РУССКИЙ ХУДОЖНИК СВЕШНИКОВ БОРИС ПЕТРОВИЧ (1927 - 1998).ГУЛАГ-АРТ. - Ч.2.
Свешников Борис Петрович (1 февраля 1927 (Москва) - 6 октября 1998 (Москва), этапированный в Ухтижемлаг в Коми, работал ночным сторожем в деревообрабатывающем цехе, при котором была художественная мастерская. Там у него была возможность рисовать, и началась «лагерная сюита» - серия лагерных рисунков. «Гулаг-арт» Свешникова, образцы которого были впервые опубликованы в изданном М. М. Шемякиным альманахе «Аполлон-77» (Париж 1977), произвел сенсацию на выставках творчества в лагерях и ссылках, которые проводило с 1990 общество «Мемориал». ...Для Свешникова, как для очень немногих (для В. Шаламова, А. Солженицына, позже для А. Синявского) лагерь стал точкой отсчета в дальнейшей творческой судьбе. Его рисунки, созданные в лагере, представляют собой уникальный случай во всей истории мирового искусства. Необычна ситуация их создания, беспрецедентна воплощенная в них реальность, почти невепроятными выглядят сейчас обстоятельства того, как они сохранились, вышли на волю и попали в этот альбом, пролежав - большинство из них - полвека в папке художника. Сделанные пером и тушью (реже кистью) на стандартных листках, вырванных из альбомчиков для рисования, они воссоздают особый, "фантастический" мир, где брутальные реалии лагерной жизни соседствуют с куртуазностью галантных сцен, где убогая природа северной лесотундры разливается космическим ландшафтом вечности, где зло становится банальностью, кошмар оборачивается бытом, фантазия - реальностью, а сквозь призрачную оболочку настоящего просвечивают толщи ушедшдих времен. Еще один лагерник - Андрей Синявский (Абрам Терц) - попавший в лагерное ведомство через двенадцать лет после того, как Свешников вышел на волю - в ссылку, дал этим рисункам определение "Белый эпос" и писал о них: "У рисунков Свешникова обратимый смысл. Кто не знает, что это лагерь, так и не догадается. Пускай. Пусть так и будет. Пусть останется - неузнанным. Это лучше: искусство. Знающий (я чуть было не сказал - посвященный), присмотревшись, различит кое-где частокол, помойки, бараки, тюрьму: кто-то уже повесился, а кто-то просто сидит и ждет своего срока. Этих локальных (лагерных) ассоциаций до странности мало. Это не зарисовки с натуры, а сновидения вечности, скользящие по стеклу природы или истории". В тюрьме Свешников провел ровно год. Бесконечные ночные допросы, поездки с Лубянки в Лефортово и обратно, запрещение спать днем, тюремная баланда, переполненные камеры - все это неизбежно ставило заключенного на грань физического и нервного истощения. Наконец приговор ОСО (Особого совещания): лагеря строгого режима.
...Путь от Москвы до Ухтижемлага - по этапу от одной пересыльной тюрьмы в другую -длился более месяца. В набитых до отказа столыпинских вагонах сталкивались люди самых разных судеб и характеров: офицеры армии Власова и советские военнопленные, бандиты и члены запрещенных религиозных сект, уголовники и политические - в большинстве своем такие же "террористы", как и сам Свешников. Как олицетворение всего этого абсурда запомнился ему сосед по вагону, венгерский коммунист Радо: вызванный в Москву на какое-то партийное совещание и сразу же арестованный, он теперь совершенно не понимал, где он, кто он и что с ним происходит. Но были и встречи, во многом определившие лагерную судьбу художника.И теперь вся эта разношерстная толпа заключенных направлялась к месту назначения. Равнинный пейзаж средней полосы сменялся тайгой, потом пошли пологие холмы, болота, реки, сейчас замерзшие, но широко разливающиеся весной, - суровые пейзажи лесотундры крайней северо-восточной части Европейской России, где раскинулась разветвленная сеть лагерей, объединенных в систему Ухтижемлага - одного из многих островков на карте Архипелага ГУЛАГ. Здесь, на 15-м лагпункте, Свешников провел около двух с половиной лет.
Заключенные прокладывали газопровод и рубили лес. Земляные работы и лесоповал -по десять-двенадцать часов в сутки, зимой при сорокаградусном морозе, летом в тучах ядовитой мошкары - самый тяжелый лагерный труд, за исключением разве что работы в угольных шахтах и на урановых рудниках. В этих условиях человека могли спасти от гибели лишь два фактора: молодой организм и случай. Свешникову помог сохраниться и еще один фактор - дар, данный ему от природы: в лагере он продолжал рисовать. Его "подельник" Лев Кропивницкий вспоминает о тех временах: "Целый год, пока нас не разъединили, мы работали в одной бригаде от темна до темна в Ухтинской тайге, а придя после работы в убогий барак, Боря садился у тусклой коптилки и покрывал куски желтой оберточной бумаги удивительными сценами своих фантастических видений".
Что было на этих рисунках? (Сам Свешников лишь смутно помнил этот "период своего творчества".) Очевидно, то же, что и на последующих, воспроизведенных в этом альбоме. "Мы сами созданы из сновидений, и нашу маленькую жизнь сон окружает" - эти слова Шекспира, поставленные самим художником эпиграфом к своим лагерным рисункам, были для него путеводной звездой. От реального лагеря он уходил в мир лагерных снов, черпая в нем силы для выживания. Можно смело сказать (и это относится ко всему периоду его лагерного существования), что если бы Свешников не рисовал, он бы не выжил.
Молодость помогла ему продержаться около двух лет, но это был предел даже для самого здорового организма. К концу этого срока от крайнего истощения он уже не мог ходить и был списан в качестве "отхода производства" в лагерную больницу вместе с другими "доходягами", обреченными на умирание. Но тут в его судьбу вмешался случай, который вывел родных Свешникова, искавших пути, чтобы облегчить участь Бориса, на нужного человека -знакомого друзей семьи.
Николай Николаевич Тихонович, геолог по профессии и лагерник с 1937 года, руководил в свое время геологическими работами в системе Ухтижемлага и после освобождения сохранил здесь какие-то профессиональные связи. Во всяком случае, влияния его хватило, чтобы вытащить Свешникова из больничного царства теней: где-то осенью 1948 года он был переведен в инвалидный лагерь Ветлосян и назначен на работу ночным сторожем при деревообрабатывающем заводе. Здесь он оставался до конца срока, и здесь же протекало его лагерное творчество.
В каморке ночного сторожа, тайно, по ночам Свешников начал рисовать и писать картины. В его письмах к родным лейтмотивом проходит просьба прислать кисточки, краски, бумагу, а также репродукции работ Босха, Грюневальда, Гойи, Гейнсборо, Моне... К тому же неподалеку находилась лагерная живописная мастерская, где трое заключенных обслуживали эстетические потребности лагеря - писали лозунги, плакаты, портреты вождей и делали на потребу начальства копии с картин передвижников и сталинских лауреатов. Сам Свешников не был допущен в эту творческую элиту, но иногда мог пользоваться некоторыми художественными материалами. Конечно, все это добывалось с большим трудом, нерегулярно, в минимальных количествах, и режим экономии материала сказался и на его поздних работах, сделанных уже на воле: очень тонкий красочный слой и ограниченная цветовая гамма в картинах и - чаще всего - обычный альбомный формат рисунков. Иногда к нему приходили "клиенты", и на маленьких клочках бумаги он рисовал их портреты - заключенные потом посылали их в письмах к родным вместо фотокарточек."Это было абсолютно свободное творчество, - вспоминал Свешников про лагерные годы, - я получал свою пайку хлеба и писал что хотел. Никто не руководил мной. Никто не проявлял ко мне никакого интереса".
Свободное творчество в условиях сталинского лагеря - это звучит сейчас как сарказм, кaк дурной парадокс. Однако в этом выражала себя логика абсурда той эпохи. Лагерное начальство (в отличие от начальства на воле) мало интересовалось внутренним миром своих подопечных. На них Смотрели как на смертников, и неважно, умрут ли они здесь, в лагере, или (что менее вероятно) выйдут на волю и, сломленные, будут доживать свои дни в вечном страхе перед карающей дланью тоталитарного государства, - их мысли, идеи, замыслы умрут вместе с ними. И сам Свешников смотрел на плод трудов своих как на незаконнорожденное дитя, нигде не прописанное, не имеющее никаких прав на существование. Он рисовал просто потому, что не мог не рисовать, как не мог не дышать или не думать. В этом смысле это было чистое творчество, свободное от контроля как внешнего, так и внутреннего, без всяких примесей амбиций, честолюбия, материальных интересов и прагматических расчетов (что редко встречается на воле). И Свешников был убежден, что его рисункам и картинам никогда не вырваться за колючую проволоку, даже если самому ему посчастливится выйти на свободу. Так бы оно и было, если бы опять не случай, на этот раз в лице человека, с которым Свешников познакомился в одной из пересыльных тюрем на пути в Ухтижемлаг.
Людвигу Яновичу Сея было тогда за шестьдесят. Когда-то он занимал пост министра иностранных дел Латвии, а перед войной был латвийским послом в Лондоне. Когда немцы оккупировали Латвию, он пробрался на родину, чтобы вывезти семью, но та уже успела эмигрировать в США. Всю войну он провел в немецкой тюрьме, а после войны автоматически переселился в советскую, был обвинен в шпионаже и осужден на пять лет лагерей. Где-то в 1949 году его срок закончился, но он добровольно остался в лагере, потому что, как многие тогда, хорошо понимал: на воле его почти неизбежно ждет новый арест. Л.Я.Сея работал на заводском складе и жил среди заключенных. Одним из немногих его преимуществ было право выходить за лагерную зону. Человек широкой европейской культуры, он, очевидно, понимал: то, что делает Свешников, представляет уникальный художественный и исторический интерес. Отправляясь за зону, он забирал у художника новую партию рисунков и картин и, пользуясь оказиями, пересылал их в Москву. Особых препятствий тут преодолевать не приходилось: начальство мало интересовали такие вещи - случай был беспрецедентен и не предусмотрен инструкциями.
Так - вопреки полицейской логике, вопреки духу эпохи и убежденности самого художника в безнадежности ситуации - эти его запечатленные на бумаге сны наяву вырвались на свободу ...
----------------
В конце января-феврале этого года в моем родном городе Владивостоке в выставочном центре музея имени В.К. Арсеньева проходила первая в России выставка работ Бориса Свешникова- "Путешествие Анахорета"(отшельника).Художник оставил для потомков массу своих работ, которые будут актуальны во все времена.В экспозиции было представлено более 100 работ, выполненных тушью и акварелью. Многие мрачные графические работы отражают трагическую судьбу художника-анахорета. В силу незаинтересованности соотечественников, цикл лагерных работ вывез в США профессор Джон Нортон, которого поразило мастерство художника. Множество работ Свешникова находится в США, в Музее Зиммерли при Университете Ратгерс. Но, к счастью, большинство работ сохранили в России. Картины сосредоточены в коллекциях москвичей. Владивосток - второй город России, обладающий убедительной коллекцией работ художника.
------------------------------
Портрет Б.Свешникова .Рисунок Валентина Воробьева. 1961
(Вот как вспоминал автор портрета: "В 1961 году мы жили коммуной в Тарусе, и мне удалось сделать с него набросок черной тушью. Суровый и неприступный человек с тюремной академией художеств не говорил, а цедил слова, постоянно уклоняясь от прямого ответа. Он всегда уходил от горячего и сумбурного трепа юности, где “искусством не пахнет”, а лишь грубо распределяют места на туманном олимпе святого искусства.")
За всю свою жизнь художник не устроил ни одной персональной выставки. Не любил публичности, но любил отдельных людей (которым запросто дарил свои работы). Одно время даже не подписывал картин - считал это излишней самонадеянностью.Он рисовал каждый день в течение многих лет. Увлеченно, не отвлекаясь на разговоры и “хозяйство”, он творил свои графические живописные произведения, оставляя ту тонкую драгоценную материю, которую принято называть Высоким искусством. Борис Свешников был женат на художнице Ольге Мамченко (второй брак).Именно она при содействии Штейнберга втянула его в диссиденство, ещё бы немного и они готовы были уехать за границу.Именно она наладила продажу иностранцам картин Свешникова, а он и не возражал, поскольку большинство картин его никто не пытался понять и принять, это было творчество "под кровать", а жить надо было на что-то.Бог им судья...Вот так неповоротливую Россию художник жестоко наказал, лишив ее своих гениальных альбомов и картин. .Незадолго до кончины Борис Петрович ослеп и впал в черную меланхолию безделья, смертельную для художника. Он скончался 6 октября 1998 года в Москве, семидесяти четырех лет от роду. Иностранная пресса очень скупо, в двух строках сообщала о его смерти. Русские газеты угрюмо молчали, за исключением черносотенной “Завтра”, где какой-то Бондаренко, отставной полковник Красной армии, выступил с заданием - вырвать русский талант из еврейских рук! Забросав грязью “зловонную московскую богему” и свободное творчество, он расхвалил атмосферу советских концлагерей, где, по его мнению, покойный художник сделал свои лучшие вещи.Одесский еврей Аркадий Акимович Штейнберг, превосходный поэт, художник и педагог, два срока отсидевший как “враг народа”, лагерный учитель, наставник и друг Свешникова, бесследно исчез из газетного некролога.
http://index.org.ru/nb/2000/sveshnik.html
http://alexvadim.livejournal.com/55612.html
http://www.dv-reclama.ru/dv/news/detail.php?ELEMENT_ID=20435
Источник