Диктатура пролетариата, дюрингианцы и другие метафизики
Метафизический подход может делать как «сталинистов», так и «антисталинистов».
Метафизики говорят, что «Сталин выступал за высокую роль государства». Если они одобряют это, то «сталинисты»; если осуждают, то «антисталинисты», и это будет их расхождение. Но их общая черта - что и те, и другие будут игнорировать слова самого И.В: «Там, где нет классов, там, где нет богатых и бедных, - там нет надобности и в государстве, там нет надобности и в политической власти. Стало быть, в социалистическом обществе не будет надобности в существовании политической власти. ...В то же время, само собой понятно, что для ведения общих дел, наряду с местными бюро, в которых будут сосредоточиваться различные сведения, социалистическому обществу необходимо будет центральное статистическое бюро, которое должно собирать сведения о потребностях всего общества и затем соответственно распределять различную работу между трудящимися. Необходимы будут также конференции и) в особенности, съезды, решения которых будут безусловно обязательными до следующего съезда для оставшихся в меньшинстве товарищей». («Анархизм или социализм»).
«Если дать вкратце анатомию коммунистического общества, то это будет такое общество: а) где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б) где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в) где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г) где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д) где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: “от каждого по способностям, каждому по потребностям”; е) где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж) где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к “сильным мира”, станет действительно свободной» («Беседа с первой американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 г.»).
Точно так же метафизики говорят, что Сталин выступал за жесткие («чрезвычайные») меры. И если метафизики тоже их поддерживают, то называют себя «сталинистами»; если не поддерживают, то - антисталинистами; и это их различает. Их общая черта - что они не будут учитывать слова Сталина, многократно произносившиеся им в разное время и разных местах: «Нельзя рассматривать чрезвычайные меры, как нечто абсолютное и раз навсегда данное. Чрезвычайные меры необходимы и целесообразны при известных, чрезвычайных, условиях, когда нет у нас в наличии других мер при маневрировании. Чрезвычайные меры не нужны и вредны при других условиях, когда мы имеем в наличии другие, гибкие меры. Не правы те, которые думают, что чрезвычайные меры всегда необходимы и целесообразны. С такими людьми необходима решительная борьба… Люди, думающие превратить чрезвычайные меры в постоянный или длительный курс нашей партии, - опасные люди». («Об индустриализации и хлебной проблеме: Речь на пленуме ЦК ВКП(б) 9 июля 1928 г.»).
Точно так же метафизики будут говорить о «социализме в одной стране» и пренебрегать не только словами Сталина на этот счет, но всем известной реальной исторической практикой: что до смерти И.В. при его активных усилиях социализм расширился на несколько десятков стран, включая промышленно развитые Чехию, Польшу и Восточную Германию, а также огромный и очень перспективный Китай.
Известные русские народные сказки, описывающие, как «что ни делает дурак, все он делает не так», иллюстрировали, мне кажется, именно неверность такого метафизического подхода. В одной из них дурак плясал на похоронах, потому что раньше видел, как другие плясали на собрании людей, и всего лишь упустил из виду, что плясали на свадьбе, а это - нечто совсем иное, нежели похороны. В другой ходил с серпом по пустому полю и размахивал им, будто жнет, поскольку раньше видел, как другие делали это, и всего лишь упустил из виду, что они делали это, когда поля колосились, а не когда все уже было скошено и убрано. Такой дурак из сказки тоже мог бы назвать себя «сталинистом», если бы он брал пример именно со Сталина, танцевавшего на свадьбе и срезавшего колосья. А избежать ошибок мог, если бы наблюдал свой пример для подражания в течение большего времени и в разных ситуациях: не только на свадьбе, но и на похоронах; не только в период жатвы, но и во время сева.
Применительно к реальному Сталину и его политике это было бы трудно: общество живет и развивается дольше, чем колос. Но, не имея возможности видеть практику (хотя в случае с «социализмом в одной стране» и это нам дано), стоит, думаю, ориентироваться на принципы. Прочтя 11 томов, я пока не обнаружил расхождений с теми пятью, что выделил у Маркса: монизм, материализм, диалектика, гуманизм, коммунизм. Может быть, следующие пять томов сообщат о каких-то его расхождениях. Но сейчас я пока смотрю на его действия и политику именно через их призму. В частности, «диктатура пролетариата» представляется следующим образом.
«В 1917 году, когда мы шли в гору, к Октябрю, мы представляли дело так, что у нас будет коммуна, что это будет ассоциация трудящихся, что с бюрократизмом в учреждениях покончим, и что государство, если не в ближайший период, то через два-три непродолжительных периода, удастся превратить в ассоциацию трудящихся. Практика, однако, показала, что это есть идеал, до которого нам еще далеко» («О задачах партии: Доклад на расширенном собрании Краснопресненского районного комитета РКП(б) с групповыми организаторами, членами дискуссионного клуба и бюро ячеек. 2 декабря 1923 г.»)
При этом путь до этого «далеко» должен был представлять, словами Ленина, или диктатуру буржуазии, или диктатуру пролетариата: “Крестьян пугают (особенно меньшевики и эсеры, все, даже “левые” из них) пугалом “диктатуры одной партии”, партии большевиков-коммунистов.
На примере Колчака крестьяне научились не бояться пугала.
Либо диктатура (т. е. железная власть) помещиков и капиталистов, либо диктатура рабочего класса”.
При этом «диктатура буржуазии есть господство меньшинства над большинством, осуществимое лишь путем насилия над большинством, требующее гражданской войны против большинства» (это уже Сталин, «Правительство буржуазной диктатуры»).
Диктатура же пролетариата, по его мысли, это во-первых, общество будущего и более прогрессивное; во-вторых, хотя и рабочие заводов не составляют большинства в стране, но это все-таки намного более многочисленная группа, чем буржуазия; а в-третьих, эта группа будет только расти и в течение нескольких десятилетий составит абсолютное большинство (как и произошло).
Это далеко еще не есть светлое чаемое будущее, это по-прежнему эпоха классовой борьбы и подавления одних другими: “Диктатура пролетариата есть продолжение его классовой борьбы в новых условиях. Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и административная, против сил и традиций старого общества, против внешних капиталистических врагов, против остатков эксплуататорских классов внутри страны, против ростков новой буржуазии, возникающих на основе еще не преодоленного товарного производства” («О программе Коминтерна: Речь на пленуме ЦК ВКП(б) 5 июля 1928 г»).
«Диктатура пролетариата обязательно включает в себя понятие насилия. Без насилия не бывает диктатуры, если диктатуру понимать в точном смысле этого слова. Ленин определяет диктатуру пролетариата как “власть, опирающуюся непосредственно на насилие”» («О борьбе с правыми и “ультралевыми” уклонами: Две речи на заседании Президиума ИККИ 22 января 1926 г.»)
Но «Не правы товарищи, утверждающие, что понятие диктатуры пролетариата исчерпывается понятием насилия. Диктатура пролетариата есть не только насилие, но и руководство трудящимися массами непролетарских классов, но и строительство социалистического хозяйства, высшего по типу, чем хозяйство капиталистическое, с большей производительностью труда, чем хозяйство капиталистическое. Диктатура пролетариата есть: 1) неограниченное законом насилие в отношении капиталистов и помещиков, 2) руководство пролетариата в отношении крестьянства, 3) строительство социализма в отношении всего общества. Ни одна из этих трех сторон диктатуры не может быть исключена без риска исказить понятие диктатуры пролетариата. Только все эти три стороны, взятые вместе, дают нам полное и законченное понятие диктатуры пролетариата».
При этом «Диктатура пролетариата не есть самоцель. Диктатура есть средство, путь к социализму. А что такое социализм? Социализм есть переход от общества с диктатурой пролетариата к обществу безгосударственному». («Вопросы и ответы: Речь в Свердловском университете 9 июня 1925 г.»)
Во всех этих описаниях диктатуры пролетариата и цели, которой она служит, Сталин остается в рамках гуманистического принципа «Человек есть цель, а не средство». Он удерживает от «чрезвычайных» мер там, где это возможно; а где именно это невозможно - определяется по принципу, подавляют ли человека или освобождают (тот, кто хочет других подавлять - эксплуатировать - может и сам столкнуться с насилием в отношении него); а также по тому, большее ли количество добра предполагается (удовлетворения человеческих желаний) или меньшее. То есть присутствует и реализация гуманистического принципа, которая обычно не вызывает споров: забота о каждом человеке, удержание от насилия; применение насилия только для предупреждения или прекращения подавления других людей. И есть такое следование, по поводу которого ведутся споры: по аналогии с «теоремой вагонетки» можно сказать, что Сталин выступает апологетом «арифметического» подхода - нужно перевести вагонетку на тот путь, где она убьет меньшее число людей - если подавление людей неизбежно, то пусть большинство подавляет меньшинство, а не наоборот.
Так как на примере споров о «вагонетке» мы знаем, что это не единственный вариант, который видят люди, и не единственный, с которым соглашаются, следовательно, и с этой логикой Сталина согласятся не все, а кто-то осудит («если перевел стрелку, значит, убил тех людей, пусть как бы и спас других»). Но тем не менее это остается гуманистической логикой.
В этой логике такое подавление является злом, которое нужно преодолеть и с каким приходится мириться только потому, что пока не ясно, как обходиться без него.
И это, конечно, очень отличает позицию Сталина от «сталинистов», которые считают, что такое подавление само по себе хорошо, и его не надо преодолевать, а наоборот - пусть и дальше одна группа (допустим, большинство) подавляет другую. Здесь такие «сталинисты» сближаются, скорее, с Гитлером, представления которого, действительно, совершенно не предполагали преодоления подавления одних другими: одна группа должны была эксплуатировать другую, и именно это объявлялось хорошим и лучшим, и желанным вариантом - главное только, чтобы именно гитлеровская группа подавляла и эксплуатировала все остальные, «неполноценные».