожить его сон, потому в долине всегда царит тишина. И в память о тех временах горцы делают такие вот застёжки-обереги с булавкой «сосновая игла».
Весьма любопытно, если, как говорят некоторые, горцы действительно в родстве с халетрим: ведь самая печальная и трагическая история Третьего Дома связана именно с драконом. Наши учёные мужи до сих пор ведут споры о родстве исконных жителей Хъяралондиэ и дома Халет. Говорят, кто-то отыскал копию дневников государя Алдариона, где об этом говорилось напрямую, однако оригиналов в библиотеке гильдии Мореходов не обнаружилось, а списки были сделаны около трёхсот пятидесяти лет назад. Конечно, можно было бы подтвердить или опровергнуть эту теорию, сравнив языки, да вот беда: кажется, на Острове уже больше сотни лет никто не говорит на языке дома Халет.
Всё это я изложил госпоже Динэт, не будучи уверен, что её это заинтересует. Она, однако, задумалась, а после сказала: киннаэх действительно рассказывают о том, что много веков назад, когда их кланы поселились в Белых горах и окрестных землях, один, тот, что называют кроммеах, отправился дальше на запад. И на этот счёт, конечно, тоже есть легенда, неловко попытался пошутить я. Конечно, есть, совершенно серьёзно ответила она [6]; хотите, расскажу?
Я хотел, разумеется.
Больше всего меня удивляло в ней то, что, кажется, она вовсе не считала легенды выдумками. Для неё они были не менее реальными и вещественными, чем камни, из которых сложены наши дома. И она вовсе не казалась мне наивным ребёнком, верящим в сказки: просто она пришла из совершенно другого, нового для меня мира, в котором обыденность сплеталась с легендами, и для неё в этом не было ничего необычного. Зато чудесным открытием для неё стал Остров - ожившая история, о которой прежде она могла только читать.
И когда наше путешествие почти завершилось, я сказал ей: я хотел, чтобы вы увидели то, что я люблю. Так, как это вижу я. А вышло так, что за время нашего путешествия благодаря вам я увидел и узнал гораздо больше.
Когда мы остановились на постоялом дворе в Ниндамосе [7], я уже всё для себя решил.
Я чувствовал себя хитроумным и коварным, как Эол Тёмный, поскольку до нашего поместья оставалось не более дня пути
Динэт:
Наше путешествие подходило к концу, мы остановились в Ниндамосе. Когда-то это была большая рыбацкая деревня, а теперь городок, почти целиком построенный из дерева, так непохожий на Роменну, устремлённую в будущее, белоснежную Андуниэ, хранящую память прошлого, или величественный Арменелос. Ниндамос был несуетным, тихим, уютными и очень человеческим. После всех чудес, легенд и историй Острова, наверное, мне нужен был отдых, и я с удовольствием бродила по извилистым улочкам, спускалась к причалу, смотрела на уходящие в море рыбацкие ладьи и вновь возвращалась в город, рассматривала старинную резьбу, обрамлявшую оконные и дверные проёмы.
Так прошло три дня, а на четвёртый, зайдя в свою комнату на постоялом дворе, я увидела на кровати самое прекрасное на свете платье. Оно было из плотного переливчатого голубовато-серого шёлка, отделанное тонким серебряным шнуром, разрезные рукава «ивовый лист» скреплялись застёжками в виде серебряных цветов, а рядом лежало нижнее платье, тоже шёлковое, струящееся, белое, с белой вышивкой гладью по рукавам - и, приглядевшись, я узнала цветущий шиповник. Значит, он и правда внимательно слушал все мои рассказы, а не делал вид из вежливости, и вот, даже про шиповник запомнил…
А ещё у кровати стояли очаровательные серые туфельки на невысоком каблучке, отделанные узором из серебряного шнура.
- Ваш брат дал мне мерки, - проговорил Артамир, возникнув у меня за спиной.
Вот предатель, подумала я; не имел он никакого права!..
- Нравится?
Очень, ответила я, но я не могу это принять…
Он не дал мне продолжить.
- Никакой неловкости, поверьте: я хочу пригласить вас в своё поместье и познакомить с матушкой, а вы вряд ли взяли с собой в путешествие большой гардероб, потому я осмелился… А ещё я прошу вас стать моей женой.
- Я не знаю, что сказать, - пролепетала я. Мне хотелось согласиться тут же, немедленно, это было невероятное счастье, о котором я не могла даже мечтать, но оно обрушилось на меня так внезапно, я не позволяла себе надеяться, такого просто не могло быть.
- Но вы хотя бы не сказали «нет», - кажется, он тоже чувствовал себя неловко. - По крайней мере, вы согласитесь быть моей гостьей? Потом, может быть, мы вернёмся к этому разговору.
- Хорошо, - от волнения у меня почти пропал голос.
Дальше всё было как во сне. Госпожа Элдалиндэ [8] в гранатовом, подбитом чёрным шёлком платье показалась мне величественной и грозной, как эльфийская владычица. Я боялась лишнее слово сказать, даже «ледяные вишни» [9], которых полную тарелку поставили как нарочно прямо передо мной, на лезли в горло.
- Сын говорил, что вы умеете играть на арфе. Конечно, это весьма необычно для женщины, но, может быть, вы согласитесь что-нибудь исполнить для нас?
Я готова была сквозь землю провалиться, но отказаться не решилась, а во время «Дороги в Гондолин» успокоилась и, вроде, даже расхрабрилась немного. По крайней мере, сейчас-то я уж точно не смогу сказать никакой глупости, подумала я, и заиграла «Через море на Запад», а потом «Тинувиэль».
- Благодарю вас, любезная госпожа, - так, наверное, могла бы говорить Элентари, снизошедшая до смертных. - Слушать вас было истинным удовольствием. Но уже поздно; я прощаюсь с вами до утра, а мой сын пока что покажет вам дом и ваши комнаты.
И мы пошли по дому, разглядывая гобелены - они были так прекрасны, что я совсем почти успокоилась. Библиотека привела меня в совершеннейший восторг, будь моя воля, я осталась бы там на всю ночь, но только попросила позволения взять собрание современной поэзии, чтобы немного почитать перед сном, и он проводил меня до моих комнат, и сказал, что будет ждать моего ответа, и я ушла к себе, чувствуя, что у меня немного кружится голова, и села читать, но вскоре поняла, что не могу сосредоточиться на строчках, и прикрыла глаза, вспоминая этот день, и тут подумала - что я наделала.
Что же я наделала.
Артамир:
Орнил устроился в углу с карандашом и бумагой; в общей беседе он не участвовал, пока матушка не обратилась к нему.
- Сын говорил мне, что вы прекрасный рисовальщик. Не позволите ли взглянуть на ваши работы?
Молодой человек словно очнулся; поднявшись, он неловко поклонился и протянул матушке свои наброски. Любопытствуя, я заглянул ей через плечо. Оказывается, Орнил рисовал всех нас, но больше всего матушку, а последний рисунок, сделанный тщательнее других, меня просто поразил. Несомненно, это была она - но в удивительном высоком венце; голову покрывала вуаль, похожая на снега и туманы, выбивавшиеся из-под неё тяжёлые пряди волос сбегали на плечи как горные реки, а в ладонях она держала, словно чашу, маленькую долину с озером, окружённым горами и соснами. Лицо на рисунке было спокойным и величественным, но, вглядевшись, я увидел за привычной внешней сдержанностью бесконечность доброты, сострадания и понимания.
- Мне уже давно хотелось нарисовать Горную Деву, - смущённо объяснял Орнил, - но я никак не мог представить себе её лицо. И вот сегодня наконец понял. Я надеюсь, вы не сочтёте это дерзостью с моей стороны.
- Не только не сочту, но хотела бы заказать вам свой портрет. И я с удовольствием взглянула бы на ваши дорожные наброски…
Мне тоже было интересно. Всё время нашего путешествия Орнил рисовал как одержимый, но я был больше увлечён беседами с Динэт, так что многое из того, что он показывал сейчас, я видел в первый раз. Здесь были пейзажи и уличные сценки, забавные, любопытные и трогательные; зарисовки свадьбы, на которой мы побывали в Эмериэ; знатные дамы и господа, пастухи, ремесленники и рыбаки, орлы, кружащие на рассвете над отвесными скалами Соронтил [10], и величественные корабли у причалов Роменны…
- Хочу сделать серию рисунков по этим наброскам, - говорил Орнил; за всё время нашего знакомства я ни разу не видел его таким оживлённым, глаза у него сияли, куда-то улетучилась обычная мрачная сосредоточенность, и он вдруг показался мне необыкновенно красивым. - А ещё мне пришла в голову мысль: если выгравировать рисунки на металле, с них можно делать оттиски, как мы делаем оттиски печатей или перстней на воске… Простите, - оборвал он сам себя, - я слишком увлёкся, а вам, должно быть, это совсем неинтересно.
Я пытался убедить его в обратном - идея и вправду показалась мне чрезвычайно любопытной, - однако Орнил уже снова стал самим собой: молчаливым, неловким, замкнутым. А вернее всего, я просто не обладал его умением видеть людей, и самим собой он был как раз минуту назад, и раскрывался только в своих рисунках, как его сестра - в рассказах и музыке. Не слишком-то я проницателен, видно. Нужно не забыть спросить Динэт о Горной Деве [11].
Пока я размышлял, матушка уже успела попросить Динэт сыграть на арфе. Я поймал взгляд девушки, в котором читаись одновременно испуг и упрёк. Всё верно, я же и проговорился матушке о необычном таланте её гостьи. Как будто мало неловкостей совершал за последнее время.
Играла Динэт удивительно: не всегда следуя канону, но её вариации наполняли знакомые мелодии новым чувством и смыслом. Я поднял глаза на матушку и увидел, что она сидит выпрямившись, замерев, а по её лицу медленно катятся слёзы. Когда музыка отзвучала, она поблагодарила Динэт и удалилась, сославшись на поздний час, хотя ещё не стемнело. Она не любит, когда кто-то видит её переживания, даже если это родной сын.
Вечер закончился, и я предложил нашей гостье прогуляться по дому. Здесь было на что посмотреть: матушка всегда была неравнодушна к произведениям искусства и особенно любила вещи «с историей». Однако, похоже, для Динэт сегодняшний день оказался нелёгким испытанием: она еле держалась на ногах, и мы ограничились визитом в библиотеку. По тому, как вспыхнули глаза моей гостьи, я понял, что не ошибся в выборе. Несмотря на усталость, она явно готова была провести здесь всю ночь, но ограничилась тем, что выбрала томик поэзии, чтобы почитать перед сном. Я проводил Динэт до её комнат, а сам направился к матушке: был уверен, что она захочет со мной поговорить.
И не ошибся. Она действительно ждала меня.
- Входи, дорогой мой сын. Ты выбрал весьма необычный способ представить мне свою невесту. Надеюсь, ей-то ты сказал о своих намерениях?
- Сказал, - покаянно ответствовал я.
- И в какие же слова ты облёк своё предложение? С удовольствием послушаю. Ты же знаешь, как я люблю романтические истории.
Я почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, но выбора у меня не было. Пришлось рассказывать. А когда я закончил свою повесть, то увидел, что матушка беззвучно смеётся, утирая слёзы.
- Да, сын мой… в герои романтической повести ты определённо не годишься.
- По-моему, я поглупел от любви, - вздохнул я. Она посерьёзнела:
- От любви Берен Барахирион сделал величайшую, невероятную глупость, приняв условие Тингола; и что из этого вышло? Но если ты пришёл, чтобы узнать моё мнение об этой девушке, изволь. Она умна, скромна, искренна и не завистлива. Она умеет слушать и насмешничает без злобы. Она никогда не скажет о плохом, что это хорошо. С ней тебе никогда не будет скучно, и этим она выгодно отличается от придворных красавиц - увы, не исключая и твоих сестёр. Наконец, у неё прекрасный вкус, тонкий слух, и она красива. Тебя смущает разница в возрасте? Твой отец был гораздо старше меня; в нашей жизни всякое случалось, как и у всех, но ни об одном дне с ним я не скажу, что была несчастна. Да, и ещё одно - полагаю, ты понимаешь, что она не чистой нуменорской крови.
- Это не имеет значения.
Матушка улыбнулась:
- Никакого. Так что, если твоя Динэт согласна, я вряд ли могу пожелать лучшей невестки. А если тебе нужно было моё благословение, я с радостью даю его тебе.
Мне всё ещё не спалось, и я вернулся в библиотеку. Устроился в кресле, налил себе вина, открыл повествование о странствиях Алдариона, надеясь, что знакомый с юности текст меня убаюкает, но вскоре понял, что читать тоже не могу и, прикрыв глаза, начал вспоминать подробности этого дня.
Дверь медленно открылась. На пороге стояла Динэт: бледная, глаза покраснели, ресницы слиплись от слёз. Словно женщина варваров, оплакивающая разлуку с отчим домом, некстати подумалось мне.
Она смотрела на меня, словно разом растеряла все слова. Потом тяжело сглотнула.
- Вы должны знать. Если откажетесь от меня, я пойму.
Я даже предположить не успел, о чём она может говорить, когда Динэт торопливо расстегнула металлическое кружево, играющее искрами камней, бросила на пол и несколько раз с силой ударила каблуком. Подняла и быстрым нервным движением, словно передумать боялась, протянула мне браслет.
- Вот.
Всё ещё не понимая, я посмотрел. Три самых крупных камня выкрошились, треснули раковинами изломов.
- Киннаэх их называют - фэнн-гейла, «хрупкий блеск». Эти камни только с виду похожи на драгоценные.
Помолчала.
- Всё, что я рассказала о себе, правда. Дом у нас действительно есть, на восточном берегу Гилраин [12], почти у самых гор. Правда, жилых там осталось всего три комнаты. Отец все деньги вложил в дело - и всё потерял, и решил, что жить ему, никчёмному, больше незачем. Мать пережила его на полгода, умерла от горя. Мы остались одни: в пустом доме, почти без денег, без будущего. Последние слуги разбежались: нам нечем было им платить. С нами осталась только няня и её муж-садовник. Она стряпала, убирала и учила меня рукоделию, брат - письму и наукам по тем книгам, которые нашлись в нашей библиотеке. Брат ставил силки, охотился, продавал шкуры и дичь… Если бы не книги, такая жизнь нас вполне устроила бы. Если бы мы не знали, что вдали от наших лесов и гор есть другой мир…
Я слушал, не перебивая. Она глубоко вздохнула, немного успокоившись, и продолжила.
- И тогда брату пришла в голову мысль. Горцы «хрупкий блеск» ни во что не ставят, у брата этих камешков был целый мешок. Гранить их легко, а если даже рука дрогнет, невелика потеря. Он сделал украшения по собственным рисункам. Я тогда не знала, зачем: думала, пытается себя хоть чем-то занять, или руку набить. Когда я их примерила сказал: ты как королева. И я разрыдалась, представив себя со стороны: льняное платье, грубые башмаки - и драгоценный блеск. И тогда он мне рассказал... В общем, нужно было отправиться в столицу и найти там богатого жениха. А у нас ни денег, ни одежды достойной, да и в ассамблею кто нас пригласит? Но брат сказал, что всё устроит. Оказывается, все эти годы он потихоньку копил деньги, для нас сумма была совершенно невероятной. Принёс тканей: тонкий лён, шерсть. Я сама всё сшила, и себе, и ему. А когда закончила нижнее платье… когда закончила, увидела, что искры и мелкие угольки из очага прожгли рукава. А я и не заметила. Плакала, конечно, потому что где же новую ткань взять, а потом зачем-то стала обшивать дырочки плотными стежками, белой ниткой. Посмотрела - получилось что-то вроде узора. Я их белой же вышивкой связала, другой рукав так же украсила… а теперь, говорят, у столичных дам в моду входит шитое кружево. Если б они знали!..
Горько рассмеялась, но тут же зажала рот рукой.
- Брат купил нам места на корабле до метрополии, оплатил комнаты на постоялом дворе в Нижнем городе, а на десятый день пришёл и объявил мне, что мы приглашены на ассамблею. Не знаю, как он это приглашение заполучил: мне говорил, что подружился с нолъямо из богатой семьи. И вот тут я перепугалась: до этого не сомневалась в успехе его планов, а тут растерялась совершенно - как же я, что же я, все сразу поймут. А он мне: всё получится, вот увидишь. Красавица из южной колонии, скромная, но из богатой семьи, тебе даже врать не придётся почти, а после свадьбы поздно будет. Я согласилась. Потом видела, как дамы на меня смотрят. Они мне завидовали - мне, бедной сироте, в блеске поддельный драгоценностей. Сейчас, я слышала, снова в моде неяркие цвета - «как при государыне Анкалимэ», говорят они. Многие даже осветляют волосы: бледно-золотые, а особенно пепельные, едва ли не образец красоты… Знали бы вы, как это делается! Хотя лучше не знать. Словом, план брата удался - лучше некуда. Но…
Динэт замолчала. Я тоже не спешил её прерывать.
- Я поняла, что так не хочу. Не могу я так. Лучше уйду сама, а вы как знаете. Я пойму. Кто захочет взять в жёны… подделку.
И тут я понял наконец, чем ей видится история нашего знакомства, в чём она себя винит и чего ожидает от меня. Это было настолько неправильно, нелепо и ужасно, что я не выдержал.
- Послушай, - сказал. Она сжалась, даже глаза закрыла, как будто думала, что я могу её ударить. Или что мои слова станут тяжелее удара.
- Послушай, айвэ-яйвэ [13], я тебя не из-за побрякушек выбрал.
Вышло грубовато; я смутился, отошёл к столу, налил вина в два кубка, один протянул Динэт.
- Передай своему брату: я ему благодарен. Если бы не его авантюра, я никогда не встретился бы с тобой. Богатое приданое мне не нужно, как понимаешь, а…
Договорить я не сумел, да и вино пришлось немедленно отставить: моя гостья разрыдалась, а я, надо сказать, совершенно не выношу женских слёз, тем более, когда сам становлюсь их причиной. И потому я сделал то, чего мне давно хотелось: обнял её и начал гладить по растрепавшимся пепельным волосам.
- Ну, ты что… Я давно хотел уехать в колонии, а теперь и случай представится. Дом ваш отстроим заново, брат твой поступит в Мар Илъянолева, если захочет - негоже таким талантам пропадать, да и другом он там уже обзавёлся… хотя сомневаюсь, что молодой человек с его жизненным опытом станет прилежно изучать «Атанатарион» [14]. Впрочем, для тех, кто не только читать умеет, но и думать, там найдётся немало интересного. Ну, а если работа с металлом и камнем ему больше по душе, он может вступить в гильдию Златокузнецов: уж деньги для этого я для него как-нибудь найду. Кстати, а перстень - это тоже… как ты сказала… «хрупкий блеск»?
- Нет, это настоящее, - она так и говорила, уткнувшись мне в грудь, и голос звучал приглушённо. - Тоже из Белых гор. Там их зовут эйрит гладд’айр, на высоком наречии - нэса нарэмире [15]. Брат говорил, это кольцо рассказывает свою историю, и что он мне её когда-нибудь непременно перескажет, но так пока и не собрался.
Так мы и стояли, и я опять говорил ей о том, как мы будем жить, каким он будет, наш дом, и как теперь всё станет хорошо, и какая же она глупышка, потому что всё поняла неправильно, и что я не знаю никого более настоящего, чем она, и никого кроме неё я не хочу видеть рядом, и чувствовал себя невероятно глупым и неуклюжим, потому что никак не мог найти правильные слова - и был невероятно счастлив.
[1] Нисимáлдар (Кв.) - «благоуханные деревья»; земли у гавани Элдалондэ на западном берегу Нуменора, где во множестве росли деревья, подаренные элдар, и единственное, где произрастали малинорни. Тар-Алдарион привёз семена «золотых деревьев» Гил-галаду, однако они не прижились в Линдоне и дали всходы лишь когда Галадриэль посадила их в Лориэне.
[2] Гиомéрах (Т) - от ги́ох омм-мéарах «орехи в меду»; любимая праздничная сладость киннаэх и кинэлеах. Крупно дроблёные подсушенные орехи смешивали с густым мёдом, раскладывали ровным слоем в поддоны и сушили на солнце; затвердевшие плитки ломали на куски. «Медовые» каштаны очищались от скорлупы и кожуры, варились в меду, а затем также подсушивались на солнце.
[3] Элда́нна (Кв.) - букв., «обращённый к эльфам»; залив на западе Нуменора, обращённый в сторону Тол-Эрэссеа.
[4] Анду́ниэ (Кв.) - «закат»; город и порт на западном побережье Нуменора.
[5] Ри́ммон (Т) - «поющая тишина, песнь тишины».
[6] См. приложения, «Сказание о детях Леабара».
[7] Нинда́мос (Кв.) - «морской (букв., мокрый) жёлудь»; большое рыбацкое поселение на южном побережье Нуменора.
[8] Элдали́ндэ (Кв.) - «эльфийская песнь».
[9] Лакомство, чрезвычайно любимое в те времена: вишни (или другие ягоды и кусочки фруктов) в твёрдой прозрачной медовой глазури.
[10] Сорóнтил (Кв.) - «орлиная вершина»; гора в Форостар, чьи обрывистые западные склоны отвесно уходят в море.
[11] См. приложения, «Сказания о Горной Деве».
[12] Ги́лраин (С) - «блуждающая звезда»; река в западной части Лебеннина, берущая начало в Эред Нимрайс.
[13] А́йве-я́йвэ (С) - скворец, «птичка-насмешник»; от áйве «маленькая птичка» и я́йве «поддразнивание, подражание, насмешка»; название дано за умение подражать голосам людей.
[14] Атанатáрион (Кв.) - «(легенды об) Отцах Людей», собрание трёх повестей о героях эдайн Первой Эпохи, составленное в Нуменоре и входившее в обязательную программу изучения Арменелосского университета; включает в себя «Повесть о Берене, сыне Барахира», «Повесть о детях Хурина» и «Повесть о падении Гондолина и восходе Звезды».
[15] Э́йрит гладд’айр (Т), нэ́са нарэми́ре (Кв.) - «сестра огненного камня (рубина)»; благородная рубиновая шпинель.