ДЕВЯТЬ: Виноградарь (1)
2149-2269 годы Второй Эпохи
«Бесценный друг мой, отрада моей жизни,
Когда я узнал, что ты должна посетить Аростирион, мне показалось, что я смогу наконец если не оправдаться перед тобой, то хотя бы объяснить тебе причины своих поступков. Признаюсь: мало чего в жизни я боялся так, как этого разговора. Однако ты обратилась ко мне с теплотой и сердечностью, как к близкому человеку, с которым волею судеб давно была в разлуке: мне так и не представилось повода завести разговор о прошлом, ты же, казалось, вовсе забыла о том, что произошло между нами. С тех пор наша переписка возобновилась, о многом мы говорили в эти годы, неизменно обходя лишь одну тему. Но сегодня, зная, что это моё письмо станет последним, я, наконец, решусь нарушить наш безмолвный уговор.
Чтобы объяснить тебе всё, придётся начать рассказ с тех времён, когда я ещё не встретил тебя...»
Он пробегает глазами написанное. Чужие, ненароком прочтённые много лет назад слова обращения вре́зались в память, сам того не желая, он машинально вывел их на чистом листе. Ничего, будем считать, это черновик. Переписать набело ещё успеется. А может, это к лучшему, и стоит оставить всё как есть.
«Наберись терпения, госпожа моля, потому что я начну издалека: с виноградной лозы. Горцы рассказывают, что лоза когда-то связывала небо и землю, смертное и вечное. Лоза - живой Наугламир. Не знаю, была ли отцу в то время известна эта легенда; сам я узнал её много позже…»
I. Фигуры расставлены
2149-2152 годы Второй Эпохи
Мать печалилась: браслет был первым подарком отца, она любила эту вещицу и почти никогда не снимала.
Больше всего на свете мальчику хотелось утешить маму. Он всё думал, куда же мог потеряться браслет, и, так и не сумев придумать, заснул. А утром, едва успев одеться, припустил к беседке, забрался под неё и почти сразу же вынырнул, с торжеством подняв над головой серебряную цветочную цепочку с гладкими прозрачными камешками, похожими на капли вишнёвого сока.
- Мама, смотри, я нашёл, нашёл! Я во сне увидел, он упал в щель в полу, и решил посмотреть, и там он и был! Смотри, мама!..
Нолондил умел находить потерянные вещи: был уверен, что видит их во сне, но с каждым новым случаем отец смотрел на него всё задумчивее, ничего не объясняя. А однажды, когда мальчик гостил в Суирит [1], деревушке у истоков реки, носившей то же название, пропала сестрёнка его приятеля, служившего в доме отца: заблудилась в лесу, не вернулась домой к вечеру. Девчушка была прехорошенькая, с льняными, выгоревшими почти до эльфийской белизны, волосами, с огромными удивлёнными сине-голубыми глазищами, с золотой россыпью веснушек на курносом носу и щеках, певунья и хохотушка. Нолондил успокаивал друга, сам переживал, а потом вроде как задремал. Ему приснилась девчушка, уснувшая у ног поросшей мхом статуи среди белых звёздочек цветов. Статую он толком не рассмотрел, помнил только, что она изображала человека, сидевшего, скрестив ноги и прикрыв глаза, в тени старого явора.
Проснувшись, Нолондил увидел рядом не только приятеля, но почему-то Эадада [2], которого отец просил приглядывать за сыном и наследником, и ещё каких-то людей из селения; но мальчику было так важно немедленно рассказать о своём сне, что все вопросы он решил оставить на потом. Неожиданно оказалось, что деревенские знают место из его сна. Туда они и направились немедля, а Эадад остался и стал почему-то расспрашивать, часто ли молодой господин видит такие сны. Выслушав ответ, кивнул с видом серьёзным и озабоченным и тоже куда-то исчез.
Девчушка нашлась именно в том месте, которое Нолондил видел во сне; в честь молодого господина деревенские устроили даже небольшой праздник, но, когда Нолондил начал расспрашивать о статуе на поляне, люди, только что шумно радовавшиеся возвращению малышки и славившие её спасителя, стали молчаливы и немногословны. Понятное дело, Дейде [3] был бы рад рассказать другу и спасителю своей сестры всё, что угодно, вот только он и сам ничего не знал.
Эодад объявился ещё до рассвета, разбудил Нолондила и, не обращая внимания на недовольное ворчание невыспавшегося мальчишки, поманил его за собой к лесу. Здесь Нолондил увидел ещё одного человека: приземистого, коротконогого, широкоплечего, с широким лицом, плоским носом и непомерно большим лягушачьим ртом. Похожего на обрубок дерева. На жабу, вырезанную из сучковатой колоды. На трухлявый, заросший мхом пень. Сходство усиливалось тем, что незнакомец был одет в непонятную зелёную хламиду из дерюги, сколотую на левом плече застёжкой из птичьего черепа.
Первой мыслью Нолондила было - какой урод! Странный гость вперил в него колючий взгляд глубоко посаженных непроглядных глаз и что-то негромко сказал на языке горцев.
- Он говорит, с такими длинными тощими руками и ногами ты похож на паука-пастуха: такой же слабый, - перевёл Эадад.
Нолондил вспыхнул от обиды и сжал кулаки. Никогда ещё его так не оскорбляли, тем более взрослые. Чужаки. Незнакомец ещё несколько мгновений беззастенчиво разглядывал его, а потом расхохотался, продемонстрировав ровные крепкие зубы, да так сочно, добродушно и заразительно, что сравнение с долгоногими мелкими тварями внезапно перестало казаться мальчишке таким уж обидным Прервав смех, незнакомец произнёс ещё несколько фраз; в его устах певучий язык горцев звучал гортанно и глуховато.
- Он говорит, знает, что ты о нём подумал, - перевёл Эодад. - Он не обижается. Говорит, тот, кто наделён даром видеть далёкое и недоступное, не должен судить по внешности. Он другха, молодой господин.
- Его так зовут - Другха? - вполголоса спросил мальчик. Он чувствовал, что происходит что-то важное, может, самое важное в его короткой жизни, что-то непонятное и тайное.
- Это имя его народа. Когда-то другху много было в здешних лесах, но лесов всё меньше, и другху уходят. Быть может, тебе никогда больше не случится встретиться с ними. Изваяние, которое ты видел, создали его предки в давние времена, когда твой народ ещё не пришёл из-за моря. Здесь все знают об этом, но не станут с тобой говорить. Ты чужак, маленький виноградарь. Его мне повезло разыскать; вдвойне удача то, что он согласился прийти.
Другха стоял молча, не двигаясь, внимательно разглядывая Нолондила. Мальчик тоже пригляделся; не будучи уверен, можно ли смотреть другха в лицо, не сочтёт ли тот подобное оскорблением, принялся разглядывать одежду. То, что поначалу увиделось грубой зелёной рогожей, оказалось тонкой валяной шерстью всех оттенков зелёного, желтоватого и коричневого, словно ткань сплели из лесных трав, а варварская пряжка была вырезана из дерева, покрыта сложным узором, а может, вязью непонятных знаков и отполирована до мягкого блеска: казалось, она светится изнутри тихим молочным светом.
- Он говорит, это очень удобная вещь. Смотри.
Незнакомец расстегнул пряжку, отчего длинная ткань свесилась сзади хвостом. Другха ловко подхватил её, не дав коснуться земли, набросил на голову наподобие женского покрывала, быстро связал свободные концы узлом и закинул за шею, превратив верхнюю часть своего балахона в подобие рубахи с широкими рукавами и капюшоном, потом так же быстро распустил узел и снова сколол концы ткани пряжкой на плече. Мальчик заворожённо следил за этими манипуляциями; другха мимолётно улыбнулся, заметив его интерес, но тут же посерьёзнел, поманил Нолондила в сторону. Уселся, скрестив ноги, под старым ясенем, совсем как изваяние из сна, и приглашающе похлопал по земле рядом с собой. Мальчик сел, украдкой продолжая разглядывать другха. И ничего он не уродливый, просто Нолондил раньше никогда не видел таких лиц, а тем более - чёрных глаз, в которых не разглядеть зрачка. А когда смеётся или улыбается, так это получается у него здорово, так весело, что лицо становится - ну, не красивым, конечно, но уж точно не страшным и уродливым, и, кажется, даже изнутри светится тепло, как полированное дерево или сосновая смола на солнце.
Только другха больше не улыбался.
- Их обычай требует назваться прежде, чем начинать настоящий разговор. Ты можешь звать его гхан-бури-гхан.
- Это его имя? Что оно значит?
- Он не назовёт тебе своего имени, а потому не просит и твоего.
Это было окончательно непонятно. У мальчишки на языке вертелось множество вопросов, он даже уже открыл рот, чтобы задать их, но не успел: другха, назвавшийся Гхан-бури-Гханом, хотя это не было именем [4], что-то спросил. Эадад перевёл:
- Расскажи, как ты находишь, что ищешь. Вещи. Людей. Как это было в первый раз.
Мальчик задумался; заговорил, медленно подбирая слова:
- Это был мамин браслет. Серебряный, из цветов шиповника с гранатовыми бусинками. Я лежал и думал о нём, о том, куда он мог пропасть, и о маме. В кончиках пальцев был какое-то тянущее чувство, потом в ногах - наверное, потому, что я лежал, не двигаясь, не знаю, и мне захотелось пошевелить рукой, чтобы это прошло, но, наверное, я уже заснул, потому что мне показалось, что мои руки где-то очень далеко от меня, и весь мир стал очень маленьким, он был только там, где я, но при этом комната стала огромной… я точно спал, потому что так не бывает! А потом мне показалось, что я размазан по миру, как маленький кусочек масла по очень большому куску хлеба, что я впитываюсь в поры этого хлеба, и никак не мог собраться обратно. Тогда я опять подумал о браслете, я его видел очень ясно, такой тонкий, серебряный, блестящий, и бусины как капли красного сока, и как мама гладила его всегда, когда надевала, и как она улыбалась, и тогда я стал видеть вокруг него: землю, чёрную, сырую, и остовы листьев, и травинки, пробивающиеся сквозь них, и свет, падавший сверху, а потом доски наверху, влажные, тёмные, и я просочился по лучу света наверх и увидел те же доски сверху, все сучки и трещины, а потом ещё выше, и понял, что я в беседке, где часто сидят папа и мама, там дикий виноград оплетает решётку и всегда тень… а потом было утро, и я проснулся, и знал, где искать.
Нолондил замолчал; посмотрел вопросительно: это то, что надо? Зачем-то прибавил:
- Я этого никому раньше не рассказывал.
Другха кивнул. Снова заговорил, тяжело, медленно, и под его пристальным взглядом мальчику стало неуютно. Эадад некоторое время слушал, не торопясь переводить, потом внезапно вскипел, возразил что-то - горячо, сердито. Другха ответил одной фразой, подумал и прибавил: омму гухур [5]. Эадад снова обратился к нему, уже менее уверенно; другха покачал головой и повторил - омму гухур.
- Он хочет, чтобы ты знал, маленький виноградарь, - начал переводить Эадад. - В давние времена был Лес - от Великого Дракона до Синей Змеи и до горькой воды. Лес звал, и другху пришли на его зов. В те годы их было много: большие семьи, звавшиеся именами деревьев, и малые, звавшиеся именами кустарников и трав; и в каждой были те, кого, подобно голосу Леса, называли олгхару [6]. В те времена каждый другха умел говорить с Лесом, и каждому Лес отвечал; а были и те, кто делал изваяния из дерева и камня - они могли мыслью дотянуться до своих творений, как побеги плюща и дикого винограда, и тогда видели и слышали всё, что видели и слышали изваяния. Самые сильные из них во сне без сна отдавали своим творениям душу взаймы, так что те обретали голос и могли действовать, как люди. Так было, пока из-за моря не пришли высокорослые и не начали убивать мир, который Лес. Другху защищали Лес, как могли, и сам он восставал против чужаков, но у тех была сталь и был огонь, и было их множество, так что на место одного становились двое, на место двоих пятеро. Они брали, что пожелают, ничего не давая взамен. Они забрали у воды тень и убивали серебряных олгхару, и выжигали землю вокруг своих шатров, так что ни деревья, ни другху не могли приблизиться к ним. Ты не враг им, маленький виноградарь, и твой отец не враг им, но не может быть мира между твоим народом и другху. Лес умирает, и они умирают вместе с Лесом; их становится меньше, и меньше становится каждый из них. Сегодня он увидел, что вместе с миром и его памятью, вместе с серебряными олгхару и их голосом вы забрали у другху и дары Леса. Может, ты и не хотел этого, но дар другху теперь твой, маленький виноградарь: так говорит Лес. Но никто не сможет рассказать тебе о том, что ты получил, и никто не станет учить тебя. Что делать с тем, что ты сумел взять, решай сам. Знай: даже если ты сумеешь удержать этот дар, он не принесёт тебе счастья. Другха должен был рассказать тебе всё это, потому что так говорит Лес: чтобы хотя бы один из вас знал, как вы убили мир, который Лес. Чтобы хоть один из вас помнил это. Вы больше никогда не увидитесь с ним, и больше ни с одним другха ты не сможешь говорить. Потому запомни всё, что он сказал.
Эадад тяжело вздохнул; умолк. Другха посмотрел в лицо мальчику, кивнул и, поднявшись, неожиданно легко и бесшумно растворился в тени деревьев прежде, чем Нолондил успел осмыслить услышанное или ответить.
- Ты его привёл, чтобы он мне всё это рассказал? - спросил растерянно.
- Нет, - ответил Эодад. - Чтобы он увидел тебя.
В полдень прибыл гонец от отца. Нолондил должен был, не задерживаясь, возвратиться в поместье.
Потом, много позже, думая об этой странной встрече, Нолондил вспоминал: от другха пахло смолой, свежесрезанными травами, речной водой и лесом. И совсем не пахло человеком.
[
- Когда я стану королём, - глядя исподлобья, говорил Алатарион, - я смогу получить всё, что захочу.
Государь Атанамир расхохотался, подхватил внука на руки:
- Верно, малыш, верно! Если сумеешь взять. Только уж, извини, с этим придётся подождать.
Поставил мальчишку на пол и вышел, всё ещё смеясь. Глядя ему вслед, наследник Анкалимон покачал головой.
- Если сумеешь добиться, - негромко проговорил он. - Если сумеешь завоевать и удержать. Сила, войско, власть - это ещё не всё. Дружбу силой не получишь, не завоюешь ею ни любви, ни верности. Не всем можно завладеть, подчиняя и отдавая приказы.
- А как тогда?
- Поймёшь со временем. Думай, это помогает.
- Какой тогда смысл быть королём, если у меня не будет того, что я хочу, - буркнул мальчишка.
- А королями не для того становятся, чтобы исполнять любые свои прихоти. Власть ты рано или поздно получишь по праву рождения. Но с властью приходит долг, а это бремя тяжкое, одному нести не по силам. Иди. И подумай над моими словами.
Каждому человеку нужны друзья, единомышленники, сподвижники - те, словом, кому можно без оглядки открыть мысли, с кем можно разделить и радость, и горе, кто может выслушать и дать совет. Истина эта стара как мир и известна всем, что не делает её ни на йоту менее справедливой. Каждому человеку нужен друг, и принц Алатарион, будущий государь Тар-Тэлеммайте, не был исключением.
Государев наследник Анкалимон не стремился проводить каждую свободную минуту с детьми, разумно полагая, что победоносные полководцы и великие короли далеко не всегда являются наилучшими воспитателями. Однако же при том он твёрдо знал, что нужно и чего вовсе не нужно наследнику. Не нужно ему проводить всё время под опекой матери и в кругу сестёр, а нужно усердно постигать науки, военное искусство и заниматься всем, что закаляет тело и разум. Само собой, на престол юный Алатарион взойдёт нескоро, однако же, когда это случиться, он должен быть готов продолжить дело своего деда и отца. Ему понадобятся те, кто сможет указать на ошибки, не промолчит, когда нужно сказать, не побоится спорить. Те, к кому прислушается будущий государь. Много ли пользы принесли Атанамиру приближённые, восхвалявшие его и объявлявшие наилучшим любое его решение? Пусть отец и приказал забыть о бесславном походе, сын помнил - и подозревал, что невыученный урок обернётся для весёлого короля новым поражением.
Подозрения Анкалимона сбудутся, когда в степях далёкого варварского юга сгинет без следа лучший полководец, какого знала Нуменорэ, тот, кого назовут Мечом Единого. Ещё через семь лет после этого у мёртвого озера среди пустыни погибнет молодой Арандир, остаткам его войска с трудом удалось добраться до Харнен, где на переправе при весьма странных обстоятельствах будет убит Элеммакил, хладнокровный и умный военачальник, которому прочили место верховного полководца Нуменорэ. Однако же до этого далеко: Арандир и Элеммакил даже не родились, а молодой человек, носящий имя Хэлкар, ещё не полководец, всего лишь роквен [7], несёт службу на восточной границе Хъяралондиэ. Говорят, он добивается успеха во всём, за что ни возьмётся. Ему прочат блестящее будущее.
Анкалимон однажды видел его. Менее всего он желает своему сыну такого товарища.
Не осуждая отца вслух, Анкалимон делал про себя зарубки на память. Он не станет повторять ошибок отца и не даст этого сделать своему сыну - а это значит, что юному Алатариону уже сейчас нужны те, кто, повзрослев, встанет с ним рядом, кто будет верен ему и сумеет помочь в выборе пути. Найти таких нелегко, Анкалимон знал это по собственному опыту. Но почему бы в таком случае просто не вырастить их?
Итак, нужно найти ровесников сына: крепких, сильных, сообразительных, способных стать достойными соперниками и в учёбе, и в играх, и в любых состязаниях. Высокий род здесь особого значения не имеет. Заодно наследник вспомнил о своём старом друге, давно перебравшемся в колонии. Раз или два Анкалимон гостил в его доме в Лоссарнахе и даже был знаком с его женой, женщиной поразительной красоты, хотя, как злословили, смешанной крови. Придерживаясь в этом вопросе взглядов отца, Анкалимон подобных сомнительных браков не одобрял; однако одно дело метрополия и совсем другое - колонии. Если союзник верен, ему необязательно быть безупречным во всём: да и много ли их, безупречных? В отличие от своего отца, весёлого государя Атанамира, Анкалимон полагал, что только мечом и кнутом трудно обеспечить себе надёжный тыл.
[
…- Это твой виноград, молодой господин.
В маленькую руку ложится гроздь тугих янтарных ягод - больше ладони; стекает по запястью крупными солнечными каплями.
Отец смеётся, что бывает нечасто. Подхватывает сына на руки, что случается ещё реже:
- Это твой виноград. Не забывай: правда земли - хлебный колос. А виноградная лоза - живой Наугламир: соединяет землю и небо, смертность и бессмертие...
Звучит непонятно, но красиво и загадочно, словно строка из древнего предания. Мальчишка смеётся тоже; руки отца держат его - надёжные, сильные, способные защитить от любой невзгоды.
Мальчишка не знает, что запомнит эти слова на всю жизнь.
Киннаэх рассказывают, что в прежние времена виноградные лозы не нуждались в опоре и вырастали вровень с самыми высокими деревьями. Корни их уходили к сердцу земли, а гроздья вбирали лучи солнца, алые на восходе, золотые в полдень и багряные на закате. И нашёлся юноша, который столь усердно ухаживал за своим виноградником, что один стебель вырос до самых небес. Юноше захотелось увидеть, что там, над облаками; он начал подниматься по лозе всё выше и выше, утоляя виноградом голод и жажду. Вот уже и вершины гор остались далеко внизу, и дышать становилось всё труднее, но юноша упорно карабкался вверх, пока не достиг заоблачной обители богов. Долго бродил он по ней, любуясь невиданными чудесами, и там встретил девушку, прекраснее которой не видел в жизни. Они стояли среди облаков и звёзд, не разнимая рук, и понимали, что не хотят расставаться больше никогда, до самого смертного часа. Но земной человек не может жить в небесах, и тогда решили они спуститься вниз по виноградной лозе. И девушка открыла юноше, что отец её - н’бар Беаннах [8], и что, узнав о пропаже, станет он искать свою дочь на небе и на земле. Но ты не бойся, сказала она, спуститься на землю он не может, а с неба моего лица не разглядеть, и я найду способ обмануть отца.
Прошёл месяц или два, но ничего не происходило; юноша и девушка успокоились и начали готовиться к свадьбе. Но вот, когда девушка сидела в кругу подруг, вышивая свадебные одежды, среди ясного дня прогремел гром; и девушка поняла, что это отец ищет её. Тогда взяла она золы из очага, подбросила в воздух и дунула. Зола покрыла волосы её подруг, так что из чёрных они стали пепельными, как у дочери небес, и н’бар Беаннах, глядя с неба, не смог среди многих пепельноволосых девушек отыскать свою дочь. Тогда собрал он тучи и послал на землю ливень: струи воды смыли золу, но в сгустившемся мраке все девушки казались одинаково темноволосыми, а когда разошлись облака, все они попрятались по домам, и снова н’бар Беаннах не смог найти свою дочь. В третий раз громыхнуло в небесах, и в звуках грома прозвучали слова: жена моя говорила мне, что одной из наших дочерей суждено спуститься с небес и стать спутницей земного человека. Даже я не могу противиться судьбе. Оставайся со своим суженым; больше я не стану преследовать вас, но сделаю так, чтобы никто больше не смог подняться в моё царство и похитить то, что принадлежит мне.
И простёр н’бар Беаннах с небес руку свою над виноградниками, и произнёс слово силы, и сделал так, чтобы виноградная лоза не могла впредь расти без опоры, так что никому больше не подняться по ней до неба...
- …Это твой виноград, молодой господин, - снова, как много лет назад, сказал отец.
Гроздь не вмещалась в детскую ладонь: золотистые ягоды с инеистым восковым налетом, с еле заметным, как терпкий привкус плотной кожицы, оттенком зелёного, матовые, как неотполированный оникс.
- Это твой виноград. Твоя лоза. И твоя земля.
Лицо маленького Нолме посерьёзнело, он поднял глаза на отца:
- Я буду беречь их, атаринъя.
Отец ничего не ответил - только кивнул без улыбки. Нолондил отщипнул от грозди одну ягоду. Задумался, забыв положить виноградину в рот.
Отец ушёл потихоньку, рассудив, что не стоит мешать раздумьям сына.
Вчера, вернувшись из Суирит, Нолондил узнал, что в поместье прибыл посланник из столицы и долго о чём-то разговаривал с отцом за закрытой дверью кабинета. Мальчишке жгуче хотелось знать, что за вести принёс гонец, но расспрашивать отца он не решился, а слуги ничего не знали. Только под вечер отец объявил: его единственный сын и наследник должен отправиться в Нуменорэ, в сказочный Арменелос, о котором столько читал и слышал, который мечтал увидеть, как и любой мальчишка в Хъяралондиэ. До самой ночи Нолондил летал по усадьбе как на крыльях. Он был совершенно, невероятно счастлив: исполнялось то, о чём даже не мечталось, исполнялось без просьб и усилий - словно Единый оглянулся на него, словно улыбнулся ему, сотворив это чудо. Хвалу Единому мальчишка возносил бессчётное число раз; с тем и заснул, счастливый.
Раздумья, а с ними и сомнения, пришли наутро, пока ещё неявные, как необъяснимая смутная тревога, как непокой и тоска, которые часто охватывают человека перед дальней дорогой. Когда отец позвал Нолондила на прогулку к виноградникам, мальчик почувствовал облегчение: вот сейчас они поговорят, и отец разрешит все его колебания, успокоит, снова вернёт радость от мысли о сбывающейся мечте.
Вышло, однако же, по-другому. Они шли молча, отец всё никак не начинал разговора об отъезде и нарушил молчание только в самом конце, когда они присели отдохнуть в маленькой беседке, а служанка принесла им фрукты, вино и кувшин ледяной воды. И заговорил совсем о другом. При чём тут, скажите, виноград?..
Но отец ничего не говорит просто так, а значит он, Нолондил, не сумел понять его слова. Обидно. Вдвойне обидно, когда догадываешься, что тебе сказали что-то невероятно важное, но смысла разгадать не можешь.
После разговора с отцом Нолондил бродил сперва на виноградниках, потом в саду. Отец говорил: во взбаламученной воде ничего не разглядишь. Дай ей успокоиться - ты увидишь в неё своё отражение и поймёшь, что оно было там всегда. Нолондил пытался следовать этому совету.
В конце концов ноги принесли его в ту же беседку. Ему показалось, он почти понял всё, когда служанка окликнула его:
- Отец зовет вас, молодой господин.
- Мы нескоро увидимся, сын, - без долгих предисловий начал отец, едва мальчик вошёл в его кабинет. - Не хочу никаких напутствий: сам все понимаешь. С тобой поедут двое слуг, Абар и Мэрет [9]. Еду будут готовить, следить за одеждой... Пиши. Мы будем ждать тебя здесь.
Нолондил поднял глаза. Сказал неожиданно для себя то, что зрело в нём весь этот долгий день:
- Отец. Я не хочу ехать, - и понял, что это правда.
- Конечно, - кивнул отец и продолжил раньше, чем Нолондил успел удивиться: - Уезжать никогда не хочется. И всегда есть выбор: уйти и взрослеть - или остаться и стареть.
Нолондил выпрямился. В свои тринадцать лет он почти доставал отцу до плеча.
- Я еду, отец.
- Иди. Тебя ждут, - снова кивнул отец, показалось, с одобрением.
Позвонил в колокольчик.
- Передай Мэрет, - сказал молоденькой служанке, явившейся на зов, - пусть собирает в дорогу на трёх человек.
- Уезжаете, господин? - удивилась та.
- Не я. Он, - кивком указал на сына.
В небе за окном громыхнуло.
- Может, не стоит на ночь глядя? Да ещё гроза...
- Ничего, авось, не растает.
…Нолондил уже сидел в седле, когда из тени одним движением появилась мать: взяла его руку, прижалась губами, лбом - и снова отпрянула в тень. Как и не было. Высокая, молодая, красивая, с чуть влажными от начинающегося дождя волосами: такой он её запомнил.
[
- Он меня побил! - шмыгнув носом, возмущённо заявил Алатарион.
Наследник Анкалимон приподнял бровь:
- И что же ты хочешь, чтобы я сделал?
- Дед говорит, король всегда должен побеждать!
- Хочешь, чтобы я приказал твоим друзьям поддаваться?
Алатарион задумался.
- Нет, - ответил сперва неуверенно, потом повторил твёрже: - нет. Так неинтересно.
Подумал ещё:
- Что же, дед соврал?
- Король должен побеждать, это правда. А для этого он должен научиться проигрывать. В учении у тебя ведь не всё получается с первого раза, но ты не жалуешься на то, что учителя знают и умеют больше твоего. Ты бы лучше спросил Нолондила, как ему удалось тебя победить. Может, тебе не хватает ловкости или силы, а может, он умеет что-то, чего не умеешь ты. Надо узнать и научиться.
- И я буду побеждать всегда?
- Зависит от твоих противников. И друзей.
[1] Су́ирит (Т) - «ивовая»; тж. Си́рит (С).
[2] Э́адад (Т) - осокорь, чёрный тополь; тж. мужское имя. Вероятно, традиция давать имена, связанные с названиями деревьев, осталась у киннаэх с тех времён, когда народ Леабара ещё был единым.
[3] Де́йде (Т) - «гладкий камешек, галька»; тж. детское имя.
[4] Гхан-бу́ри-гхан (Г) - человек; букв., «говорящий, сын говорящего», от гху - «говорить (голосом, словами)», гха, «речь», и бу - «сын», бури «сын (такого-то)».
[5] О́мму гуху́р (Г) - «[так] говорит Лес»; в зависимости от контекста означает «так нужно» или «так есть».
[6] О́лгхар, мн. олгха́ру (Г) - «переводчик», букв., «голос-мост», в полной форме о́лга гха́ра от о́улу, «соединять».
[7] Ро́квен (Кв.) - всадник, рыцарь.
[8] Н’бар Беáннах (Т) - «отец грома», в верованиях киннаэх божество, повелевающее грозами.
[9] А́бар (Ад.) - букв. «верность»; Мэ́рет (Кв.) - «праздник, пир».