Мифы и легенды господства (Бенсаид)
Из книги Бенсаида "Спектакль как высшая форма товарного фетишизма". Хорошая критика постструктурализма (или его вульгарного использования?),но, к сожалению, не развернутая.
МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ ГОСПОДСТВА
В 1964 году в своей книге "Одномерный человек" Герберт Маркузе ставил вопрос о том, можно ли еще "разорвать порочный круг господства". То есть, иными словами, вопрос был в том, возможна ли еще революция в развитых капиталистических странах, где сложилась «чистая форма господства». Рабочий класс, связанный отныне с системой потребностей. "но не с ее отрицанием", похоже, должен был утратить в "обществе изо-билия"* все свои подрывные силы. Через двадцать пять лет Мишель Фуко сформулировал вопрос иначе: «Но так ли она желательна» эта революция?*. Таким обра -зом, вопрос об исторической возможности был стерт и уступил место вопросу желающей субъективности.9
Две эпохи, два момента, два подхода.
1. От спектакля к симулякру
Подход Маркузе выражает сомнения, рожденные периодом послевоенного роста, восстановленной динамикой капитализма и его способностью включать рабочее движение в контрактные процедуры государства всеобщего благосостояния. Он вписывается в теоретическое производство, противостоящее эффектам этого относительного процветания, вмешательства стратегически
ориентированного государства отчуждения в общесгве потребления, которому обещано изобилие.
В разных работах - в «Критике повседневной жиз-ни» Анри Лефевра и «Обществе потребления" Жана Бодрийяра11. как и в "Вещах" Жоржа Перека12, «Обществе спектакля» Дебора11 или же «Воспроизводстве» Бурдье и Пассрона14 мы находим разные отголоски вопросов, поставленных Маркузе. Когда "общество закрылось" объединив «все измерения частной или публичной жизни», боковые возможности, кажется, обречены; "Когда достигнута эта стадия, - пишет Маркузе, - господство... распространяется на все сферы частной и публичной жизни, оно включает в себя любую реальную оппозицию, оно поглощает все исторические альтернативы". Здесь мы обнаруживаем предысто" рию той темы «рекуперации, которая преследует про-тестные движения 1960-х годов: как не дать тому, от чего желаешь уйти, догнать тебя и поглотить?
Герои романа Перека. опубликованного в том же году, что и «Одномерный человек», являют собой воплощение консьюмеристского невроза. Книга от-
крывается длинным описанием квартиры. Напоминая первые страницы "Капитала", где Маркс определяет капитализм как «огромное скопление товаров», в этом перечне перед нашими глазами развертывается огромное скопление предметов. На протяжении множества страниц описывается, как, покорившись "жажде обладания", которая в результате "замещает для них само место жизни", молодая пара социологов, обученных новым техникам маркетинга, "утопает в изобилии": «Они жаждали сверхизобилия. Враг был невидим. Вернее, он был в них самих, он разложил их, заживо сгноил, опустошил. Малые сии, покорные души, верные отражения мира, который надсмехался над ними". Общество, убаюканное колыбельной безграничного прогресса, не знает больше иного врага, кроме того, что точит его изнутри, то есть отчуждения перед тираническими фетишами товарного мира. Больше уже нет ни эпопей, ни революционных трагедий» есть лишь, как сухо замечает Перек, "спокойная трагедия": «Жером и Сильвия не верили, конечно, что можно бороться за диваны "Честерфилд", но именно этим лозунгом было бы проще всего их мобилизовать*.
Эта теоретическая или художественная литература !960-х задается вопросом о том, чем могли бы быть новые очаги и новые действующие лица сопротивления, противостоящего инструментальной рациональности и бюрократическому управлению. Само искусство, представлявшееся «отрицанием господствующих ценностей», было, похоже, нейтрализовано "феноменом культурной ассимиляции", устраняющим всякую трансгрессию. По Маркузе, народные классы стали консервативными. Следовательно, нужно найти нового субъекта на стороне «париев и аутсайдеров», «других рас», «другого цвета кожи», «безработных» и «тех,
кого невозможно эксплуатировать» и чья «жизнь вы-ражает совершенно непосредственную и реальную потребность покончить с невыносимыми условиями и институтами». Поскольку именно те, кто безнадежны, дают нам надежду. Эта безнадежная надежда должна была найти подтверждение и успокоение во взрывных событиях 68-го и их отголосках.
Альтернатива все еще кажется Маркузе открытой: "Либо развитое индустриальное общество способно помешать качественному преобразованию общества», либо существуют силы и тенденции, способные выйти вовне и взорвать это общество"7. Чем более очевидным в 1970-е становится спад, замыкание горизонта ожиданий берет верх: "При посредстве технологии культура» политика и экономика сливаются друг с другом во всемогущую систему" которая пожирает или же отбрасываст все альтернативы». И произведения Дебора, в свою очередь, чем дальше, тем больше окрашиваются в сумеречные тона, когда реальность и вымысел смешиваются в «интегрированной зрелищности». А начиная с 1970 года Бодрийяр начинает говорить о постмодернистской тематике истории, расщепленной на осколки, и утере смысла будущего, вводя в «Обществе потребления» понятие симуляции. Так же, как мифическая мысль стремится заклясть историческое изменение, «обобщенное потребление образов» нацелено на то, «чтобы заклясть историю знаками изменения». Это общество, которое снова и снова потребляет вечное настоящее, приобретает склонность к насилию, которое уже не является собственно историческим, сакральным» ритуальным или идеологическим, - оно лишь спорадически взрывается «внутри нашего универсума потребляемого спокойствия» и в "какой-то мере берет на себя, как все полагают, забытую символическую функцию - на крайне непродолжительное время, прежде чем само растворится в предмете потребления". Это городское насилие, лишенное всякого стратегического прицела. - насилие, обнаруживаемое в молодежных бунтах 1966 года в Амстердаме или же в Монреале 1969, - отразившись в телевизионных образах, само подает себя как спектакль. После спектакля, высшей стадии товарного фетишизма, бой часов объявляет о времени симулякра как высшей стадии спектакля.
Вместе со спектакулярным вытеснением историчности уничтожению подвергается сама возможность политики как стратегического мышления. Как хорошо понимал Дебор, движение, страдающее серьезным недостатком знаний и исторических перспектив, «более невозможно вести стратегически». Тогда остается лишь управление настоящим без завтрашнего дня и скромные удовольствия, приносимые развлечениями. В 1970 году Бодрийяр уже предчувствовал это затмение стратегического разума. Десятью годами позже в *Си-мулякрах и симуляции* - работе, в значительной степени предвосхитившей тезисы Фукуямы - он объявляет о простой и чистой потере всякого исторического смысла: «История удалилась», поскольку ее ставка «изгнана из нашей жизни той гигантской нейтрализацией* имя которой - мирное сосуществование во всемирном масштабе и умиротворенная монотонность в масштабе повседневности». «Максимальное овладение вероятностью» за счет симуляции» все большее блокирование и контроль приводят к тому, что «мы больше вообще не видим, какой проект, какая власть, какая стратегия, какой субъект могли бы быть за зтой оградой, за
пределами этого чрелмерного перенасыщения системы ее собственными нейтрализованными силами*.
Конечная стадия истории? Политика в нулевой степени?
2- Революция по имени желание
Вместе с кризисом 1973-74 гг., срывом в ноябре 1975 г. португальской революции, пактом Монклоа в Испании, историческим компромиссом 1976 г. в Италии, узкая дверь надежды, приоткрытая в 1968 году казалось, снова закрылась. Началась либеральная контратака времен Рейгана и Тэтчера. Отношение между изменением политического контекста и развитием теоретических тезисов представляется вполне ясным, Чтобы убедиться в этом, достаточно напомнить даты следующих публикаций и событий, выстроившихся в цепочку: "Ризома" и "Тысяча плато" Делеза и Гваттари в 1980 гг.; курс Фуко в Коллеж до Франс «Рождение биополитики" 1977-1978 гг, «Состояние постмо-дерна" Лиотара 1979 г,; «Прощание с пролетариатом" Горца 1980 г., «Симулякры и симуляции" Бодрийяра 1981 г.; «Мемуары класса» Зигмунта Баумана 1982г.; «Все твердое растворяется в воздухе. Опыт модерна» Маршалла Бермана 1982 г. «Слабая мысль» Джанни Ваттимо 1983 г.
Если следовать периодизации Болтански н Кьяпелло из "Нового духа капитализма", вопрос Маркузе связан со «вторым духом", то есть духом организованного послевоенного капитализма; а вопрос Фуко - с новым духом либеральной контрреформы. Посредством хитрости разума, секретом которой владеет история, концептуальное изобретение Делеза и Фуко, радикально подрывающее государственный (или «молярный» в делезовской терминологии) капитализм «славного тридцатилетия», появилось, таким образом, совершенно не вовремя. Вопреки себе оно, получается, входит в резонанс с дискурсом либеральной дерегуляции, "жидкого общества" истории, разбитой на осколки. Изоморфизму национального, централизованного, организованного капитализма и рабочего движения, которое само было национальным, централизованным и организованным, на смену приходит новый изоморфизм - глобального детерриторизованного капитализма и общественного ретикулярного или ри-зоматического движения.
...
вульгарное утверждение, выеденное за счет обобщения Фуко и гласящее, будто "власть повсюду", носит мистифицирующий характер Оно сводит к одному и тому же грубоватому понятию любую позицию господства или влияния."
МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ ГОСПОДСТВА
В 1964 году в своей книге "Одномерный человек" Герберт Маркузе ставил вопрос о том, можно ли еще "разорвать порочный круг господства". То есть, иными словами, вопрос был в том, возможна ли еще революция в развитых капиталистических странах, где сложилась «чистая форма господства». Рабочий класс, связанный отныне с системой потребностей. "но не с ее отрицанием", похоже, должен был утратить в "обществе изо-билия"* все свои подрывные силы. Через двадцать пять лет Мишель Фуко сформулировал вопрос иначе: «Но так ли она желательна» эта революция?*. Таким обра -зом, вопрос об исторической возможности был стерт и уступил место вопросу желающей субъективности.9
Две эпохи, два момента, два подхода.
1. От спектакля к симулякру
Подход Маркузе выражает сомнения, рожденные периодом послевоенного роста, восстановленной динамикой капитализма и его способностью включать рабочее движение в контрактные процедуры государства всеобщего благосостояния. Он вписывается в теоретическое производство, противостоящее эффектам этого относительного процветания, вмешательства стратегически
ориентированного государства отчуждения в общесгве потребления, которому обещано изобилие.
В разных работах - в «Критике повседневной жиз-ни» Анри Лефевра и «Обществе потребления" Жана Бодрийяра11. как и в "Вещах" Жоржа Перека12, «Обществе спектакля» Дебора11 или же «Воспроизводстве» Бурдье и Пассрона14 мы находим разные отголоски вопросов, поставленных Маркузе. Когда "общество закрылось" объединив «все измерения частной или публичной жизни», боковые возможности, кажется, обречены; "Когда достигнута эта стадия, - пишет Маркузе, - господство... распространяется на все сферы частной и публичной жизни, оно включает в себя любую реальную оппозицию, оно поглощает все исторические альтернативы". Здесь мы обнаруживаем предысто" рию той темы «рекуперации, которая преследует про-тестные движения 1960-х годов: как не дать тому, от чего желаешь уйти, догнать тебя и поглотить?
Герои романа Перека. опубликованного в том же году, что и «Одномерный человек», являют собой воплощение консьюмеристского невроза. Книга от-
крывается длинным описанием квартиры. Напоминая первые страницы "Капитала", где Маркс определяет капитализм как «огромное скопление товаров», в этом перечне перед нашими глазами развертывается огромное скопление предметов. На протяжении множества страниц описывается, как, покорившись "жажде обладания", которая в результате "замещает для них само место жизни", молодая пара социологов, обученных новым техникам маркетинга, "утопает в изобилии": «Они жаждали сверхизобилия. Враг был невидим. Вернее, он был в них самих, он разложил их, заживо сгноил, опустошил. Малые сии, покорные души, верные отражения мира, который надсмехался над ними". Общество, убаюканное колыбельной безграничного прогресса, не знает больше иного врага, кроме того, что точит его изнутри, то есть отчуждения перед тираническими фетишами товарного мира. Больше уже нет ни эпопей, ни революционных трагедий» есть лишь, как сухо замечает Перек, "спокойная трагедия": «Жером и Сильвия не верили, конечно, что можно бороться за диваны "Честерфилд", но именно этим лозунгом было бы проще всего их мобилизовать*.
Эта теоретическая или художественная литература !960-х задается вопросом о том, чем могли бы быть новые очаги и новые действующие лица сопротивления, противостоящего инструментальной рациональности и бюрократическому управлению. Само искусство, представлявшееся «отрицанием господствующих ценностей», было, похоже, нейтрализовано "феноменом культурной ассимиляции", устраняющим всякую трансгрессию. По Маркузе, народные классы стали консервативными. Следовательно, нужно найти нового субъекта на стороне «париев и аутсайдеров», «других рас», «другого цвета кожи», «безработных» и «тех,
кого невозможно эксплуатировать» и чья «жизнь вы-ражает совершенно непосредственную и реальную потребность покончить с невыносимыми условиями и институтами». Поскольку именно те, кто безнадежны, дают нам надежду. Эта безнадежная надежда должна была найти подтверждение и успокоение во взрывных событиях 68-го и их отголосках.
Альтернатива все еще кажется Маркузе открытой: "Либо развитое индустриальное общество способно помешать качественному преобразованию общества», либо существуют силы и тенденции, способные выйти вовне и взорвать это общество"7. Чем более очевидным в 1970-е становится спад, замыкание горизонта ожиданий берет верх: "При посредстве технологии культура» политика и экономика сливаются друг с другом во всемогущую систему" которая пожирает или же отбрасываст все альтернативы». И произведения Дебора, в свою очередь, чем дальше, тем больше окрашиваются в сумеречные тона, когда реальность и вымысел смешиваются в «интегрированной зрелищности». А начиная с 1970 года Бодрийяр начинает говорить о постмодернистской тематике истории, расщепленной на осколки, и утере смысла будущего, вводя в «Обществе потребления» понятие симуляции. Так же, как мифическая мысль стремится заклясть историческое изменение, «обобщенное потребление образов» нацелено на то, «чтобы заклясть историю знаками изменения». Это общество, которое снова и снова потребляет вечное настоящее, приобретает склонность к насилию, которое уже не является собственно историческим, сакральным» ритуальным или идеологическим, - оно лишь спорадически взрывается «внутри нашего универсума потребляемого спокойствия» и в "какой-то мере берет на себя, как все полагают, забытую символическую функцию - на крайне непродолжительное время, прежде чем само растворится в предмете потребления". Это городское насилие, лишенное всякого стратегического прицела. - насилие, обнаруживаемое в молодежных бунтах 1966 года в Амстердаме или же в Монреале 1969, - отразившись в телевизионных образах, само подает себя как спектакль. После спектакля, высшей стадии товарного фетишизма, бой часов объявляет о времени симулякра как высшей стадии спектакля.
Вместе со спектакулярным вытеснением историчности уничтожению подвергается сама возможность политики как стратегического мышления. Как хорошо понимал Дебор, движение, страдающее серьезным недостатком знаний и исторических перспектив, «более невозможно вести стратегически». Тогда остается лишь управление настоящим без завтрашнего дня и скромные удовольствия, приносимые развлечениями. В 1970 году Бодрийяр уже предчувствовал это затмение стратегического разума. Десятью годами позже в *Си-мулякрах и симуляции* - работе, в значительной степени предвосхитившей тезисы Фукуямы - он объявляет о простой и чистой потере всякого исторического смысла: «История удалилась», поскольку ее ставка «изгнана из нашей жизни той гигантской нейтрализацией* имя которой - мирное сосуществование во всемирном масштабе и умиротворенная монотонность в масштабе повседневности». «Максимальное овладение вероятностью» за счет симуляции» все большее блокирование и контроль приводят к тому, что «мы больше вообще не видим, какой проект, какая власть, какая стратегия, какой субъект могли бы быть за зтой оградой, за
пределами этого чрелмерного перенасыщения системы ее собственными нейтрализованными силами*.
Конечная стадия истории? Политика в нулевой степени?
2- Революция по имени желание
Вместе с кризисом 1973-74 гг., срывом в ноябре 1975 г. португальской революции, пактом Монклоа в Испании, историческим компромиссом 1976 г. в Италии, узкая дверь надежды, приоткрытая в 1968 году казалось, снова закрылась. Началась либеральная контратака времен Рейгана и Тэтчера. Отношение между изменением политического контекста и развитием теоретических тезисов представляется вполне ясным, Чтобы убедиться в этом, достаточно напомнить даты следующих публикаций и событий, выстроившихся в цепочку: "Ризома" и "Тысяча плато" Делеза и Гваттари в 1980 гг.; курс Фуко в Коллеж до Франс «Рождение биополитики" 1977-1978 гг, «Состояние постмо-дерна" Лиотара 1979 г,; «Прощание с пролетариатом" Горца 1980 г., «Симулякры и симуляции" Бодрийяра 1981 г.; «Мемуары класса» Зигмунта Баумана 1982г.; «Все твердое растворяется в воздухе. Опыт модерна» Маршалла Бермана 1982 г. «Слабая мысль» Джанни Ваттимо 1983 г.
Если следовать периодизации Болтански н Кьяпелло из "Нового духа капитализма", вопрос Маркузе связан со «вторым духом", то есть духом организованного послевоенного капитализма; а вопрос Фуко - с новым духом либеральной контрреформы. Посредством хитрости разума, секретом которой владеет история, концептуальное изобретение Делеза и Фуко, радикально подрывающее государственный (или «молярный» в делезовской терминологии) капитализм «славного тридцатилетия», появилось, таким образом, совершенно не вовремя. Вопреки себе оно, получается, входит в резонанс с дискурсом либеральной дерегуляции, "жидкого общества" истории, разбитой на осколки. Изоморфизму национального, централизованного, организованного капитализма и рабочего движения, которое само было национальным, централизованным и организованным, на смену приходит новый изоморфизм - глобального детерриторизованного капитализма и общественного ретикулярного или ри-зоматического движения.
...
вульгарное утверждение, выеденное за счет обобщения Фуко и гласящее, будто "власть повсюду", носит мистифицирующий характер Оно сводит к одному и тому же грубоватому понятию любую позицию господства или влияния."