О "расчеловечивании"
Обычно говорят в негативном ключе, но я нахожу основания для оптимизма. Расхождение связано с тем, как мы интерпретируем механизм «дегуманизации».
Те, кто печалятся, пишут про «разрешение убивать и мучить». Говорят про что-то вроде морального кодекса, как будто человек не субъектен, а действует по чужим инструкциям: велят ему дружить и любить, он будет «гуманен»; прикажут казнить - станет палачом.
Я же полагаю, что «расчеловечивание» это не снятие неких внутренних барьеров, а объявление группы людей недоговороспособными, жестокими, угрожающими - антиподами «ближнего» из известной притчи Христа. Он учил, что кто позаботится, тот тебе и ближний; а «расчеловечивающие» с этим неявно соглашаются, но всего лишь говорят, что те, на кого они клевещут, ближними быть не могут: не только мимо пройдут, когда ты раненый лежишь, но и сами именно ограбят, изобьют, станут пытать, лгать и убивать. То есть речь идет не о «дегуманизации» как таковой (изображении «нелюдьми»), а о создании такого информационного пузыря, в котором будет казаться, что люди с «той» стороны - дальние.
Оптимистичным я это считаю, поскольку объем «расчеловечивающей» пропаганды говорит, насколько широко христианские представления распространились (не как религия, а как способ определения «ближнего», «значимого»).
Профессиональному убийце или вору, или садисту не требуется представлять свою жертву как что-то, чем она не является. Садист будет пытать именно потому, что получил в свое распоряжение живое существо, тем более человека, - «расчеловечивание» в этой ситуации может стать для него разочарованием. Убийца тоже будет знать, что делает, и может даже объяснить свои мотивы: расскажет, как герою Шаламова в «Колымских рассказах», что это всего лишь способ продлить свое пребывание в больнице - по-человечески, по-свойски расскажет. И иллюзий насчет договороспособности жертвы тоже иметь не будет: как в фильме, ласково улыбнется, потреплет по плечу, скажет «ты мне всегда нравился» (где тут место «расчеловечиванию») и пояснит «Ничего личного, только бизнес».
Соответственно, если «дегуманизировать» нужно, если требуется вкладывать много ресурсов в это, значит, массы людей совсем не таковы, как описываемые убийцы и садисты. «Массы» отнюдь не хотят уничтожать других только ради верно или неверно понимаемых собственных интересов. Они соглашаются на это лишь при условии, что «та» сторона никак не может быть ближней - недоговороспособна, бесчестна, опасна, жестока. Именно то, что «массы» руководствуются основополагающими христианскими принципами, меня радует. А «дегуманизирующая пропаганда» увеличивает мою радость, поскольку, сама того не желая, доказывает именно это, вдохновляющее меня.
Оптимизма добавляет и то, что в этом случае, кажется, ясно, где выход, - там же, где вход. Если одна убеждает, что с «ними» нельзя иметь дело (и никак иначе не может добиться согласия на войну), то, следовательно, она будет ломаться, когда объекты пропаганды смогут противопоставить этой лжи свой реальный опыт взаимодействия: «братания» на фронте, деловое и рабочее общение до событий и во время них, личные знакомства и поддержка. Каждый такой случай будет опровержением, а уж если их много, то сложно представить, что «дегуманизирующая пропаганда» сможет им противопоставить.
Не буду ручаться (я вообще не эксперт ни в чем), но, кажется, это же правило работает и против «коллективной ответственности». Там, где жертвы пропаганды требуют расстреливать или мучить всех пленных за преступления, совершенные отдельными представителями той стороны, и требуют, соответственно, наказывать и мучить зачастую тех, кто к реальным преступлениям вовсе не причастен, человек, имеющий связи и контакты «по обе стороны» конфликта, не будет этому поддаваться - будет понимать, что каждый человек отделен; глупо и несовременно (уже две тысячи лет как) относиться ко всем «самарянам» одинаково. И «самаряне», и одноплеменные «иудеи» - разные. Самарянин может быть ближним, а иудей - дальним. Или наоборот.
Предположу, что наличие развитой сети интернационала помогало и большевикам сто лет назад. Многие из них сами жили в эмиграции, притом в разных странах, имели множество товарищей по партии из всей Европы, и не только. Вероятно, это не гарантировало им полную независимость от пропагандистского давления, но во всяком случае существенно снижало риск поддаться ему.
Поддержка товарищей по партии, привычка иметь доходы, независимые от правительств, и представление о будущем устройстве мира страховало их и от поддержки несправедливой войны по мотивам убийц и воров.
Я имею в виду, что хотя «расчеловечивание» старательно производится, немало людей в нем не нуждаются: пусть они и живут в рамках закона, не замечены ни в чем подсудном, они вполне готовы присоединиться к войне, если считают, что она поможет реализовать их интересы, - если считают, что боевые действия будут им чем-то выгодны. Некоторые артикулируют это прямо, некоторые ведомы страхом: «Как же я и моя семья выживем? Что может быть опорой? Неужели мы должны погибать?». В итоге, вытесняя эти мысли или решаясь их обдумать, приходят к поиске опоры в существующем строе - по давней людской привычке полагаются на лидера.
Большевики, полагаю, этому были не подвержены: они знали, как найти пропитание независимо от строя; могли полагаться на товарищей, помогая друг другу; и знали, что будут делать потом, когда «режимы» падут. Они не нуждались в «режимах», а значит, меньше рисковали стать жертвой его пропаганды.
Может быть, те, кто последовательно снижал контакты россиян с жителями других стран, тоже руководствовались этой логикой? «Силовикам» запрещали выезд за рубеж в частном порядке, журналистам и общественным организациям ограничивали возможности финансирования из-за границы (в том числе и от сограждан, временно живущих за рубежом). Да и, когда говорят, что «санкции сплачивают россиян», имеют в виду это же: встречая враждебность или то, что кажется таковой, теряют надежду стать «ближними» и вступить в сотрудничество, обращаются к той группе, какая кажется доступной.