Немного о cancel culture
«Фильмы Гайдая вызывают у меня, не побоюсь этого слова, омерзение. Началось это с эпизода «Напарник» в «Приключениях Шурика».
Шестидесятые в СССР обычно ассоциируют с творческим подъемом и вдохновенным поиском, но я вижу, что упомянутый фильм 1965 года излагает программу «позднего СССР»: говорить одно, думать другое, делать - третье.
Воспитательные беседы прораба должны расширять сознание слушателя, сообщать неизвестное ему, показывать с другой точки зрения - открывать незнакомые ранее пути. То есть выполнять те же функции, что и лекции-рассказы психотерапевта его клиентам, согласно Ялому: в более чем 60% случаев новых знаний достаточно, чтобы устранить проблемы посетителя. Но в фильме изображается чем-то «не от мира сего», бесполезными пустяками и халтурой. Короткометражка построена так, что дискредитирует не отдельного прораба, который может быть глуп или пренебрегает своим делом, - она ложится в общую канву, сообщающую, что «миндальничанье» и «гуманизм» являются баловством.
Когда осужденный получает нормальное здоровое питание, это показывается чем-то несправедливым - на контрасте со студентом. Не ставится вопрос о том, что и подрабатывающему Шурику следует лучше питаться, сцена вызывает желание отобрать еду у «хулигана».
И то, что в конце главный герой прибегает к насилию как средству решения проблем, - финальная точка. Жертва шепчет: «Это не наш метод», но Шурик в ответ смотрит знакомым ироническим взглядом перестроечных времен в духе «Что за фигню ты городишь, все знают, что это пустая, ничего не стоящая, болтовня» и заносит руку для удара (я бы сказал, с предвкушением садистского удовольствия).
После этого нам показывают «крылья-крылья… главное - хвост!»: какой гуманизм, терапия, изменение поведения, лечение травм? Главное - унизить человека и физически подавить его, вызвать в нем ужас, после чего он станет податливой глиной в наших руках, согласным на все. В фильме «все» - это любая работа. Но в продолжателе традиций этого кино - «Утомленных солнцем» - нам расширяют знание: «когда ты, ползая в собственном говне…». Комдив в исполнении Михалкова типажом напоминает мне «хулигана» в исполнении Смирнова. И сцена порки - избиения в автомобиле - имеет то же значение.
При просмотре появляется и запрос на большее раскрытие образа «хулигана».
Знакомство начинается с того, что он сидит на месте для инвалидов, заняв второе своей сумкой с бутылками, и за это подвергается осуждению (не только за сумку, но и за то, что сам сидит, хотя рядом женщины стоят). Сцена подается в духе озвучиваемой критики: «здоровый мужик, но сидит и место не уступает». Хотя откуда следует его здоровье - не ясно. Недовольные им пассажиры так считают и говорят, но они с ним не знакомы, и не в курсе, не является ли он сам инвалидом. По возрасту это человек, какой мог пройти всю войну от начала до конца, да и без нее в жизни много возможностей получить травмы и лишиться здоровья. У него есть ноги, но насколько они здоровы? Что у него с суставами, пятками, как у Луспекаева, или с чем-то еще? Это неизвестно, как, соответственно, и то, по силам ли ему была грубая физическая работа на стройке, - не скажется ли она негативно на его здоровье.
И, будучи «хулиганом», он однако уступает место слепому, как он считает, человеку - инвалид есть инвалид - ввязываясь в драку только после того, как понимает, что был обманут. Действует в побоях так же, как и Шурик.
Гайдай с любовью выписывает криминальных персонажей. В «Иване Васильевиче» Жорж Милославский - самый обаятельный герой. Пьеса Булгакова помещает в центр инженера-изобретателя, но Гайдай, снимая кино, меняет акценты: герой Демьяненко лишь функция, наряду с обеими ролями Яковлева - Грозным и Буншей - каждый из них находится в рамках узкого жизненного сценария, с трудом понимая все, что находится за их пределами. И только вор творит, шутит, придумывает, проявляет смелость, знание людей, настойчивость. «Воры - лучшие люди на земле», как говорил герой другого произведения по другому поводу.
При всем этом нельзя сказать, что никак иначе поступить невозможно. У нас есть пример пьесы Булгакова, где преступник не имеет такого шарма. Или можем вспомнить «Поймай меня, если сможешь», где Лео ди Каприо отвечает за то, чтобы влюбить нас в молодого гениального мошенника. В этом фильме мы видим не только талант и обаяние, но понимаем, что речь идет о неудавшейся жизни и трагедии. Чего, конечно, совершенно не дает нам Гайдай.
Садистская палаческая сцена с «Надо, Федя, надо» - лишь одно яркое проявление идеологии всего известного мне творчества Гайдая. Читаю так в книгах про пытки: «Сначала человека надо раздеть. Человек, лишенный одежды…». И понимаю, что уже видел это в детстве со «смехуечками» и прибаутками».
***
«Я бы не относился легкомысленно к таким вопросам, как «cancel culture». Это в любом случае задача, которая встает перед вдумчивым родителем: что из многообразия снятого и написанного людьми он хочет показать своему ребенку, а от чего предпочел бы оградить? Я говорил о поклонении силе на примере голливудских дешевых боевиков, но они ложились на подготовленную почву. Например, едва ли нам требуется объяснять пытки пленных американским кинематографом. В одном из фильмов детства («В зоне особого внимания» или «Ответный ход») на учениях герои захватывают «условного противника» и допрашивают его. Тот ограничивается чем-то малоинформативным для них (в пределах Женевской конвенции), а пленивший (главные герои, которым мы симпатизирует) обрывает: «Слушай, ну, ты же понимаешь, что на реальной войне я бы тебя разговорил». При просмотре не складывается впечатления, что он намекает на какие-то хитрые логические ходы (как нет и подозрения, что он на них способен), - предполагаются пытки, с которыми соглашается и сам условно плененный, сообщая все, о чем его спрашивают».
***
«Умалчивать о явлениях реальности и «подавать в желаемом свете» - разные вещи.
Мне омерзительна подача унижающего человеческое достоинство насилия («надо, Федя, надо») через «смехуечки». И Жорж Милославский для меня - не герой. Человек со сломанной судьбой, как герой ди Каприо, - возможно. Но не пример для подражания. Пример грешника. И хорошо бы, если раскаявшегося, то есть такого, перед которым открывается правдоподобно выглядящий путь «как можно было делать иначе; как делать иначе в его сложном положении».