Две повести о смерти (читальный дневник)
Прочитал повести Валерия Попова «Комар живёт пока поёт» - об отце и повесть Анатолия Курчаткина «Реквием» о родителях, об их жизни-смерти… Сам писал очерк об умершей матери, вот и решил почитать что-то для сравнения…
Первая повесть сравнительно недавняя, опубликована в Новом мире в 2006 году, среди поклонников Валерия Попова пользуется успехом, про неё написано много положительных откликов… Вторая, уже подзабытая, поскольку повествует и о более раннем времени - средине 80-х, написана в 90-м, опубликована в журнале «Знамя» в 91-м, с тех пор не перепубликовывалась…
Повесть Валерия Попова вызвала странное, двойственное, скорее, неприятное впечатление… С одной стороны, образ отца в жизни и смерти получился выразительным и грандиозным, с другой - стоил ли этот художественный эффект того, чтобы постоянно писать о том, как папа обосрался, обмочился и как от него воняет, да еще и как он теряет разум и делает старческие глупости… Причём писать от первого лица, то есть из текста ясно, что писатель Попов пишет все это про своего отца со всеми неприятными физиологическими подробностями, и подробности эти именно не про автора, писателя Попова (что было бы тоже неприятно, но тут уж дело хозяйское), а именно про отца, который, может быть, на это и не рассчитывал - так прилюдно раздеваться… Тем более, что отец писателя - человек и правда выдающийся - биолог, селекционер, соратник Вавилова - во время войны поистине накормил все наше войско пшенной кашей, ну, и много других сельскохозяйственных заслуг…
Причём рассказывается обо всём этом - о болезни и немощи старика, о когдатошнем эгоизме сверхсосредоточенного человека по отношению к близким - с интонацией, я бы сказал, неуместного стёба, которую мне так и не удалось интерпретировать как «добрую сыновнюю иронию», а только как злую и неоправданную насмешку над близким человеком… Такой насмешкой и разочарованием еще уместно бы поделиться в близком кругу родственников, но не на публике…
Ну, так мне показалось, я всего лишь читатель…
Какая-то пошла всеобщая мода на самовыворачивание в литературе… Есть, конечно, и более радикальные образцы, и Валерий Попов, которого многие любят и ценят, явно не передовик… Все это тянет на литературное направление какой-нибудь «новой искренности»… Новой ли?
Наиболее увлекательные местами в повести мне показались цитации из воспоминания самого отца о своей жизни… Они и написаны более стройно, без этого синкопирующего скачущего ритма как бы шутливых издевок над всем и вся, которые только утяжеляют текст, делают его плохо читаемым... А вот воспоминания отца написаны более живо и увлекательно, и там даже звучит некая неназойливая, я бы даже сказал, изысканная «ирония судьбы», которую автор (отец, я полагаю) не усиливает нажимом и добавлением децибел… Следует признаться, что воспоминания отца, изданные отдельно, я прочитал бы с бОльшим интересом, чем всю повесть, где текст автора-рассказчика воспринимается лишь досадной помехой… Мелькнула еще догадка, что эти «воспоминания отца» сочинены самим автором повести, то есть Валерием Поповым, что ж - в таком случае, это, несомненно, наиболее удачная часть повествования…
Вот вторая из прочитанных повестей - «Реквием» Анатолия Курчаткина, произвела сильнейшее впечатление…
Это обложка книги А. Курчаткина, где опубликована его повесть "Реквием", рецензию на которую читайте под катом, а ссылка на нее в конце
Возможно, отчасти это объясняется схожестью экспозиций у автора повести и у меня - в повести и в жизни соответственно. Его родители, как и мои, всю жизнь проработали на одном заводе и жили в заводском районе, его в Екатеринбурге, мои - в подмосковном Жуковском. Поневоле найдёшь много общего: похожие впечатления детства, похожий, в целом, «воздух существования». Но повесть понравилось не только этим… Умирание, смерть - тема хоть и болезненная, но вечная… Вписаться в неё и легко - потому что вот она, рядом, самое естественное, что случается человеком, и трудно - потому что переживание смерти интенсивно улетучиваются из современного сознания и культуры, и поэтому легко оказаться растерянным и беспомощным перед её приходом, смешным либо пафосным в ее интерпретациях… При этом кровавые реки, текущие с экрана, не углубляют понимания смерти, а, скорей, отдаляют ее, повышают порог нечувствительности.
И если всё христианство - это «переживание смерти», как сказал кто-то из более значительных (хотя это вроде бы очевидность), то в постхристианскую эпоху хаотичных верований и суеверий смерть всеми возможными способами вытесняется из сознания и активного переживания человека. А про современную культуру в широком смысле можно сказать, что она - культура забвения о смерти, отвлечения от нее… Чему служат и многочисленные наркотики и квазинаркотики, распространенные нынче - от пьянства и героина, до сериалов и интернета… Продрал глаза, очухался и - здравствуй смерть! Именно поэтому современный человек оказывается так не готов к смерти, ни своей, ни близких и даже не знает, что к этому надо готовиться… Запомнилось высказывание Иннокентия Анненского: «Умереть скоропостижно, это всё равно что уйти из ресторана не расплатившись», при этом сам он умер внезапно, выйдя из ресторана…
Вот повесть Курчаткина заставляет перетряхнуть-переворошить все эти вопросы в воображении и памяти, все, что поневоле от себя отодвигаешь, упившись повседневностью…
Автор едет в родной Свердловск из Москвы, потому что очень плох отец, и в больницу на операцию попадает мать - у обоих рак… Время - позднесоветское, с налетом едва начавшейся перестройки, но в провинции еще густой обком с исполкомом крепчает повсеместно (обком крепчал) вместе с карточной системой на основные продукты питания… Хлеб привозят после обеда - очередь, масло и вареная колбаса по карточкам два раза в месяц: сначала стоишь в очереди за карточками в ЖЭКе, потом с карточками за продуктами в магазине. Надо ухаживать за отцом и ходить в больницу к матери, что и делает автор впеременку с сестрой. Ну, и дальше недлинная история жизни и смерти родителей, и всяких житейских обстоятельств, ей сопутствующих…
Автору удалось обойтись со смертью со всею деликатностью, которой она, несомненно, достойна… Чёрный юмор он только тогда юмор (хоть и черный), когда смеёшься в основном над собой, а не над умирающим рядом… В больнице, в «раковом корпусе», где лежит мать, он, по большей части, неуместен. Как, пожалуй, неуместен и излишний натурализм (а чего такого мы не знаем: что смерть грязна и отвратительна?)… Автор проводит в палате, ухаживая за матерью, долгие дни и ночи на протяжении недели после операции. В палате, в основном, лежат раковые больные с похожим диагнозом, у которых в результате операции прямую кишку выводят наперёд и так оставляют, зачастую, на годы (моему отцу тоже сделали такую операцию перед смертью)… Вот бы уж была «радость натуралиста» для любителя физиологических описаний, нагнетание ужаса через отвращение…
Но здесь в описаниях есть драма человеческого умирания и страданий, но и чуткая остановка за полшага до отвращения, до страстного расковыривания экскрементов, что мне тоже понравилось… Несколько беглых портретов обитателей палаты и посетителей - и вот уже отчетливый очерк жизни и смерти, а также времени, в котором все происходит… Я подумал, читая повесть, а что, если бы уже написанное набить до отказа «принципиальными», «мировоззренческими разговорами» о времени и о политике (что как бы само просилось - перестройка же) - вот вам и роман в духе того же «Ракового корпуса»? Но автор не идёт в эту сторону, ему достаточно лаконичных зарисовок и впечатление остаётся нисколько не слабее, произведение, на мой взгляд, только выигрывает от этого лаконизма. Здесь есть что-то от «недорубленности» поздних скульптур Микеланжело, в которых драма человеческого существования проступает еще жесточе именно из-за этой недорубленности…
Вот достаточно молодая ещё и очень привлекательная женщина, даже красивая, по-советски благосостоятельная - замужем за секретарем то ли обкома, то ли исполкома, все ей в жизни доступно, но тоже не пронесло… Пришлось лежать здесь со всеми - в обычной палате, лишь потому, что врачиха в больнице лучшая… У нее все хорошо в жизни, и она даже по-прежнему молода и красива, да вот только заднепроходное отверстие выведено наперед, нужна ли она будет мужу, который секретарь?
Или вот по коридору который день попадается лысый мальчик лет 8-10, бродит и бродит… Поначалу думалось, что пришел навещать кого-то из родителей, но уж больно часто попадался, а потом сказали - у него самого рак, скоро умрет… Он откуда-то из области, где нет сильных обезболивающих, ему из сострадания колют каждый день все увеличивающуюся дозу наркоты, пытаются хоть как- то облегчить страдания. Скоро он уже не сможет подниматься с кровати…
Или вот они матерью в коридоре встречают приятеля ее юности - тоже больного раком… Он ее узнаёт, но в глазах ни радости, ни желания разговаривать, едва отвечает на расспросы, а потом и вовсе избегает разговоров, все здесь заняты одним серьезным делом - умиранием…
И еще два убийственных сюжета, как бы попутных - к родителям прямого отношения не имеющих, но хорошо характеризующих время и место (а что еще от нас, литераторов по большому счету требуется-то? Только точно запечатлеть мимолетность проживания); да и вообще - каждый из этих мелких сюжетов мог бы обернуться отдельной повестью, либо, по крайней мере, ярким рассказом.
Это рассказ о том, как автор увидел в случайном магазинчике-палатке, проходя мимо, дефицитную по тем временам сладость - зефир (даже без шоколада), за которым и в Москве бы выстроилась мгновенная очередь… А тут на тебе - просто так лежит в крупных пакетах по 2 кг, не смотри, что остальные продукты по карточкам… Зажралась провинция, хлеба и масла не достать, а зефира завались! С перепугу он купил два больших пакета - 4 кг, решил порадовать отца, который под старость полюбил сладкое… Но оказалось, что столь счастливо обретенный зефир несъедобен, густо воняет бензином-керосином, а на зубах от него хрустит песок…
Но если бы автор просто выбросил этот зефир на помойку или скормил бы и кошкам, мышкам, тараканам - это было бы одна история, даже немного смешная: она объясняла бы почему за дефицитным лакомством в Свердловске, в отличие от Москвы, не стоит очередь… Не исключено, что где-то здесь и масло тоже лежит свободно, но с запахом дерьма, а внутри колючая проволока… Но автор решился действовать в неведомой нам уже нынче советской логике: пошёл жаловаться в Комитет народного контроля исполкома (так иногда поступали советские люди), чтоб народ больше нефтепродуктами не травили зазря. Однако неожиданно этот советский образ действия превращается в поистине кафкианский абсурд… В Комитете народного контроля заслуженная партийная старушка на общественных началах убедительно доказывает автору, опираясь на специалистов и даже на специальную экспертизу, что изделие № 5781,5 произведено в соответствии с Гостом № 7598,7 и поэтому ничем посторонним пахнуть не может. Так что пусть бы он жрал его молча и не мешал людям работать… На предложение самим попробовать и оценить качество - эксперты отказались, чего тут пробовать, по Госту, значит по Госту…
И последний сюжет - не дающий далеко отойти от темы смерти, что, в конце концов, создаёт впечатление как будто в этом городе детства все немного умирают вместе с его родителями, такая неявная метафора…
Отцу позвонил незнакомый мужской голос и сказал, что некая тётя Нюра, неразличимо дальняя родственница, просит кого-то приехать. Ехать, кроме автора, некому: мать в больнице, отец недвижим… Он бы и не поехал, поскольку давно позабыл эту родственницу, с которой виделся последний раз только в детстве, но отец очень просил...
И вот эта родственница, тетя Нюра, живущая на самом конце большого города в неприглядной пятиэтажке, в узкой однокомнатной квартире с мизерной кухней, да еще не одна, а по какому-то ужасу советского существования вместе с прописанным здесь взрослым пасынком от уже умершего мужа, к тому же только что вернувшимся из тюрьмы…
Пасынок по большей части обретается у какой-то женщины, но сюда, к мачехе иногда приводит женщин с улицы «для утех», так сказать… И тогда он просто скидывает старушку с кровати на пол или заставляет пережидать, зачастую, не быстрый процесс, сидя на кухне, а она не то что сидит, она уже лежит-то еле-еле… Причина, по которой тётя Нюра просила прийти хоть кого-нибудь из родственников - это семейный сундук, единственная стоящая вещь в этой убогой квартире, да и вообще в ее жизни… Старушка тоже больна, и тоже раком - живот вздут, и ей остались считанные дни, за ней и ухаживать некому, и в больницу уже не берут… И единственный у нее остался страх в жизни и главная задача - пристроить сундук в надежные руки, чтоб не пропал, чтоб не достался пасынку, который его тут же выкинет на свалку за ненадобностью…
А сундук-то и правда хорош - старинный, наследственный - 1837 года, года смерти Пушкина, музейная вещь… И автор тоже помнит и знает этот сундук как родной, он стоял у них в квартире еще с тех времен, когда он пешком ходил вровень с этим сундуком и принадлежал он бабушке автора, а потом достался тетке, которая его специально выпрашивала, но бабушка не отдавала, а отдала только по завещанию… Настоящая семейная реликвия, и вот теперь никому не нужен…
И завершается сюжет тем, что автор возвращался от тёти Нюры и горевал: эх, взять бы этот сундук, который, можно сказать, аллегория его родины, заказать отправку в Москву, пусть бы золотой вышел, да только куда ж его там поставить-то? В московской квартире для такой громоздкой вещи места нет, а дачей еще не обзавелся…
Для меня это было сильнейшим местом в повести, как бы символическим ее завершением…
Вот такие две повести про смерть прочитались…
Обе рекомендую… Ссылку на книгу с повестью Курчаткина даю, а Попова найти легче, его повесть часто перепечатывалась…
https://www.litres.ru/anatoliy-kurchatkin/otkrytyy-dnevnik/chitat-onlayn/
Первая повесть сравнительно недавняя, опубликована в Новом мире в 2006 году, среди поклонников Валерия Попова пользуется успехом, про неё написано много положительных откликов… Вторая, уже подзабытая, поскольку повествует и о более раннем времени - средине 80-х, написана в 90-м, опубликована в журнале «Знамя» в 91-м, с тех пор не перепубликовывалась…
Повесть Валерия Попова вызвала странное, двойственное, скорее, неприятное впечатление… С одной стороны, образ отца в жизни и смерти получился выразительным и грандиозным, с другой - стоил ли этот художественный эффект того, чтобы постоянно писать о том, как папа обосрался, обмочился и как от него воняет, да еще и как он теряет разум и делает старческие глупости… Причём писать от первого лица, то есть из текста ясно, что писатель Попов пишет все это про своего отца со всеми неприятными физиологическими подробностями, и подробности эти именно не про автора, писателя Попова (что было бы тоже неприятно, но тут уж дело хозяйское), а именно про отца, который, может быть, на это и не рассчитывал - так прилюдно раздеваться… Тем более, что отец писателя - человек и правда выдающийся - биолог, селекционер, соратник Вавилова - во время войны поистине накормил все наше войско пшенной кашей, ну, и много других сельскохозяйственных заслуг…
Причём рассказывается обо всём этом - о болезни и немощи старика, о когдатошнем эгоизме сверхсосредоточенного человека по отношению к близким - с интонацией, я бы сказал, неуместного стёба, которую мне так и не удалось интерпретировать как «добрую сыновнюю иронию», а только как злую и неоправданную насмешку над близким человеком… Такой насмешкой и разочарованием еще уместно бы поделиться в близком кругу родственников, но не на публике…
Ну, так мне показалось, я всего лишь читатель…
Какая-то пошла всеобщая мода на самовыворачивание в литературе… Есть, конечно, и более радикальные образцы, и Валерий Попов, которого многие любят и ценят, явно не передовик… Все это тянет на литературное направление какой-нибудь «новой искренности»… Новой ли?
Наиболее увлекательные местами в повести мне показались цитации из воспоминания самого отца о своей жизни… Они и написаны более стройно, без этого синкопирующего скачущего ритма как бы шутливых издевок над всем и вся, которые только утяжеляют текст, делают его плохо читаемым... А вот воспоминания отца написаны более живо и увлекательно, и там даже звучит некая неназойливая, я бы даже сказал, изысканная «ирония судьбы», которую автор (отец, я полагаю) не усиливает нажимом и добавлением децибел… Следует признаться, что воспоминания отца, изданные отдельно, я прочитал бы с бОльшим интересом, чем всю повесть, где текст автора-рассказчика воспринимается лишь досадной помехой… Мелькнула еще догадка, что эти «воспоминания отца» сочинены самим автором повести, то есть Валерием Поповым, что ж - в таком случае, это, несомненно, наиболее удачная часть повествования…
Вот вторая из прочитанных повестей - «Реквием» Анатолия Курчаткина, произвела сильнейшее впечатление…
Это обложка книги А. Курчаткина, где опубликована его повесть "Реквием", рецензию на которую читайте под катом, а ссылка на нее в конце
Возможно, отчасти это объясняется схожестью экспозиций у автора повести и у меня - в повести и в жизни соответственно. Его родители, как и мои, всю жизнь проработали на одном заводе и жили в заводском районе, его в Екатеринбурге, мои - в подмосковном Жуковском. Поневоле найдёшь много общего: похожие впечатления детства, похожий, в целом, «воздух существования». Но повесть понравилось не только этим… Умирание, смерть - тема хоть и болезненная, но вечная… Вписаться в неё и легко - потому что вот она, рядом, самое естественное, что случается человеком, и трудно - потому что переживание смерти интенсивно улетучиваются из современного сознания и культуры, и поэтому легко оказаться растерянным и беспомощным перед её приходом, смешным либо пафосным в ее интерпретациях… При этом кровавые реки, текущие с экрана, не углубляют понимания смерти, а, скорей, отдаляют ее, повышают порог нечувствительности.
И если всё христианство - это «переживание смерти», как сказал кто-то из более значительных (хотя это вроде бы очевидность), то в постхристианскую эпоху хаотичных верований и суеверий смерть всеми возможными способами вытесняется из сознания и активного переживания человека. А про современную культуру в широком смысле можно сказать, что она - культура забвения о смерти, отвлечения от нее… Чему служат и многочисленные наркотики и квазинаркотики, распространенные нынче - от пьянства и героина, до сериалов и интернета… Продрал глаза, очухался и - здравствуй смерть! Именно поэтому современный человек оказывается так не готов к смерти, ни своей, ни близких и даже не знает, что к этому надо готовиться… Запомнилось высказывание Иннокентия Анненского: «Умереть скоропостижно, это всё равно что уйти из ресторана не расплатившись», при этом сам он умер внезапно, выйдя из ресторана…
Вот повесть Курчаткина заставляет перетряхнуть-переворошить все эти вопросы в воображении и памяти, все, что поневоле от себя отодвигаешь, упившись повседневностью…
Автор едет в родной Свердловск из Москвы, потому что очень плох отец, и в больницу на операцию попадает мать - у обоих рак… Время - позднесоветское, с налетом едва начавшейся перестройки, но в провинции еще густой обком с исполкомом крепчает повсеместно (обком крепчал) вместе с карточной системой на основные продукты питания… Хлеб привозят после обеда - очередь, масло и вареная колбаса по карточкам два раза в месяц: сначала стоишь в очереди за карточками в ЖЭКе, потом с карточками за продуктами в магазине. Надо ухаживать за отцом и ходить в больницу к матери, что и делает автор впеременку с сестрой. Ну, и дальше недлинная история жизни и смерти родителей, и всяких житейских обстоятельств, ей сопутствующих…
Автору удалось обойтись со смертью со всею деликатностью, которой она, несомненно, достойна… Чёрный юмор он только тогда юмор (хоть и черный), когда смеёшься в основном над собой, а не над умирающим рядом… В больнице, в «раковом корпусе», где лежит мать, он, по большей части, неуместен. Как, пожалуй, неуместен и излишний натурализм (а чего такого мы не знаем: что смерть грязна и отвратительна?)… Автор проводит в палате, ухаживая за матерью, долгие дни и ночи на протяжении недели после операции. В палате, в основном, лежат раковые больные с похожим диагнозом, у которых в результате операции прямую кишку выводят наперёд и так оставляют, зачастую, на годы (моему отцу тоже сделали такую операцию перед смертью)… Вот бы уж была «радость натуралиста» для любителя физиологических описаний, нагнетание ужаса через отвращение…
Но здесь в описаниях есть драма человеческого умирания и страданий, но и чуткая остановка за полшага до отвращения, до страстного расковыривания экскрементов, что мне тоже понравилось… Несколько беглых портретов обитателей палаты и посетителей - и вот уже отчетливый очерк жизни и смерти, а также времени, в котором все происходит… Я подумал, читая повесть, а что, если бы уже написанное набить до отказа «принципиальными», «мировоззренческими разговорами» о времени и о политике (что как бы само просилось - перестройка же) - вот вам и роман в духе того же «Ракового корпуса»? Но автор не идёт в эту сторону, ему достаточно лаконичных зарисовок и впечатление остаётся нисколько не слабее, произведение, на мой взгляд, только выигрывает от этого лаконизма. Здесь есть что-то от «недорубленности» поздних скульптур Микеланжело, в которых драма человеческого существования проступает еще жесточе именно из-за этой недорубленности…
Вот достаточно молодая ещё и очень привлекательная женщина, даже красивая, по-советски благосостоятельная - замужем за секретарем то ли обкома, то ли исполкома, все ей в жизни доступно, но тоже не пронесло… Пришлось лежать здесь со всеми - в обычной палате, лишь потому, что врачиха в больнице лучшая… У нее все хорошо в жизни, и она даже по-прежнему молода и красива, да вот только заднепроходное отверстие выведено наперед, нужна ли она будет мужу, который секретарь?
Или вот по коридору который день попадается лысый мальчик лет 8-10, бродит и бродит… Поначалу думалось, что пришел навещать кого-то из родителей, но уж больно часто попадался, а потом сказали - у него самого рак, скоро умрет… Он откуда-то из области, где нет сильных обезболивающих, ему из сострадания колют каждый день все увеличивающуюся дозу наркоты, пытаются хоть как- то облегчить страдания. Скоро он уже не сможет подниматься с кровати…
Или вот они матерью в коридоре встречают приятеля ее юности - тоже больного раком… Он ее узнаёт, но в глазах ни радости, ни желания разговаривать, едва отвечает на расспросы, а потом и вовсе избегает разговоров, все здесь заняты одним серьезным делом - умиранием…
И еще два убийственных сюжета, как бы попутных - к родителям прямого отношения не имеющих, но хорошо характеризующих время и место (а что еще от нас, литераторов по большому счету требуется-то? Только точно запечатлеть мимолетность проживания); да и вообще - каждый из этих мелких сюжетов мог бы обернуться отдельной повестью, либо, по крайней мере, ярким рассказом.
Это рассказ о том, как автор увидел в случайном магазинчике-палатке, проходя мимо, дефицитную по тем временам сладость - зефир (даже без шоколада), за которым и в Москве бы выстроилась мгновенная очередь… А тут на тебе - просто так лежит в крупных пакетах по 2 кг, не смотри, что остальные продукты по карточкам… Зажралась провинция, хлеба и масла не достать, а зефира завались! С перепугу он купил два больших пакета - 4 кг, решил порадовать отца, который под старость полюбил сладкое… Но оказалось, что столь счастливо обретенный зефир несъедобен, густо воняет бензином-керосином, а на зубах от него хрустит песок…
Но если бы автор просто выбросил этот зефир на помойку или скормил бы и кошкам, мышкам, тараканам - это было бы одна история, даже немного смешная: она объясняла бы почему за дефицитным лакомством в Свердловске, в отличие от Москвы, не стоит очередь… Не исключено, что где-то здесь и масло тоже лежит свободно, но с запахом дерьма, а внутри колючая проволока… Но автор решился действовать в неведомой нам уже нынче советской логике: пошёл жаловаться в Комитет народного контроля исполкома (так иногда поступали советские люди), чтоб народ больше нефтепродуктами не травили зазря. Однако неожиданно этот советский образ действия превращается в поистине кафкианский абсурд… В Комитете народного контроля заслуженная партийная старушка на общественных началах убедительно доказывает автору, опираясь на специалистов и даже на специальную экспертизу, что изделие № 5781,5 произведено в соответствии с Гостом № 7598,7 и поэтому ничем посторонним пахнуть не может. Так что пусть бы он жрал его молча и не мешал людям работать… На предложение самим попробовать и оценить качество - эксперты отказались, чего тут пробовать, по Госту, значит по Госту…
И последний сюжет - не дающий далеко отойти от темы смерти, что, в конце концов, создаёт впечатление как будто в этом городе детства все немного умирают вместе с его родителями, такая неявная метафора…
Отцу позвонил незнакомый мужской голос и сказал, что некая тётя Нюра, неразличимо дальняя родственница, просит кого-то приехать. Ехать, кроме автора, некому: мать в больнице, отец недвижим… Он бы и не поехал, поскольку давно позабыл эту родственницу, с которой виделся последний раз только в детстве, но отец очень просил...
И вот эта родственница, тетя Нюра, живущая на самом конце большого города в неприглядной пятиэтажке, в узкой однокомнатной квартире с мизерной кухней, да еще не одна, а по какому-то ужасу советского существования вместе с прописанным здесь взрослым пасынком от уже умершего мужа, к тому же только что вернувшимся из тюрьмы…
Пасынок по большей части обретается у какой-то женщины, но сюда, к мачехе иногда приводит женщин с улицы «для утех», так сказать… И тогда он просто скидывает старушку с кровати на пол или заставляет пережидать, зачастую, не быстрый процесс, сидя на кухне, а она не то что сидит, она уже лежит-то еле-еле… Причина, по которой тётя Нюра просила прийти хоть кого-нибудь из родственников - это семейный сундук, единственная стоящая вещь в этой убогой квартире, да и вообще в ее жизни… Старушка тоже больна, и тоже раком - живот вздут, и ей остались считанные дни, за ней и ухаживать некому, и в больницу уже не берут… И единственный у нее остался страх в жизни и главная задача - пристроить сундук в надежные руки, чтоб не пропал, чтоб не достался пасынку, который его тут же выкинет на свалку за ненадобностью…
А сундук-то и правда хорош - старинный, наследственный - 1837 года, года смерти Пушкина, музейная вещь… И автор тоже помнит и знает этот сундук как родной, он стоял у них в квартире еще с тех времен, когда он пешком ходил вровень с этим сундуком и принадлежал он бабушке автора, а потом достался тетке, которая его специально выпрашивала, но бабушка не отдавала, а отдала только по завещанию… Настоящая семейная реликвия, и вот теперь никому не нужен…
И завершается сюжет тем, что автор возвращался от тёти Нюры и горевал: эх, взять бы этот сундук, который, можно сказать, аллегория его родины, заказать отправку в Москву, пусть бы золотой вышел, да только куда ж его там поставить-то? В московской квартире для такой громоздкой вещи места нет, а дачей еще не обзавелся…
Для меня это было сильнейшим местом в повести, как бы символическим ее завершением…
Вот такие две повести про смерть прочитались…
Обе рекомендую… Ссылку на книгу с повестью Курчаткина даю, а Попова найти легче, его повесть часто перепечатывалась…
https://www.litres.ru/anatoliy-kurchatkin/otkrytyy-dnevnik/chitat-onlayn/