антиклерикальное
Некоторые заметки к тому, что называют обрядом "отпевания".
Самое первое впечатление. Когда умирает близкий человек, это всегда очень тяжело и больно, хочется еще и еще вспоминать что-либо о нем, "попрощаться" с ним, выразить что-то (ведь таким образом наша психика просто сопротивляется факту смерти - прощаться-то уже не с кем...), подумать о наших отношениях с ним... приходят мысли и конечности нашей жизни, но причем же тут церковь? Точнее сказать, тут не столько "хочется" вспоминать об умершем, сколько воспоминания, поток мыслей, образов и экзистенциальных переживаний сам захватывает тебя - вот, быть может, для этого и нужны так называемые обряды, чтобы человек не сам думал, и не прощался с умершим так, как у него "получается", а чтобы все было под контролем? Главная-то цель понятна - администрирование ВСЕЙ человеческой жизни; в данном случае мы имеем дело с частным проявлением такой "биополитики". Вместо запрета и подавления - "регулирование", контроль, направление в "нужное" русло.
Очень часто, почти всегда ризома - и страшна, и... соблазнительна))) Страшно даже подумать))), к чему можно прийти, если не дать массам правил и в отношении прощания с умершими, и во всем остальном. Бред.
Обряд отпевания оставляет впечатление полного абсурда. И сам обряд, и поведение тех, кто с такой готовностью следует всем "предлагаемым" моделям и схемам (особенно тех, кому уже за сорок, тех, кто раньше был активным комсомольцем или коммунистом). Неужели так страшно остаться наедине с умершим и со своими мыслями о нем? Неужели спонтанность настолько забита? Социальная мимикрия - ужасающая способность, все-таки; какая-то встроенная предрасположенность, установка; мышление в одних случаях, для одних задач - активизируется, а в других случаях - просто отключается, как в механизме. Все, любой абсурд, любое изменение условий готовы принимать люди. В этом свете над "философией" постмодернизма можно лишь поиронизировать как над рационализаций (в психоаналитическом смысле); "мы - это только кожа", глубины нет, ага. Понятно, что мимикрия - это защита, но... все сложнее. Тут и бессознательный сговор, и обратная связь...
А уж действия церкви и ее представителей...
Смерть близкого человека - это всегда жестокий удар по внутреннему миру, формирующемуся у каждого человека с самого раннего детства и несущему определенные инфантильные черты. В детстве всем нам кажется, что и родители, и все родственники и друзья, будут жить вечно, как, собственно, и наш мир, вместе с нами. Расшатывание этой иллюзии - процесс нередко весьма болезненный и сложный, и смерть близких является одним из сильнейших ударов по ней (помимо этого, такое событие всегда просто внутренне опустошает человека). В критические моменты жизни, когда рушится внутренний мир или какие-то ценности, человек может стать более беззащитным перед социальным влиянием или манипуляциями (есть, кстати, известные техники НЛП, которые сбивают человека с толка, путают мысли и пр., да что там НЛП - этим пользовались всегда!). Вот тут и приходит церковь. Отвратительное зрелище! Я в данном случае имею ввиду "социальную функцию" религии; экзистенциальные индивидуальные поиски - это для меня уже другое.
К теме "социальной функции" и власти - "Символический обмен и смерть" Бодрийяра. Я только не совсем согласен с ним в том, что власть держится именно на управлении смертью, скорее, - на самой возможности управления, проведения границ там и так, как "нужно", то есть на иерархии, на зависимости. И на блокировании возможности все это обсудить и изменить (запрет на метакоммуникацию).
"исторически основу власти жрецов образует их монополия на смерть и исключительное право контролировать сношения с мертвыми1. Мертвые первыми выделяются в обособленную область, допускаемую к обмену только через посредующую инстанцию жрецов. Здесь, на этой заставе смерти, и образуется власть. Далее она будет питаться другими, бесконечно усложняющимися разделениями - на душу и тело, на мужское и женское, на добро и зло и т.д., но самый первый раздел - это раздел на жизнь и смерть2. Когда говорят, что власть «стоит у руля» [«tient la barre»], то это не просто метафора: она и есть черта [barre] между жизнью и смертью, повеление о разрыве их взаимообмена, контрольно-пропускной пункт на пути между ними.
Так и в дальнейшем власть утверждается между субъектом и его отделенным от него телом, между человеком и его отделенным от него трудом - в точке разрыва возникает инстанция медиации и репрезентации. Но следует иметь в виду, что архетипом такой операции является отделение группы от своих мертвых или же, как сегодня, отделение каждого из пас от его собственной смерти. В дальнейшем все формы власти так или иначе овеяны этим духом, потому что в конечном счете власть всегда держится на манипулировании, управлении смертью.
Все инстанции подавления и контроля утверждаются в пространстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусственной темпоральности (ведь жизнь каждого человека уже в любой момент содержит в себе его смерть как свою цель, уже реализованную в данный момент). Абстрактное социальное время впервые устанавливается при этом разрыве неразделимого единства жизни и смерти (гораздо раньше, чем абстрактный общественный труд!). Все будущие формы отчуждения, отделения, абстрагирования, присущие политической экономии и разоблаченные Марксом, коренятся в этом отделении смерти."
"Загробная жизнь, посмертное послежитие - это просто итоговое сальдо, оно зависит от того, осталось ли что-нибудь не обмененным при жизни. Прекрасный пример того, что воскресение и бессмертие представляют собой всего лишь вынужденное средство по сравнению с возможностью для группы немедленно оплачивать все свои символические счета, возмещать весь свой символический долг, не откладывая этого на будущую жизнь.
Будучи при своем появлении отличительной эмблемой власти, в истории христианства бессмертие души играет роль эгалитаристского мифа, загробной демократии, которая противостоит мирскому неравенству перед лицом смерти. Это всего лишь миф. Даже в самой своей универсалистской христианской версии бессмертие лишь де-юре принадлежит каждому человеческому существу. Фактически его раздают понемногу, оно остается достоянием определенной культуры, а внутри этой культуры - достоянием определенной социально-политической касты. Разве миссионеры когда-нибудь верили в бессмертную душу туземцев? Разве женщина в «классическом» христианстве по-настоящему обладала душой? А безумцы, дети, преступники? Фактически все сводится к тому же: душа есть только у сильных и богатых. Социальное, политическое, экономическое неравенство перед лицом смерти (продолжительность жизни, торжественность похорон, слава и жизнь в людской памяти) - все это лишь результаты основополагающей дискриминации: одни, единственно подлинные «человеческие существа», имеют право на бессмертие, остальные же имеют право лишь на смерть. На глубинном уровне ничего не изменилось со времен Египта древних династий."
Самое первое впечатление. Когда умирает близкий человек, это всегда очень тяжело и больно, хочется еще и еще вспоминать что-либо о нем, "попрощаться" с ним, выразить что-то (ведь таким образом наша психика просто сопротивляется факту смерти - прощаться-то уже не с кем...), подумать о наших отношениях с ним... приходят мысли и конечности нашей жизни, но причем же тут церковь? Точнее сказать, тут не столько "хочется" вспоминать об умершем, сколько воспоминания, поток мыслей, образов и экзистенциальных переживаний сам захватывает тебя - вот, быть может, для этого и нужны так называемые обряды, чтобы человек не сам думал, и не прощался с умершим так, как у него "получается", а чтобы все было под контролем? Главная-то цель понятна - администрирование ВСЕЙ человеческой жизни; в данном случае мы имеем дело с частным проявлением такой "биополитики". Вместо запрета и подавления - "регулирование", контроль, направление в "нужное" русло.
Очень часто, почти всегда ризома - и страшна, и... соблазнительна))) Страшно даже подумать))), к чему можно прийти, если не дать массам правил и в отношении прощания с умершими, и во всем остальном. Бред.
Обряд отпевания оставляет впечатление полного абсурда. И сам обряд, и поведение тех, кто с такой готовностью следует всем "предлагаемым" моделям и схемам (особенно тех, кому уже за сорок, тех, кто раньше был активным комсомольцем или коммунистом). Неужели так страшно остаться наедине с умершим и со своими мыслями о нем? Неужели спонтанность настолько забита? Социальная мимикрия - ужасающая способность, все-таки; какая-то встроенная предрасположенность, установка; мышление в одних случаях, для одних задач - активизируется, а в других случаях - просто отключается, как в механизме. Все, любой абсурд, любое изменение условий готовы принимать люди. В этом свете над "философией" постмодернизма можно лишь поиронизировать как над рационализаций (в психоаналитическом смысле); "мы - это только кожа", глубины нет, ага. Понятно, что мимикрия - это защита, но... все сложнее. Тут и бессознательный сговор, и обратная связь...
А уж действия церкви и ее представителей...
Смерть близкого человека - это всегда жестокий удар по внутреннему миру, формирующемуся у каждого человека с самого раннего детства и несущему определенные инфантильные черты. В детстве всем нам кажется, что и родители, и все родственники и друзья, будут жить вечно, как, собственно, и наш мир, вместе с нами. Расшатывание этой иллюзии - процесс нередко весьма болезненный и сложный, и смерть близких является одним из сильнейших ударов по ней (помимо этого, такое событие всегда просто внутренне опустошает человека). В критические моменты жизни, когда рушится внутренний мир или какие-то ценности, человек может стать более беззащитным перед социальным влиянием или манипуляциями (есть, кстати, известные техники НЛП, которые сбивают человека с толка, путают мысли и пр., да что там НЛП - этим пользовались всегда!). Вот тут и приходит церковь. Отвратительное зрелище! Я в данном случае имею ввиду "социальную функцию" религии; экзистенциальные индивидуальные поиски - это для меня уже другое.
К теме "социальной функции" и власти - "Символический обмен и смерть" Бодрийяра. Я только не совсем согласен с ним в том, что власть держится именно на управлении смертью, скорее, - на самой возможности управления, проведения границ там и так, как "нужно", то есть на иерархии, на зависимости. И на блокировании возможности все это обсудить и изменить (запрет на метакоммуникацию).
"исторически основу власти жрецов образует их монополия на смерть и исключительное право контролировать сношения с мертвыми1. Мертвые первыми выделяются в обособленную область, допускаемую к обмену только через посредующую инстанцию жрецов. Здесь, на этой заставе смерти, и образуется власть. Далее она будет питаться другими, бесконечно усложняющимися разделениями - на душу и тело, на мужское и женское, на добро и зло и т.д., но самый первый раздел - это раздел на жизнь и смерть2. Когда говорят, что власть «стоит у руля» [«tient la barre»], то это не просто метафора: она и есть черта [barre] между жизнью и смертью, повеление о разрыве их взаимообмена, контрольно-пропускной пункт на пути между ними.
Так и в дальнейшем власть утверждается между субъектом и его отделенным от него телом, между человеком и его отделенным от него трудом - в точке разрыва возникает инстанция медиации и репрезентации. Но следует иметь в виду, что архетипом такой операции является отделение группы от своих мертвых или же, как сегодня, отделение каждого из пас от его собственной смерти. В дальнейшем все формы власти так или иначе овеяны этим духом, потому что в конечном счете власть всегда держится на манипулировании, управлении смертью.
Все инстанции подавления и контроля утверждаются в пространстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусственной темпоральности (ведь жизнь каждого человека уже в любой момент содержит в себе его смерть как свою цель, уже реализованную в данный момент). Абстрактное социальное время впервые устанавливается при этом разрыве неразделимого единства жизни и смерти (гораздо раньше, чем абстрактный общественный труд!). Все будущие формы отчуждения, отделения, абстрагирования, присущие политической экономии и разоблаченные Марксом, коренятся в этом отделении смерти."
"Загробная жизнь, посмертное послежитие - это просто итоговое сальдо, оно зависит от того, осталось ли что-нибудь не обмененным при жизни. Прекрасный пример того, что воскресение и бессмертие представляют собой всего лишь вынужденное средство по сравнению с возможностью для группы немедленно оплачивать все свои символические счета, возмещать весь свой символический долг, не откладывая этого на будущую жизнь.
Будучи при своем появлении отличительной эмблемой власти, в истории христианства бессмертие души играет роль эгалитаристского мифа, загробной демократии, которая противостоит мирскому неравенству перед лицом смерти. Это всего лишь миф. Даже в самой своей универсалистской христианской версии бессмертие лишь де-юре принадлежит каждому человеческому существу. Фактически его раздают понемногу, оно остается достоянием определенной культуры, а внутри этой культуры - достоянием определенной социально-политической касты. Разве миссионеры когда-нибудь верили в бессмертную душу туземцев? Разве женщина в «классическом» христианстве по-настоящему обладала душой? А безумцы, дети, преступники? Фактически все сводится к тому же: душа есть только у сильных и богатых. Социальное, политическое, экономическое неравенство перед лицом смерти (продолжительность жизни, торжественность похорон, слава и жизнь в людской памяти) - все это лишь результаты основополагающей дискриминации: одни, единственно подлинные «человеческие существа», имеют право на бессмертие, остальные же имеют право лишь на смерть. На глубинном уровне ничего не изменилось со времен Египта древних династий."