О революции
Если я задам собеседнику вопрос, что такое революция, то в большинстве случаев ожидаю услышать что-то про вооруженную борьбу, расстрелы, смену состава «совета министров». И что революция проходит за день, в крайнем случае за несколько: 7 ноября праздник Октябрьской революции, потому что именно в этот день она совершилась. Строчка из песни про «есть у революции начало, нет у революции конца» вызовет, скорее, недоумение. То есть примерно то же самое, что писал Энгельс сто пятьдесят лет назад: «Революция для них вообще заключается лишь в ниспровержении существующего правительства; если эта цель достигнута, то окончательная «победа» одержана». И так как подобное представление встречается и сейчас, то кажется уместным вспоминать и другие его слова.
«Уже давно прошли времена, когда господствовал суеверный взгляд, приписывающий возникновение революции кучке злонамеренных агитаторов. В настоящее время всякий знает, что где бы ни происходило революционное потрясение, за ним всегда кроется известная общественная потребность, удовлетворению которой мешают отжившие учреждения. Ощущение этой потребности может быть еще не настолько сильным, не настолько всеобщим, чтобы обеспечить непосредственный успех; но всякая попытка насильственно подавить эту потребность лишь заставляет ее выступать с возрастающей силой до тех пор, пока она, наконец, не разобьет своих оков». Тут сделаю ремарку, что к середине 19 века, как и пишет Энгельс, эти времена давно прошли, но в наши дни к некоторым они вновь вернулись - как и некоторые другие суеверия, конечно.
«... Предоставленная нам передышка между первым и вторым актами этой драмы дает нам время для исследования причин, сделавших неизбежными как недавний революционный взрыв, так и поражение революции; причин, которые следует искать не в случайных побуждениях, достоинствах, недостатках, ошибках или предательских действиях некоторых вождей, а в общем социальном строе и в условиях жизни каждой из наций, испытавших потрясение. … Но когда приступаешь к выяснению причин успеха контрреволюции, то повсюду натыкаешься на готовый ответ, будто дело в господине А или в гражданине Б, которые «предали» народ. Этот ответ, смотря по обстоятельствам, может быть правильным или нет, но ни при каких обстоятельствах он ничего не объясняет, не показывает даже, как могло случиться, что «народ» позволил себя предать. И печальна же будущность политической партии, если весь ее капитал заключается в знании только того факта, что гражданин имярек не заслуживает доверия.
…Никто из здравомыслящих людей никогда не поверит, чтобы одиннадцать человек, большинство которых были к тому же личностями весьма посредственными, одинаково неспособными как к добру, так и ко злу, могли в течение трех месяцев погубить тридцатишестимиллионную нацию, если бы эти тридцать шесть миллионов не разбирались так же мало в том, куда им идти, как и эти одиннадцать. Вопрос и заключается именно в том, как могло произойти, что эти тридцать шесть миллионов, блуждавшие в известной мере в потемках, вдруг были призваны самостоятельно определить свой путь; и как случилось, что они затем совершенно сбились с пути и их старые правители могли снова вернуть себе на некоторое время свое руководящее положение» (этот и предыдущий фрагмент - из «Революция и контрреволюция в Германии»).
Следующий отрывок из той же работы мне тоже напоминает о некоторых моих собеседниках, встреченных в блогах, я удалю только название группы, описываемой Энгельсом, чтобы сохранить важнейшее - ее стремления и переживания - не отвлекаясь на несущественное в этом контексте:
«нуждается для своего существования в заказах двора и аристократии; утрата этих заказчиков может разорить большую часть этой группы. В более мелких городах основу его благосостояния очень часто составляют военный гарнизон, местное управление, судебная палата и ее присные; удалите все это - и им конец. Таким образом, они вечно одержимы колебаниями между надеждой подняться в ряды более богатого класса и страхом опуститься до положения нищих, между надеждой обеспечить свои интересы, завоевав для себя долю участия в руководстве общественными делами, и опасением возбудить неуместной оппозицией гнев правительства, от которого зависит само их существование, ибо во власти правительства отнять у него их лучших заказчиков. Они владеют весьма малыми средствами, непрочность обладания которыми обратно пропорциональна их величине. Вследствие всего этого взгляды этой группы отличаются чрезвычайной шаткостью».
О том, что революция это в самом деле процесс быстрых изменений, он тоже пишет: «быстрое и бурное развитие классового антагонизма в старых и сложных социальных организмах делает революцию таким могучим двигателем общественного и политического прогресса; именно это непрерывное возникновение и быстрый рост новых партий, одна за другой сменяющих друг друга у власти, заставляют нацию в период подобных насильственных потрясений за какой-нибудь пятилетний срок проделать путь, который в обычных условиях она не совершила бы и в течение столетия».
Но отмечает, что, конечно, это изменения отнюдь не однодневные: «Грубая ошибка немцев заключается в том, что они представляют себе, будто революцию можно сделать в один день. На самом же деле она представляет собой многолетний процесс развития масс в условиях, которые способствуют его ускорению. Каждая революция, которая совершалась в один день, либо только устраняла заранее обреченную на гибель реакцию (1830 г.), либо приводила к результатам, прямо противоположным поставленной цели»… «Революция - длительный процесс, сравни 1642-1646 и 1789-1793 гг., и для того, чтобы условия созрели для нас, а мы для них, все промежуточные партии должны поочередно прийти к власти и обанкротиться, Тогда придет наша очередь, и возможно, что мы еще раз временно потерпим поражение, хотя при нормальном ходе вещей я считаю это маловероятным»… «…недостаток заключается в ребяческом представлении, что ближайшая революция должна будет начаться с разделения всего мира на две армии: «Здесь Вельфы! Здесь Вайблинги!»; с одной стороны- мы, с другой - вся «единая реакционная масса». Это значит, что революция должна начаться с пятого акта, а не с первого, в котором все оппозиционные партии совместно выступают против правительства и его промахов и таким образом одерживают победу, после чего среди победителей отдельные партии одна за другой изживают себя, сходят со сцены, что в конце концов заставит народную массу целиком перейти на нашу сторону, и тогда уже сможет развернуться знаменитый решительный бой Фольмара». Здесь я уже привожу отрывки из разных его текстов.
«Революция - это чистое явление природы, совершающееся больше под влиянием физических законов, нежели правил, определяющих развитие общества в обычное время».
«Право на революцию является единственным действительно «историческим правом» - единственным, на котором основаны все без исключения современные государства».
Он отмечает: «Факт, что дезорганизация армий и полное ослабление дисциплины были одновременно условием и результатом всех происходивших до сих пор победоносных революций».
Но пишет и другое: «революция может принять более мягкие формы, чем я описал. Это будет зависеть не столько от развития буржуазии, сколько от развития пролетариата. Чем больше пролетариат проникнется социалистическими и коммунистическими идеями, тем менее кровавой, жестокой и мстительной будет революция. По принципу своему коммунизм стоит выше вражды между буржуазией и пролетариатом; он признает лишь ее историческое значение для настоящего, но отрицает ее необходимость в будущем; он именно ставит себе целью устранить эту вражду».
Иногда вспоминают новозаветное «Нет власти не от бога» или марксистское, что ни один режим не может существовать, если не удовлетворяет в некоторой минимальной степени желания людей. Но когда это используют как аргумент в пользу обоснования необходимости подчиняться какому-либо режиму, то забывают, что с точки зрения христианского учения следующая «власть» тоже будет от бога: от бога были рюриковичи, от бога стали романовы, от бога был Павел, и по воле бога же Павел был убит с согласия своего сына; от бога был Николай и расстрелявшие его эсеры, так же, как от бога были громившие религию большевики. Что, несомненно, показывает: устраивать революцию - не менее богоугодное дело, чем подчиняться «власти». Вопрос только во времени: подчинение власти было богоугодно в 1930-1980-м, но против воли бога пошел бы тот, кто стал защищать царя в 1917-м.
Точно так же, как само собой разумеется, что для исполнения божественной воли в 1917-м большевики должны были начинать свою революционную деятельность еще на несколько десятилетий раньше, и, таким образом, в то время, как для многих групп людей подчинение Николаю было еще богоугодно, большевикам божья воля уже диктовала его свержение готовить.